Какие бывают беженцы. Долгие дороги детей войны

Кроме ударного труда на военно-промышленных предприятиях в тылу Казахстан оказал всему Советскому Союзу, воевавшему с фашизмом, морально-нравственную помощь, которую невозможно переоценить. Речь идет об усыновлении детей - сирот, потерявших родных на войне.

Беженцы стали прибывать уже в первый месяц войны. А на начало января 1942 года в Казахскую ССР прибыли почти 400 тысяч человек, и детей среди них было 135 тысяч. Не хватало ни помещений, ни квартир для беженцев. Их подселяли к местным жителям, срочно строились землянки и другие временные жилища.

Многие, осиротевшие в Минске и Одессе, Киеве и Смоленске, нашли свой кров в Казахстане. Но больше всего было детей, вывезенных по «Дороге жизни» из блокадного Ленинграда.

Ребенком попала в Казахстан блокадница Евгения Бородина, проживающая и сегодня в республике:

Зимой 1941 года был страшный мороз, мы жили в кромешной тьме, в холоде и голоде. Люди умирали, а у родственников не было сил похоронить погибших. Казахстан стал для нас второй родиной. Нас встречали на вокзале, смотрели и плакали - такие мы были тощие и заморенные… Среди эвакуированных в 1943 году в Алма-Ате оказался и белокурый мальчик с яркими голубыми глазами примерно двух лет от роду.

Никто не знал, где его родители. Мальчика усыновила казахская семья, у которой и без того было несколько детей.

Сегодня 74-летнего Умарбека Тибятова, человека с внешностью европейца, который говорит по-казахски так, что может преподавать язык в университете, знают во всех газетах и СМИ Алма-Аты как блестящего журналиста и фотографа. Спустя уже много лет выяснилось, что настоящие родители Умарбека - этнические поволжские немцы погибли, когда другие немцы - летчики люфтваффе - разбомбили состав с эвакуированными.

А вот история учительницы Камарии Кайнарбаевой, которая усыновила малыша, назвав его Арыстаном. Позже он станет знаменитым архитектором Казахстана, создавшим известный во всем мире высокогорный спортивный комплекс «Медеу». Сейчас лауреату Государственной премии СССР Арыстану Кайнарбаеву уже за 70 лет и живет он под Москвой.

Усыновляли в Казахстане, невзирая на национальность. Об этом «ВМ» рассказывает руководитель русской общины «Радонеж» Светлана Чаушина:

Сейчас кандидат физико-математических наук Ильяс Абитбеков преподает в Таразском инновационно-гуманитарном университете.

А в 1943 году его, грудного младенца, эвакуировали из Молдавии. Ничего, кроме молдавского имени Илие, или Ильюцэ, о нем известно не было и приемные родители-казахи назвали его поэтому Ильяс.

В дни Ленинградской блокады казахский народный поэт Жамбыл Жабаев обратился к жителям города с пламенной песней:

Пусть подмогой будут, друзья,

Песни вам на рассвете мои,

Ленинградцы, дети мои,

Ленинградцы, гордость моя!

Эта песня казахского акына стала настоящим гимном дружбы. «Устами мудрого казахского певца, - писала «Ленинградская правда» осенью 1941 года, - вся великая страна говорила: «Я с вами, ленинградцы!»

ПРЯМАЯ РЕЧЬ

Валентина Винер, глава Общества блокадников Ленинграда в Казахстане:

Для осиротевших детей в Казахстане создавали специальные детские дома. Многих детей брали в свои семьи до возвращения их родителей с фронта, а тех, кто остался без родителей, усыновляли. За годы войны было усыновлено 689 детей. Только в Казахстан было эвакуировано три детских дома, в которых находились 12 962 ребенка. Женщины-казашки брали на воспитание русских, украинских, белорусских ребятишек.

ЗАМЕТКИ БЕЖЕНЦА ВЕЛИКОЙ ВОЙНЫ 1941-1945 ГОДОВ

Пути на все четыре стороны,—
Но беженцам путь на восток.
Бомбардировщик вьется вороном,
И бомбы падают у ног...

Могилы роют по обочинам,
Чернеет взрытая земля,
И колосом необмолоченным
До хрипоты кричат поля.

Сергей Обрадович. «Беженцы»

Нынче 70 лет от начала той жестокой войны. И обойти это событие невозможно.. Интересно, что к событиям тех лет я обратился, вспомнив в предыдущей вывеске о деревне Рождествено Калининской области. Здесь в эвакуации прошло моё босоногое детство 1941-1946 годов.

Только теперь я нашел эту деревню на карте Кашинского района Тверской области, да и повнимательнее разглядел линию фронта от 1941 года как раз около Угличского водохранилища на Волге.

Заодно и почитал в Интернете, как стремительно гитлеровцы наступали в период с 26 июня по 9 июля от реки Западной Двины (Даугавпилса-Двинска) до берегов реки Великой, где в древнем Пскове довелось родиться в 1936 году мне, а через 2,5 года - моей сестрёнке Зое. В той статье под названием «Великая оболганная война. От Двинска до Пскова» на сайте liewar . ru > content / view /137/ есть подробности действий и анализ причин неудач Красной армии в районе Острова-Пскова-Порхова.
Наша мама Мария Ивановна Егорова (годы жизни 1912-1968) квартировала 22 июня 1941 годав военном городке Порхова с двумя детьми. В то время отец, лейтенант Сергей Васильевич Егоров (см. его предвоенную фотографию),

Фото из семейного архива

нёс военную службу в танковом полку. Этот полк в 1939 году из Пскова марш-броском продвинулся на территорию Эстонии и расположился в городе Валга (Валка).

Враги в ночь с 10 на 11 июля уже заняли районный центр Порхов. И до этой даты убегать надо было быстро-быстро. Колебаний на этот счёт не было. Мама использовала всю свою недюжинную энергию и душевные силы. Она с двумя детишками на руках осаждала на станции эшелон, в котором отступали молодые латышские солдаты. Они и спрятали нас троих в товарном вагоне, несмотря на жёсткий приказ не брать в вагоны гражданских лиц. А в пути бережно заботились о подсаженных детишках. В одну из бомбёжек, когда все попрятались в пристанционных постройках, я затерялся в какой-то поленнице дров, и эшелон чуть не уехал без меня.

Фото из Интернета

Сам я о том, конечно, ничего не помню, но рассказам матери верю.

Военные годы дались ей тяжело: она начала курить, а после войны, будучи домохозяйкой, страдала жестокой гипертонией, которую практически не лечила. И потому рано ушла из жизни.

Танковый полк, где служил отец, первое боевое крещение получил под городом Островом. И потерял сразу половину машин. Кажется, в том первом бою погиб и командир полка, точно его фамилию я не запомнил из рассказов отца. Сам отец уцелел и по 1944-й год воевал в составе Волховского фронта. Победу встретил в Венгрии. Годы его жизни: 1910 - 1982.

Жалею, что не расспросил отца в подробностях, как он разыскал нас, эвакуированных в тыл, чтобы поддержать материально офицерской зарплатой или, как тогда называли, «аттестатом». Ведь жизнь в деревне Рождествено была полуголодной и холодной, мне приходилось не учиться, а подрабатывать помощником пастуха.

Помню, что единственной отрадой детства был... деревенский пруд, летом и зимой наполненный растительностью и живностью. Рыба в нём, кажется, не водилась, кроме карасей, но детские забавы были связаны с этим водоёмом.

Фото из Сети

На него, как и на всю деревню, взглянуть потом мне не довелось. Хотя проплывал на теплоходе неподалёку: от берега Волги до Рождествено, по прикидам, километров 30.

Ну а немцы нас чуть не настигли во второй раз! Линия фронта стабилизировалась севернее Москвы на линии Калинин-Дмитров всего в каких-то 90- 100 километрах от Кашина и Калязина, территории, на которой обитали мы (помечено буквой К от руки):

Однако не легче было и тем беженцам, которые попали вглубь страны. Мой дед по матери Иван Герасимов, машинист паровоза, не захотел в Пскове работать на немцев. И вместе с женой Матрёной эвакуировался в Алтайский край. Здесь оба и сгинули от постоянной нужды и без помощи родных. Не осталось в ходе войны ни одного из пяти сыновей Герасимовых. В том моя мать Егорова Мария Ивановна (см. её фото от 1961 года:

убедилась в 1955 году, когда семья Егоровых после демобилизации отца из армии поселилась в родном Пскове, чтобы больше никогда его не покидать...

Тяга к перемене мест не свойственна россиянам. Они всегда с трудом собирались в дорогу. Необжитые просторы страны заселялись ссыльными, переселенцами, беженцами и эвакуированными. Наш менталитет больше приспосабливался к вынужденным миграциям. После коллективизации крупные миграции прекратились. Утомленное человеческое море постепенно входило в новые берега. Остался один поток, к которому все успели привыкнуть, - переход крестьян из сельского хозяйства в промышленность и рост за счет них населения городов. Вторая мировая война ускорила этот процесс. С присоединением Западной Украины, Западной Белоруссии, Латвии, Литвы и Эстонии население СССР пополнилось крестьянством. Любопытно, что итоговые отчеты ЦСУ Госплана СССР отразили эту акцию, как волну возвращения людей из городов в сельскую местность. Конечно, все это имело место, но откуда за 2 года могли появиться на селе около 8,5 млн. человек. Для их возврата потребовалась бы деколлективизация. Это было сделано для того, чтобы на фоне слабого возвратного движения не слишком выделялись масштабы бегства крестьян из деревни.

В архивных фондах отдела демографии ЦСУ сохранилась статистическая информация о передвижении населения по территории Союза в 1939-1945 гг., которая положена в основу данного обзора о военных миграциях. Для сравнения дадим краткое описание предвоенной миграционной ситуации. В 1939 г. в целом по Союзу из села в город выбыло более 1 млн. 329 тыс. человек. Больше всего сельчан покинуло российскую деревню - 1 млн. 61 тыс. человек, т.е. 79,8% от общесоюзной цифры. При этом более 328 тыс. крестьян предпочли перебраться из России в другие республики Союза. В Белоруссии деревню оставили 44 тыс. человек, из них 18 тыс. выехали за пределы республики. Большой отток из села произошел в Казахстане, где люди в основном поселились в городах, и массового выезда за пределы республики не было. По остальным 9-ти союзным республикам миграции протекали латентно.

Советско-финская война стала поводом для введения полувоенного положения. Обнародованные и тайные постановления властей были направлены на закрепление граждан в одном месте. Уход крестьян из села в 1940 г. сократился относительно 1939 г. почти вдвое. В I-ом полугодии 1941 г. эта тенденция усилилась, и количество людей навсегда покидавших деревню не превысило полумиллиона.

Великая Отечественная война изменила направление миграций. Через месяц после начала войны ожесточенные боевые действия велись в самых населенных регионах Центра России, что приводило к большим жертвам среди гражданского населения. Волны беженцев и эвакуированных устремились в глубокий тыл. В пути были многочисленные факты гибели людей от бомбежек, обстрелов, голода и болезней.

За 6 месяцев войны из городов европейской России, Украины и Белоруссии на восток выехало 10,2 млн. человек, а в первой половине 1942 г. - еще более 1,6 млн. граждан. Большинство из них осели в городах и поселках, а примерно 2 млн. человек были рассредоточены по деревням. Более 200 тыс. прибывших на село там не прижились и перебрались в города. Обобщенные цифры дают нам представление о размерах и направлениях передвижения населения в тылу, при этом упускаются важные детали. В научной литературе в основном освещалась экономическая сторона эвакуации, связанная с перебазированием промышленности из Центра на Урал и в Сибирь. Другие регионы затрагивались реже. Между тем, много эвакуированных и беженцев останавливались в восточных областях Центра, в Поволжье. Значительная часть семей располагалась рядом с линией фронта, ожидая наступления Красной Армии на запад, надеясь скорее вернуться назад. Нежеланием уходить далеко от своих деревень отличалось крестьянство, прятавшееся в ближних лесах. В этом проявилась одна из особенностей национального менталитета.

В течение первого года войны самые крупные потоки двигались из областей Юга, Центра и Северо-запада в восточном направлении. В южном потоке насчитывалось за год 4,5 млн. человек, в центральном - 4,2 млн., северо-западном - 3,5 млн. Многие добрались до Урала, Западной Сибири и Средней Азии, другие остановились раньше, не перейдя границы европейской России. На Урале и в Западной Сибири большинство прибывших остались в 5 городах, а в Поволжье - в сельской местности. Назовем области, приютившие в 1942 г. десятки тысяч людей, изгнанных войной из родного жилища: Архангельская, Вологодская, Горьковская, Ивановская, Кировская, Московская, Новосибирская, Саратовская, Свердловская, Сталинградская, Томская, Челябинская, Ярославская, Омская, а также Красноярский, Приморский и Хабаровский края.

Прибытие эвакуированных, их распределение и устройство на новых местах представляли много хлопот для советских органов управления. В Новосибирскую область (в ее довоенных границах) было эвакуировано более 0,5 млн. человек. Из них 193 тыс. человек попали в сельскую местность, основную их часть - 80% - составляли женщины и дети. Большинство эвакуированных в сельскую местность прежде не знали сельскохозяйственный труд. Оставшаяся без мужчин сибирская деревня находилась в условиях такой материальной скудости, что некоторые главы областей и районов под различным предлогом старались откреститься от дополнительной обузы. Сами эвакуированные не решались вступать в колхозы, т.к. боялись, что после войны не смогут из них выйти.

Голод и эпидемии преследовали несчастных, гнали их из городов на поиски пропитания. В 1942 г. из г. Архангельска выехали 23 тыс. человек, г.Иваново - 17 тыс., г. Рыбинска Ярославской обл. - 16 тыс., г.Ярославля - 13 тыс. Динамика движения населения в советском тылу за 1943 г. говорит об обострении борьбы людей за выживание. Практически не возможно было отслеживать метания сотен тысяч женщин и детей в поисках куска хлеба. Прифронтовые области, опаленные дыханием войны, являли собой опустошенные пространства. Жизнь в них едва теплилась и пришельцы не находили спасения. В глубоком тылу нарастали продовольственные трудности. Невозможно сосчитать, сколько людей погибло в дороге при бесконечных переходах между городами и селами. Судьбы беженцев 1941-1945 гг. ждут исследователей. Этот пробел давно замечен нашими историками. После войны и до 80-х годов в архивах были закрыты материалы по эвакуации и миграции населения. Раньше добились доступа к спецхранам историки Сибири и Урала. В работах, посвященных изучению движения населения своих регионов, они попутно рассматривали названные вопросы.

В 1943 г. социальная обстановка в тылу СССР обострилась. Возросло число вынужденных неорганизованных переселенцев в Среднюю Азию и на Дальний Восток. Миграции набирали новый виток своего развития. По закону милиция преследовала беспаспортных, безбилетных пассажиров, а также тех кто без разрешения властей отправлялся в далекие “хлебные” края. Возросла скрытая миграция, а в сводках ЦСУ стало увеличиваться количество прибывших и выбывших неизвестно откуда и куда. По свежим следам в годы войны советские демографы воссоздали ориентировочные таблицы механического движения населения на оккупированных врагом территориях России, Украины, Белоруссии. Прикидка была грубой, без указания областей и республик, т.е. без определения по месту - откуда прибыли и куда выбыли. Всего оказалось 1,3 млн. человек из 6,2 млн. союзных мигрантов 1943 г. На территории советского тыла подсчет производился по данным обработки отрывных талонов адресных листков, поэтому сведения получились намного точнее. В 1943 г. значительно больше других приняли беженцев следующие области: Сталинградская - 91 тыс. человек, Свердловская - 74 тыс., Кировская - 70,7 тыс., Саратовская - 70 тыс. В Московской области без г. Москвы в 1943 г. за счет механического прироста население увеличилось на 79 тыс. человек, что на 39 тыс. человек меньше чем в 1942 г. В самой Москве в 1942 г. был прирост населения на 16 тыс. человек за счет прибывших, а в 1943 г. произошла убыль жителей столицы на 162 тыс. человек. Беженцы начали возвращаться домой. Выходцы из центральных городов РСФСР оседали в основном в промышленных центрах - в гг. Свердловске, Новосибирске, Челябинске. В целом в отличие от 1942 г., когда среди мигрантов доминировали горожане, миграция 1943 г. носила аграрную окраску. В Горьковскую, Куйбышевскую, Кировскую и Чкаловскую области прибывали в основном люди из сельской местности. Под давлением трудностей в 1943 г. многие российские граждане перешагнули “границы” национальных автономных и союзных республик. В Башкирскую АССР в 1943 г. поступило в основном из села более 64 тыс. беженцев. По сравнению с предыдущим годом их число возросло в 12 раз. В два с лишним раза мигрантов больше чем в 1942 г. приняла Татарская АССР. Разница между 1942-м и 1943-м годами еще больше, когда сравниваем численность эвакуированных, прибывших в республики Средней Азии. Казахская ССР в 1943 г. получила 146 тыс. мигрантов, т.е. в 12 раз больше, чем в 1942 г.; Узбекская - 79 тыс., в 9 раз; Киргизская - 33 тыс., в 27 раз и Таджикская - 17 тыс., в 15 раз. По социальному положению в Узбекской и Таджикской республиках оказалось больше беженцев из городов, а в Казахской и Киргизской - из сельской местности.

В РСФСР в 1943 г. по сравнению с 1942 г. общая численность мигрантов сократилась примерно на 17%. Несмотря на убыль, незначительный механический приток населения в республику сохранился. Если в 1942 г. большинство выбывших в Россию составляли беженцы из городов, то в 1943 г. преобладали сельские жители. Основная доля союзных миграций до 70% приходилась на территорию РСФСР. Из западных областей в 1942 г. Россия приняла 1 млн. 225 тыс. переселенцев, в 1943 г. - 1 млн. 332 тыс. В 1943-1944 гг. зарождалось движение с востока на запад в виде возвращения беженцев в освобожденные Красной Армией западные районы СССР. В городах выезд эвакуированных в родные края проходил активнее, чем на селе. Объяснялось это тем, что даже маленькие районные центры располагались ближе к железной дороге. Многие из эвакуированных не дождались счастливого момента. Вспоминая то время, бывшая беженка, а ныне жительница г.Тулы Е.Л.Кузнецова сообщила следующее: “Осенью 1941 г. семья погибшего офицера-кадровика прибыла из Белорусской ССР на станцию Саракташ Оренбургской области. У мамы нас было трое - 8-ми, 5-ти и 2-х лет. Вскоре она родила еще мальчика, который умер от тифа. Через 2 года мама умерла, оставив нас круглыми сиротами. Хозяйка, у которой мы на нарах на соломе спали, посадила нас всех в проходящий товарный поезд на Беларусь. Мы были дистрофиками и жалобно пищали. В нас впивались крупные, как клопы, вши. “Товарняк” примчал нас в только что освобожденную Новобелицу. Это был 1943 г. Дымились поля. Я дотащила двух братьев до сельсовета, а оттуда все сироты молча пошли в разбитую школу, где уцелел только спортивный зал. Скамейки были постелью в нашем первом детском доме...”. В 1944 г. многие эвакуированные покидали Урал, чтобы вернуться на прежнее место жительства. Подобное наблюдалось и в Сибири, но значительная часть эвакуированных была задержана. В 1944 г. в освобожденные районы РСФСР выехало около 1 млн. человек эвакуированных, в 1945 г. - более 4,5 млн. На 1 января 1946 г. на восточной территории РСФСР оставался примерно 1 млн. эвакуированных граждан. Неразберихи в этом жизненноважном деле было более чем достаточно. Порой возвращение имело непреодолимые препятствия. Семьи, эвакуированные вместе с заводами на Урал и в Сибирь, не могли возвратиться домой до и после Победы. Паспорта рабочих хранились на заводе, а расчет не давали до реформы, т.е. до декабря 1947 г. По воспоминаниям ленинградцев, работавших на челябинском танкограде, в 1944-1945 гг. для восстановления Кировского завода в г. Ленинград командировали только 3 эшелона специалистов, остальные возвращались в родной город с большими трудностями. У многих квартиры были заняты или разграблены мародерами, деревянные дома разобраны на дрова. Не по своей воле скитались люди за Уралом, многих настигла там смерть. Эвакуированным из Москвы также было запрещено возвращаться домой. Они обязаны были продолжать трудиться на построенных ими артиллерийских, авиационных и танковых заводах.

Известно, что из блокадного Ленинграда с 23 июня 1941 г. по 1 апреля 1943 г. было эвакуировано 1,7 млн. человек. Реже упоминается о другом. Отрезанный от страны огромный город нуждался в рабочей силе и воинском пополнении. В 1942-1943 гг. в Ленинград в мобилизационном порядке было доставлено с “материка” 217 тыс. человек, из них 15,5 тыс. человек в течение двух лет полностью утратили трудоспособность и были вывезены в тыл. Жилье умерших от голода и эвакуированных занимали трудмобилизованные, из которых многие не дожили до конца войны. Кроме рабочих в окруженный врагом город перевезли примерно столько же бойцов для обороняющегося ленинградского гарнизона. Таким образом, если в 1939 г. в целом по СССР имел место полный баланс выбывших из одного места и прибывших в другое мигрантов, то за год войны произошли кардинальные перемены. К началу 1942 г. число эвакуированных и беженцев приближалось к 10 млн. человек. Создание Совета по эвакуации при Правительстве, строгость законов военного времени, не смогли предотвратить стихийные передвижения людей. В 1942 г. тыл СССР напоминал миграционное столпотворение, неподдающееся точному учету. В поисках убежища примерно 4 млн. человек двигались на восток. Без 60-ти тыс. человек, почти все они были зарегистрированы. Из неорганизованного 2-х миллионного людского потока прибыли и прошли регистрацию на Урале, в Сибири и Средней Азии лишь 416 тыс. человек. Неизвестны ни области, ни республики, в которых остановились остальные более 1,5 млн. человек. В 1943 г. было лучше и паспортисты “потеряли” только 427 тыс. человек, выбывших из мест постоянного проживания. В течение 1943 г. население советского тыла за счет учтенных беженцев пополнилось не менее чем на 1,4 млн. человек. Значительный недоучет давали беспаспортные жители колхозов, покинувшие оккупированные врагом районы.

Реэвакуация людей, начавшаяся в военные годы, являла собой не менее запутанный клубок, чем сама эвакуация. Фактически основная масса была брошена на произвол судьбы. Часть из них, не имея средств для возвращения, закреплялась в местах временного расквартирования. Другие обещаниями лучшей жизни были завербованы в порядке планового переселения и организованного набора на восстановление промышленности и сельского хозяйства в местах, обезлюдевших после массовых выселений: в бывшую Республику немцев Поволжья, на Северный Кавказ, в Крым, Прибалтийские республики, Калининградскую область и другие. Вынужденные и репрессивные передвижки десятков тысяч семей и даже целых народов приводили к людским потерям и оказывали разрушительное влияние на их менталитет.

ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ СОВЕТСКОЙ МЕДИЦИНЫ ПО СНИЖЕНИЮ СМЕРТНОСТИ ГРАЖДАН ОТ ЭПИДЕМИЙ

Вначале демографического обзора говорилось, что одной из причин быстрого распространения инфекций среди гражданского населения в 1941-1942 гг. была неблагополучная эпидемиологическая обстановка в предвоенные годы. Вследствие эпидемий гриппа, кори и сыпного тифа в 1940 г. произошло значительное увеличение смертности и снижение прироста населения СССР относительно 1939 г.

Первыми тревогу забили медики. Они хорошо понимали, что без государственных упреждающих мер остановить эпидемии невозможно. В последний день августа 1940 г. состоялось совещание у заместителя Председателя Совнаркома СССР А.Я.Вышинского, на котором присутствовал и выступил Нарком здравоохранения СССР Г.А.Митерев. Обсуждался вопрос о мерах борьбы с детской заболеваемостью и смертностью. Пришли к выводу, что решать этот вопрос надо на высшем уровне. Через два дня Г.А.Митерев направил докладную записку Председателю Совнаркома СССР В.М.Молотову. В ней он сообщал, что одним из факторов снижения естественного прироста населения является высокая детская смертность, особенно на первом году жизни. Из причин роста смертности на первое место Митерев поставил недостаточность санитарно-просветительной работы среди населения и отсутствие должного обучения матерей правилам ухода за ребенком. Сетовал на то, что санпросветлитература издавалась слишком малым тиражом. Предлагал наладить печатание плакатов типа “Берегите детей от поносов!” Отдадим должное смелости наркома за то, что вторым пунктом он все-таки поставил перед главой правительства вопрос о неудовлетворительном снабжении детей молоком, маслом, рисом, манной крупой, сахаром и другими продуктами питания. Заслуживают одобрения 3- и 4-й пункты, в которых автор послания упоминал о недостаточном обеспечении топливом детских лечебно-профилактических учреждений в ряде городов в течение зимы 1939-1940 гг., о плохом санитарном состоянии, о необеспеченности постоянных и сезонных детских яслей в колхозах помещениями, оборудованием, а главное необходимым питанием. В заключение от имени своих коллег Митерев заявил, что считает необходимым вынести по данному вопросу специальное решение СНК СССР и ЦК ВКП (б). В Кремль поступала информация из Центрального управления народно-хозяйственного учета (ЦУНХУ) и Центрального отдела актов гражданского состояния (ЦОАГСа) НКВД о естественном движении населения и о масштабах эпидемий, но тревожная записка Наркома здравоохранения Митерева возымела гораздо большее действие. Хотя специального решения не последовало, помощь медикам была оказана. В СССР примерно 2,4 млн. детей была привита противокоревая сыворотка. По всей стране вводились обязательные предохранительные прививки против тифа, дизентерии и дифтерии. Эти меры способствовали снижению больничной летальности.

По требованию центра на местах стали больше уделять внимания благоустройству и санитарии городов и сельских населенных пунктов. Постановление бюро Ивановского обкома ВКП(б) и исполкома областного Совета депутатов трудящихся от 17 июня 1941 г. было направлено на повышение благоустройства и санитарного состояния колхозных селений и территорий совхозов области. В нем говорилось, что проверка Юрьев-Польского, Владимирского и Ильинского районов показала, что в селах и деревнях общественные здания, улицы, сады и парки находились в запущенном, неблагоустроенном, антисанитарном состоянии. Указанные недостатки имели место и в других районах, поэтому постановление обязывало все райкомы ВКП(б) и исполкомы райсоветов обсудить и наметить практические мероприятия по их устранению. С целью реализации намеченного было рекомендовано организовать среди колхозников и рабочих совхозов социалистическое соревнование по благоустройству и культурному

Ни для кого не секрет, что собой представляли такого рода мероприятия. Материальные средства на их проведение выделяли районные исполкомы и сельсоветы - организации нищенские. Все сводилось в лучшем случае к очистке улиц, дворов от сора, реже покраске заборов и посадке деревьев, постройке общественного колодца или туалета. Водопровод был редкостью даже в крупных районных центрах. Для проведения работ привлекались бесплатно жители села во время коммунистических субботников. Сделанное, таким образом, не отличалось высоким качеством, так как исполнителями выступали школьники. Деньги, которые государство отчисляло на санитарию, не доходило до деревни, поэтому в отчетах нажимали в основном на пропаганду элементарных знаний. Печать и радио неохотно давали место под такую тематику. Газетная заметка в несколько строк - редкое явление. Автор - врач районной больницы. В деревне медицину и санитарию представлял медфельдшер или медсестра, которые не способны были повлиять на руководство или общественность. Немногое мог сделать для наведения санитарного порядка врач районной больницы, которому по партийной или профсоюзной линии дали такое общественное поручение. Врач участковой больницы торфоразработок г. Егорьевска (Московская область) Дворкина по заданию районного отделения санэпиднадзора проводила паспортизацию селений и колодцев. Она отмечала как важный факт, что в деревне Гридино и селе Фролково силами комсомольской организации посажены деревья. Далее она с возмущением пишет: «...Руководители сельских советов и колхозов должны, наконец, понять, что хорошо благоустроенный источник водоснабжения - залог того, что в данном селении не будет желудочно-кишечных заболеваний. Необходимо в это включиться райсовету, районному коммунальному хозяйству». Кратко остановимся на том, что собой представляла медицинская и санитарная служба в деревне накануне войны. В 1940 г. сельская лечебно-профилактическая сеть СССР включала 2691 общую больницу, 373 родильных дома, 3096 сельских стационаров. Число коек во всех стационарах в сумме составляло без малого 67 тыс., из них 6554 койки считались постоянными инфекционными. Сельские больницы имели 9712 штатных врачебных должностей, из которых было занято 7393, т.е. 76,1%. Из 7,4 тыс. врачей более тысячи специалистов работали по санитарно-противоэпидемическому профилю. Помощь сельским врачам оказывали примерно 22 тыс. человек среднего медперсонала. Все сельские больницы, роддома и стационары подчинялись управлению сельских лечебных учреждений Наркомздрава СССР.

Естественно, что названное количество больниц и врачей не могло успешно оказывать простейшую неотложную помощь, не говоря о какой-то лечебной профилактике для 114 млн. человек сельского населения. При таком соотношении больных и целителей спасительную миссию выполняли сельские врачебные участки, главным образом амбулаторные. В 1940 г. в Союзе на селе насчитывалось 4459 амбулаторий, в которых трудилось более 20 тыс. человек средних медицинских кадров. Кроме того, около 6 тыс. медсестер обслуживали постоянные детские ясли, 24 тыс. - фельдшерские и акушерские пункты и 7 тыс. - санитарно-эпидемические учреждения. Самую высокую штатную укомплектованность (95%) имели акушерские пункты, самую низкую (86%) - санитарно-эпидемические учреждения. На средний медперсонал приходилась основная часть мелкой лечебной практики. Как правило, жители крупного и среднего села чаще обходились помощью своего фельдшера и медсестры. В случаях опасных заболеваний, травм, тяжелых родов снаряжалась конная подвода для поездки в районную больницу.

В предвоенное время на селе имела место исторически сложившаяся недооценка санитарно-эпидемической культуры, что было напрямую связано с суровым климатом и трудностями русского быта, бедностью жизненного уклада и ограниченностью менталитета. Технический уровень обеспечения санитарной практики запаздывал как минимум на полвека. Примерно еще на столько же деревня отставала от города. Дезинфекционные камеры, вошебойки и противотрахомные пункты - все, что досталось в наследство от прошлого и почти ничего не усовершенствовалось. В 1940 г. в России на селе насчитывалось 7742 дезкамеры. Люди называли их душегубками. Те, кто прошел через эту пытку, вспоминали, что это была химическая обработка очень вредная для здоровья. Не все ее могли перенести. Знающие люди старались уклониться от адской процедуры. Группы по 50 человек заводили в похожую на чулан узкую комнату площадью примерно 12 квадратных метров. Окна и дверь в ней были плотно занавешены. Санитар включал прикрепленный под потолком аппарат и выходил. Помещение наполнялось газом с запахом хлора. Все, кто сидел в комнате, дышали отравленным воздухом. После одного такого сеанса у многих крошились зубы. В отличие от городской, сельская аптечная сеть не отвечала элементарным нормам медицины. Количество аптек было крайне недостаточным. На 1 января 1941 г. в годовом отчете Главного аптечного управления Наркомздрава СССР по селу значилось 5300 аптек, включая аптечные отделения в магазинах, ларьках и киосках. Больше всего сельских аптек имелось в России (3079), В Украине (1167), в Грузии (327). Именно эти республики испытывали острую потребность в фармацевтах, а специалисты с высшим образованием были великой редкостью. Повсюду не хватало провизоров. В среднем каждая сельская аптека нуждалась в двух специалистах, имевших хоть какие-то навыки обращения с лекарствами.

Довоенная система здравоохранения была слишком слаба и не смогла целиком погасить очаги инфекционных эпидемических заболеваний. Она оказалась неподготовленной к войне. Причиной тому были не только низкий уровень жизни трудящихся, но и остаточный принцип финансирования медицины в городах и, особенно в сельской местности. Тут сказалась не оплошность правительства, а закономерность развития нашей медицины и санитарии в конце 30-х - начале 40-х годов. С точки зрения медицинской и санитарной профилактики народы СССР оказались незащищенными перед лицом надвигавшейся военной схватки с одной из наиболее развитых стран Европы, каковой являлась гитлеровская Германия.

Первые месяцы войны дали такие перемещения планово-эвакуированного и беспорядочно бегущего с запада на восток населения, что противоэпидемические планы оказались несостоятельными, а лечебные и санитарные учреждения не могли остановить распространение тифа и других острозаразных заболеваний в советском тылу. Возникновению эпидемий способствовали серьезные объективные причины. Сокращение и без того низкого прожиточного минимума народа. Мобилизация медицинских кадров в действующую армию. Высшие и средние учебные заведения, курсы медсестер, в несколько раз сократившие срок подготовки, не успевали пополнять специалистами городские и сельские больницы.

Вместе с врачами, медсестрами, санитарами фронт поглощал медицинское оборудование, перевязочный материал и лекарства. Положение осложнялось тем, что по сравнению с предвоенным периодом в начале войны медицинская промышленность из-за оккупации и эвакуации сократила выпуск лекарственных препаратов почти на 90%. В 1942 г. относительно 1940 г. производство сульфаниламида уменьшилось в 2,2 раза, акрихина - более чем в 14 раз, кофеина - в 6 раз, фенацетина - в 33 раза и пирамидона - в 199 раз. На фронте, кроме простуды и пищевых отравлений, люди ничем не болели, а в тылу заразные заболевания терзали население: брюшной тиф, корь, дифтерия, дизентерия. Самым страшным бичом был сыпной тиф. Он относится к социальным заболеваниям хорошо знакомым ныне живущим пожилым людям. В настоящее время оно бывает редко, а в голодные 20-30-40-е годы XX столетия от тифа умирали сотни тысяч людей. В неурожайные годы прошлого столетия тиф вынуждал крестьян покидать свои жилища и искать спасения в соседних губерниях. Эпидемия голодного или сыпного тифа, так дословно определил это бедствие врач и писатель А.П.Чехов. В то время в борьбе с тифом медицина была бессильна, так как антибиотик-пенициллин у нас начали производить в 1945 г., а более эффективные - левомицетин и тетрациклин были синтезированы много позже. Человек, заболевший тифом, мог уповать на Бога, собственные силы, хороший уход и наблюдение врача. Сами люди лечили больных настоями из трав и другими народными средствами. Основа профилактики - борьба со вшами (дезинфекция и дезинсекция).

Кратко напомним о самом заболевании. Сыпной тиф эпидемический, вшивый - острое инфекционное заболевание, характеризующееся лихорадкой, общей интоксикацией (отравлением), поражением сосудов и нервной системы. При тяжелых формах мог развиваться сыпнотифозный энцефалит (болезнь мозга). Риккетсии (микроорганизмы) на клеточном уровне проникали в ткани головного мозга и жили там, сохраняя свой болезнетворный потенциал. Заболевание могло давать рецидивы спустя много лет. Новая вспышка болезни возникала, когда в ослабевшем организме человека, переболевшего сыпным тифом, происходит выброс риккетсий в кровь. Обычные вши, насосавшись пораженной болезнью крови, передают инфекцию сыпного тифа от больного к находящимся рядом здоровым людям. Возбудитель инфекции проникал в организм очередной жертвы через мельчайшие повреждения кожи при расчесах, сопровождающихся втиранием в кожу инфицированных испражнений вшей. Риккетсии попадая в ослабевший организм размножались и выделяли сильнейший яд, от которого человек погибал. Военная обстановка, бедность, недоедание приводили к ослаблению иммунитета здорового человека, способствовали быстрому распространению заболевания и возникновению эпидемии. В годы войны учет заболеваемости был нерегулярным. Отсутствие бумаги, карандашей, грамотных учетчиков не позволяли иметь достоверную информацию. Иногда правительство требовало сводок по сыпному тифу и они поступали в центр с грифом “совершенно секретно” от городских и сельских здравотделов. За 11 месяцев 1941 г. в РСФСР было зарегистрировано более 24 тыс. больных сыпным тифом, что на 29,2% больше, чем за весь 1940 г. На Урале и в Сибири рост заболеваний был намного выше, чем в целом по России: в Читинской области в 4 раза, Чкаловской - в 3 раза, Башкирской АССР - в 3 раза, в Красноярском крае - в 2,5 раза, в Новосибирской области - без малого в 2 раза, в Челябинской - в 2 раза . В 1942 г. по тылу СССР наблюдался рост инфекционной заболеваемости. Недавно опубликованные данные свидетельствуют, что заболевания сыпным тифом увеличились в 14 раз, брюшным тифом - в 1,8 раза, дифтерией - в 1,2 раза. Снижение рождаемости привело к некоторому уменьшению детской заболеваемости корью, коклюшем и скарлатиной относительно 1940 г.

Правительство СССР не могло не понимать, чем грозит взлет заболеваемости сыпным тифом в собственном тылу, но меры и средства направленные на борьбу с внутренним “врагом “ были слишком ограничены. 29 ноября 1941 г. Нарком здравоохранения СССР Г.А.Митерев направил на места директивное письмо об участии районных центров и сельских врачебных участков в борьбе с сыпным тифом в сельской местности. Ответственность за выполнение указаний наркома возлагалась на Управление сельских лечебных учреждений Наркомздрава СССР. В январе 1942 г. отчеты по директивному письму представили 5 областей и 3 автономные республики России: Архангельская, Горьковская, Ивановская, Кировская и Рязанская области, а также Марийская, Удмуртская и Чувашская АССР. По причине полного отсутствия писчей бумаги, они были выполнены на оборотной стороне листов-мишеней для тренировочной стрельбы из пистолета.

Средства борьбы с сыпным тифом на селе поражают своей примитивностью. В начале войны в названных выше республиках и областях, кроме Архангельской, сельские врачебные участки имели в наличии 455 дезинфекционных камер. В Горьковской и Рязанской областях было, соответственно, 180 и 114 камер; в Марийской и Удмуртской АССР, Ивановской области, соответственно, - 13, 17 и 36. В целях предотвращения педикулеза в 1941-1942 гг. в Архангельской области было построено на селе 60 вошебоек, в Горьковской - 365 и Рязанской - 70. По отчетным данным выходило, что лучше других от сыпного тифа были застрахованы жители Горьковской области, но, как увидим в дальнейшем, им не удалось избежать эпидемии 1944 г.

С помощью дезкамер и вошебоек невозможно было локализовать эпидемические очаги. Корни зарождения эпидемий оставались нетронутыми. Тиф шел по пятам нищеты и голода, но об этом даже не упоминалось. 2 февраля 1942 г. ГКО принял постановление “О мероприятиях по предупреждению эпидемических заболеваний в стране и Красной Армии”. Республиканские, краевые и областные власти своевременно отреагировали и тоже приняли постановления по выполнению указаний ГКО. Только СНК РСФСР в 1942 г. принял 17 постановлений по различным медико-санитарным вопросам. Повсеместно были образованы Чрезвычайные противоэпидемические комиссии, специальные конъюктурные группы с круглосуточным дежурством. Несмотря на финансовые трудности, ежегодно проводились зональные и межрегиональные семинары, совещания, кустовые сборы, а на материальную поддержку санитарных учреждений денег не хватало.

В печати начали активно пропагандировать важность соблюдения гражданами санитарных правил. Управление сельских лечебных учреждений Наркомздрава СССР 11 марта 1942 г. в специальном письме областным и республиканским здравотделам обратило внимание на передовицу “Правды” от 6 марта того же года “Санитарное обслуживание населения”. В ней говорилось, что санитарное дело - есть оборонное дело. Оно тесно связано с охраной здоровья советского народа. От качества санитарного обслуживания населения зависит отправка здорового пополнения на фронт, бесперебойная работа предприятий изготовляющих продукцию для нужд фронта и тыла. Статья “Правды” подвергала критике работу органов здравоохранения по санитарному обслуживанию населения. В очередном номере газеты и снова в передовице сообщалось: “Во время войны должны особенно тщательно соблюдаться санитарно-гигиенические правила в целях предупреждения эпидемий. Мы должны вести среди населения большую санитарно-просветительскую работу”. В конце мая 1942 г. было принято секретное постановление СНК СССР о недопустимости распространения эпидемических заболеваний.

Пропаганда и постановления не давали желаемого результата. Исключение составляла Красная Армия, куда направлялись лучшие специалисты и все возможные средства, поэтому на фронтах и даже в тыловых армейских подразделениях о массовых эпидемиях не известно. В войсках командиры требовали от подчиненных соблюдения чистоты внешнего вида, посещения бани, уборки помещений, территории расположения части. В каждом полку были медико-санитарные батальоны. Кроме них были еще и банно-прачечные отряды, примерно по 30 девушек в каждом. Их работа состояла в том, чтобы с раннего утра до позднего вечера стирать нижнее солдатское белье. Инвентарь: корыто, доска, вода и мыло. По воспоминаниям одной из них - это был адский труд. За ночь руки засыхали так, что их невозможно было разогнуть. Надо было отпаривать в воде. Через некоторое время они деревенели и ничего не чувствовали. И так каждый день, все четыре года общими усилиями поддерживался порядок в армии.

В тылу санитарное состояние часто было неудовлетворительное. В городах многие бани и прачечные закрылись по причине отсутствия топлива и мыла. Спасаясь от холода, люди спали не раздеваясь. В семейные квартиры и комнаты вселялись эвакуированные. При этом нарушались элементарные нормы санитарии и гигиены. В сельской местности совершенно не имелось мыла и соды. Гражданское население города и деревни с каждым годом войны все больше страдало от инфекционных заболеваний. В отчетах центру чиновники здравотделов писали о росте числа больниц, сельских врачебных участков, аптек, и в них же сообщали о многократном увеличении инфекционных коек для больных. По не оккупированным областям, краям и республикам РСФСР за 2 года войны количество постоянных и временных инфекционных коек увеличилось в 4,5 раза, в Казахской ССР - в 3,2 раза, в Узбекской - в 2,6 раза и Таджикской - в 6,2 раза.

В 1942 г. на востоке России за счет эвакуированных возросло общее количество врачей относительно 1940 г. Пополнение врачей осуществлялось также путем ускоренного курса обучения и выпуска специалистов. Когда же приезжие врачи в 1944-1945 гг. возвращались на запад России, на родину, то больницы и аптеки городов и сел Урала, Сибири и Дальнего Востока вновь оказались без специалистов с высшим образованием. В Алтайском крае на 1 января 1944 г. было 14 фармацевтов с высшим образованием, а через год их осталось только 2, в Башкирии - из 27 специалистов - тоже 2.

В войну люди лечились на дому народными средствами: от простуды - на русской печи и в бане; от другой хвори - настоями из трав, отварами из шиповника, боярышника, калины, малины и проч. Далеко не всегда эти средства спасали. Требовалось хорошее питание, антибиотики, йод, спирт, бинты, вата, шприцы. В деревне все это было исключительной редкостью. Главное аптечное управление Наркомздрава РСФСР, не имея товаров, вынуждено было перейти на обслуживание сельчан только во время сезонных работ. Ивановское, Молотовское и другие отделения заблаговременно составляли планы обслуживания по каждому району и вместе с инструкциями посылали лекарства. В 1943 г. было разослано на места 166 тыс. аптечек, 362 тыс. штук бинтов, 164 тыс. м марли. Некоторые отделения отпускали для продажи колхозному населению ряд других товаров. Свердловское, Кемеровское и Якутское отделения отослали в села 26 тыс. индивидуальных пакетов. Новосибирское отделение изготовило 41 тыс. пакетов для трактористов, Рязанское - 340 аптечек в чемоданах. Иркутское, Калмыцкое, Молотовское и Хабаровское отделения выделили для села 107 тыс. м суровой марли и более тонны ваты. В 1944-1945 гг. такая практика получила дальнейшее развитие. Количество аптечек, направляемых сельским жителям, увеличивалось. Они поступали прямо на места работ. В 1945 г. в России было отправлено на село 188 тыс. аптечек специального ассортимента для матери и ребенка, при общей потребности в 1 млн. новорожденных. Свердловское отделение в период сельхозработ организовало 36 разъездных повозок по продаже медицинских товаров. Аптечные работники участвовали в санитарно- просветительной работе, обучали колхозников приемам оказания медпомощи. Иркутское отделение осуществило 1008 выездов, Воронежское - 127, а Кировское провело с колхозниками 150 санитарно-просветительных бесед. Слов нет, то была капля в море, и большинство сельчан отдаленных районов вообще не могли рассчитывать на квалифицированную медицинскую помощь. В экстремальных случаях председатель колхоза или сельсовета мог дать лошадь для доставки больного в районную больницу, а большинство вопросов рождения и смерти решались фельдшером или медсестрой. Секретарь сельсовета вносил соответствующую запись в книгу учета. За четыре военных года деревенские погосты разрослись вширь в 1,5-2 раза.

Города военных лет оберегались от эпидемий. В них было то, о чем деревня не могла и мечтать: поликлиники, больницы, противоэпидемическая служба, опытные специалисты. Тем не менее, массовые инфекционные заболевания, перераставшие в эпидемии в городах бывали чаще, чем в сельской местности. Причиной тому была чрезмерная уплотненность городского населения, бытовая неустроенность, антисанитария в местах общего пользования. Отрицательно сказывалась передача части школ, больниц, общежитий под военные госпитали. В столице СССР г. Москве опасная противоэпидемическая обстановка сложилась в начале войны. За истекшую зиму 1941- 1942 гг. из-за отсутствия достаточного количества топлива и электроэнергии в 2380 домах водопровод и канализация выбыли из строя полностью, в 1634 домах - частично. Во дворах скопились горы мусора и нечистот. Рост заболеваний увеличился в два с лишним раза. В июне 1942 г. в г. Москве было зарегистрировано более 4200 человек больных дизентерией. Июль месяц дал дальнейшее повышение заболеваемости. Наиболее пораженными дизентерией оказались Куйбышевский, Свердловский, Советский, Красногвардейский, Коминтерновский и Дзержинский районы. Одной из причин распространения дизентерии в Москве являлся недостаток мыла для стирки белья и мытья рук. Особенно остро встал вопрос о мыле в общественных столовых, в которых ежедневно питалось 900 тыс. человек рабочих и служащих. К 1 мая 1942 г. Московский городской Совет депутатов трудящихся организовал уборку в городе. Эта работа продолжалась весной и летом. На 1 июля из Москвы было вывезено и уничтожено 476 тыс.кубических метров гниющего мусора и 307 тыс. куб. м нечистот.

В первом полугодии 1942 г. среди москвичей были проведены профилактические мероприятия: иммунизировано противодизентерийными таблетками - 1250 тыс. человек и фагировано150 тыс. человек, открыты дневные стационары на 300 детей при детских консультациях и стационары на 200 детей дизентерийных хроников, дополнительно развернуто 1600 коек для обеспечения полной госпитализации больных дизентерией, 1500 детей ясельного возраста вывезли за город на дачи. Всего этого было недостаточно для того, чтобы остановить эпидемию дизентерии в столице. 1 августа 1942 г. Председатель исполкома Московского городского Совета депутатов трудящихся В.П.Пронин обратился к заместителю Председателя СНК СССР Р.С.Землячке с просьбой выделить на III квартал того года 250 тыс. литров бензина для вывоза мусора из Москвы, 5 тыс. тонн хозяйственного мыла для населения и предприятий общественного питания, 25 тыс. метров марли для укрытия продуктов от мух и пыли, 10 тыс. метров столовой клеенки и 50 тыс. метров хлопчатобумажной ткани на пошив спецодежды работникам общественного питания. Он также просил СНК СССР обязать Наркомат здравоохранения СССР оставить в лечебных учреждениях городского здравотдела 400 врачей, оканчивавших медицинские вузы Москвы и выделить на август-сентябрь 1942 г. 6 тыс. литров бактериофага.

Через неделю из аппарата СНК были получены результаты переговоров с руководителями министерств и ведомств о помощи г.Москве. Главнефтесбыт сообщил, что выделить сверх плана Мосгорисполкому бензин не имеет возможности. Народный комиссариат пищевой промышленности СССР ответил, что дополнительное количество мыла выделить не может, так как Наркомпищепром план по мылу не выполнил из-за отсутствия необходимого количества жиров и соды. Столовой пленки нет, так как промышленность ее не вырабатывала по причине отсутствия клея. Как видим, отказы были обоснованные, поэтому никаких сверхплановых товаров Москва не получила. Потребовалось распоряжение СНК СССР за N 15025 рс, чтобы обеспечить фагирование населения столицы шестью тысячами литров противодизентерийного бактериофага и направить в лечебные учреждения города 150 врачей, из числа окончивших в 1942 г. Московский мединститут, вместо 400 врачей, запрошенных Наркомом здравоохранения Митеревым. Распоряжение обязывало Всесоюзную государственную санитарную инспекцию навести необходимый порядок в столовых, на рынках и пищевых предприятиях. Мосгорисполкому предписывалось принять срочные меры по восстановлению испорченной канализации и водопровода, обеспечению вывоза нечистот в первую очередь из домоуправлений Дзержинского, Советского и Московского районов г.Москвы.

По инфекционным заболеваниям москвичей 1943-1944 гг. были самыми тяжелыми, поэтому наблюдалась высокая смертность населения. На завершающем этапе войны Правительство СССР уделяло больше внимания вопросам противоэпидемических мероприятий в столице. В ответ на письмо Председателя исполкома Московского Совета Г.М.Попова, последовало поручение Совнаркома СССР от 9 января 1945 г. “О мерах помощи по борьбе с инфекционными заболеваниями в г.Москве”, на основании которого было подготовлено распоряжение за подписью заместителя Председателя Совнаркома СССР В.М. Молотова. На основании распоряжения в I квартале 1945 г. для г. Москвы было выделено Наркомторгом СССР 3 тыс. т хозяйственного мыла и на 10 млн. руб. туалетного. Для противоэпидемических мероприятий Наркомтекстиль СССР поставил Мосгорисполкому в счет его фондов 50 тыс. м хлопчатобумажной ткани.

В других городах советского тыла начиная с 1944 г. эпидемическая обстановка ухудшилась. Социальная незащищенность семьи рядового труженика стала причиной распространения сыпного тифа в Среднем Поволжье: Горьковской, Куйбышевской, Пензенской, Ульяновской областях, Мордовской, Татарской, Чувашской АССР. Для ликвидации эпидемий сыпного тифа в г.Горьком и Горьковской области, в г. Куйбышеве и Куйбышевской области принимались специальные решения Совета Народных Комиссаров СССР, но в них эпидемия обозначалась словом <<вспышка>>. Вероятно желали подчеркнуть локальный характер сыпного тифа, но эти <<вспышки>> превратились в крупные очаги эпидемий.

С сентября 1944 г. в Горьковской области и г. Горьком началось повышение заболеваемости тифом. Семь городов области и 39 районов из 62-х скоро были охвачены эпидемией. Инфекция “завозилась” железнодорожным и речным транспортом. В г.Горьком вспышка сыпного тифа началась в Сталинском районе, на территории которого расположены 2 железнодорожных вокзала. С середины ноября 1944 г. опасное инфекционное заболевание регистрировалось во всех районах города. Из общего количества заболевших 30% падало на школьников. Причиной тому была большая перегруженность школьных помещений. Занятия проводились в три, а то и в четыре смены. Темпы роста заболеваемости сыпным тифом были очень высокие. По области в сентябре зарегистрировано 368 случаев заболеваний, по городу - 88, в октябре по области - 664, по городу - 315; за 15 дней ноября по области -301 случай, по городу - 261.

Горьковский обком ВКП(б) пытался локализовать и подавить очаги эпидемии. Вопрос о состоянии работы по борьбе с заболеваниями сыпным тифом обсуждался на бюро обкома ВКП(б), в облисполкоме, на совещании секретарей райкомов и горкомов ВКП(б). Был проведен областной съезд врачей, созданы областная, городская и районные чрезвычайные противоэпидемические комиссии. В города и районы области для усиления медицинской помощи и профилактики командировали из г.Горького 55 врачей, 56 медсестер, 60 студентов старшего курса фельдшерско-акушерской школы и 75 из школ медсестер. Областной здравотдел дополнительно развернул стационары на 300 коек. Медучреждения получили дезинфекционные средства, им было отпущено 240 тыс. м мануфактуры, 20 т керосина, 2 т мыла. Медработникам выдали 600 пар валенок. Населению области было продано через торговую сеть 100 т мыла. Все перечисленные меры имели большое значение, но оказались недостаточными. Число людей заболевших тифом, росло и очаги эпидемии быстро разрастались.

С большим опозданием областная администрация решилась обратиться за помощью в Центр. 23 ноября 1944 г. секретарь Горьковского обкома ВКП(б) М.Родионов направил письмо секретарю ЦК ВКП(б) Г.М.Маленкову. Описав создавшуюся в области обстановку и принятые обкомом меры, он просил срочно решить вопрос об освобождении зданий больниц, школ и общежитий учебных заведений из-под военных госпиталей, чтобы использовать их для лечения гражданского населения. Далее он просил обязать Наркомздрав СССР направить на постоянную работу в г.Горький 50 врачей и еще 50 специалистов на обслуживание сельских врачебных участков. В письме Родионова указывалось на необходимость скорейшей поставки области 450 т мыла, 100 тыс. м мануфактуры для оснащения инфекционных коек, 15 т сольвента для дезинфекционных нужд, 25 т бензина для автотранспорта по перевозке больных и 200 т мазута для дезинсекторов противоэпидемических санпропускников.

С грифом «Весьма срочно» Маленков направил данное письмо членам правительства: Косыгину, Митереву, Любимову и др. Просил рассмотреть поставленные в нем вопросы и принять оперативные меры. Относительно быстро - через 4 дня было готово постановление СНК СССР за N 1626-484 с «О мерах борьбы по ликвидации вспышки сыпного тифа в Горьковской области и г. Горьком» за подписью заместителя Председателя СНК СССР В.М.Молотова и Управляющего делами СНК СССР Я.М.Чадаева. В нем был сделан упор на восстановление коммунально-бытового сектора и санитарной службы, как в г.Горьком, так и в Горьковской области. От местных руководителей правительство требовало обеспечить бесперебойную работу бань, прачечных, санпропускников, предварительно снабдив их топливом и мылом. На основании постановления были привлечены военные врачи, санитары и учащиеся фельдшерских школ. 60 автомашин были направлены на 5 дней для подвоза дров. Главное военное санитарное управление Красной Армии расформировало госпиталь N 2792 и сократило 200 коек в госпитале N 1798, освободив здание Горьковской городской больницы. Область получила 390 тыс. м хлопчатобумажных тканей и 250 т хозяйственного мыла. Конечно, меньше чем просил секретарь обкома, но для военной поры то была существенная материальная поддержка. Наркомат путей сообщения СССР произвел разгрузку вокзалов от пассажиров на Горьковской и Казанской железных дорогах. Благодаря комплексу мер, общими усилиями с середины января 1945 г. удалось остановить распространение сыпного тифа.

Бюрократическая ментальность и боязнь ответственности за допущенные ошибки препятствовали принятию оперативных мер. В г. Куйбышеве и области события развивались драматичнее из-за нерасторопности руководства. Обком ВКП(б) не спешил сообщать в Кремль об эпидемии сыпного тифа, поэтому первым по своим каналам о ней узнал Генеральный комиссар государственной безопасности СССР Л.П.Берия. Начальник управления НКВД Куйбышевской области Петров 15 декабря 1944 г. шифровкой доложил ему о резком увеличении числа заболеваний граждан сыпным тифом в октябре, ноябре и начале декабря того же года. По долгу службы копию телеграммы Берия отослал Секретарю ЦК ВКП(б) Г.М.Маленкову, другую - заместителю Председателя СНК СССР К.Е.Ворошилову, ведавшему такими вопросами в Правительстве. На следующий день на копии телеграммы свою резолюцию поставил Ворошилов. Она была обращена к Наркому здравоохранения СССР Митереву: “Что нам известно, какие меры предприняли?”. Через три дня Берия направил Ворошилову новую информацию: “УНКВД Куйбышевской области сообщает дополнительные данные о распространении эпидемии тифа. С 11 по 15 декабря сего года сыпным тифом заболело 311 человек, в том числе в г.Куйбышеве 292 человека. Зарегистрировано 48 заболеваний брюшным тифом, из них 34 в г.Куйбышеве. В городе ни одна баня не работает из-за отсутствия топлива и света. ...Местные организации не принимают нужных мер к обеспечению бань топливом, в частности к вывозу дров из-за Волги. Хозяйственные органы не выполняют решения исполкома Горсовета о выделении транспорта для санпропускника, в результате чего больные госпитализируются несвоевременно”.

Ознакомившись с донесением, Ворошилов вновь адресует его к Митереву с вопросом: “Что сообщают наши представители о проделанной ими работе?” Письменного ответа Ворошилову не последовало. Митерев обратился к более влиятельному лицу - заместителю Председателя СНК СССР, шефу НКВД и НКГБ Берии с просьбой дать указание соответствующим наркоматам об отправке в г. Куйбышев мыла, мануфактуры, бензина и мазута. Наконец, 23 декабря 1944 г. на имя Секретаря ЦК ВКП(б) Маленкова поступила докладная записка от секретаря Куйбышевского обкома ВКП(б) Жаворонкова. В ней он сообщал о том, что сделано по преодолению начавшейся эпидемии и просил выделить для области: 280 т мыла, 300 т мазута, 50 т бензина, 100 тыс. м мануфактуры, 3500 одеял, 3500 матрацев и 3500 подушек и 10 т керосина для обеспечения сельских врачебных участков.

Промедление и нерешительность Куйбышевского обкома партии стоили здоровья и жизни многим жителям города и области. Новогодние праздники отодвинули рассмотрение вопроса в Правительстве еще на неделю. Только 5 января 1945 г. Совнаркомом СССР было дано распоряжение N 200 рс, подписанное Молотовым. Оно удовлетворяло просьбу секретаря Куйбышевского обкома партии не более чем на 50%. Поэтому ликвидация эпидемии проходила с необычайными трудностями и в основном за счет скудных местных материальных средств. После ликвидации крупных очагов эпидемии, заболеваемость сыпным тифом продолжала оставаться на высоком уровне в большинстве областей Среднего Поволжья. Социальные корни роста инфекционной заболеваемости граждан не были устранены, поэтому по отдельным регионам положение даже ухудшилось, что было связано с общим понижением уровня жизни народа.

На последнем году войны медико-санитарная обстановка в стране оставалась сложной. Врачей и лекарств не хватало. Высокая смертность от сыпного тифа, скарлатины, трахомы наблюдалась в Чувашии. В 1945 г. около 27 тыс. человек умерли от сыпного тифа в Молдавии. В то же время сыпнотифозная вспышка случилась в соседней с ней Румынии. По предложению членов Правительства СССР А.Я.Вышинского и Виноградова была разработана программа об оказании помощи Румынии. Через 2 дня в канцелярии Молотова было готово распоряжение N 2627 о направлении туда сроком на 4 месяца 6-ти эпидемических отрядов в составе 2-х врачей и 8 чел. среднего медперсонала каждый. Расходы по содержанию отрядов в сумме 820 тыс. руб. были отнесены за счет ассигнований, выделенных Наркомздраву СССР на проведение противоэпидемических мероприятий в 1945 г.

От каких же заболеваний чаще умирали люди в советском тылу? Если смотреть минздравовские таблицы по группировке причин смерти, то бросается в глаза следующая очередность: 1941-1942 гг. - острые инфекционные заболевания, болезни органов дыхания и пищеварения; 1943-1944 гг. - туберкулез и болезни органов кровообращения. Дистрофию и тиф не указывали. В деревне диагноз ставили проще: остановка сердца (умер от сердечной болезни), остановка дыхания, заворот кишок, простуда, старческая слабость, а у детей - врожденная слабость, понос и проч.

Таким образом, ухудшение условий труда и быта людей в советском тылу, их полуголодное существование, вынужденная эвакуация и миграции были причинами возникновения и распространения опасных инфекционных заболеваний: сыпного и возвратного тифа, кори, дизентерии. Эпидемии охватывали самые густонаселенные районы СССР. За время войны примерно 20 млн. человек подверглись острозаразным болезням, из них не менее миллиона случаев закончившихся летальным исходом. В годы войны ослабевшая материально- техническая и кадровая база здравоохранения Союза ССР вела неравную борьбу с нараставшим валом эпидемических заболеваний в своем тылу.

Государственные противоэпидемические мероприятия выполнялись в основном благодаря энтузиазму и менталитету россиян, сознававших свою ответственность за сохранение здоровья нации в самый ответственный исторический период.

ВСПОМИНАЯ ТЯГОТЫ ФРОНТОВОЙ ЖИЗНИ

Эти слова взяты из воспоминаний полковника медицинской службы Григория Наумовича ТРЕЙСТЕРА.
В годы Великой Отечественной войны 1941-1945 годов Г.Н.Трейстер был начальником рентгенологического отделения сортировочного эвакогоспиталя – СЭГа № 290, а затем и главным рентгенологом Западного и 3-го Белорусского фронтов.
Награды Григория Наумовича: два Ордена Красной Звезды, Орден Отечественной войны 2 степени, Орден Красного Знамени, Орден Ленина; медали «За боевые заслуги», «За оборону Москвы», «За взятие Кёнигсберга»; всего 14 медалей.
Он служил в Красной Армии с 1930 года.

Всё, написанное фронтовиками, - драгоценные свидетельства тех, кто сражался с фашистами за свободу родной земли и благополучие близких людей.
В воспоминаниях фронтовиков их видение жизни тех лет – в СССР, их идеалы, их симпатии и эмоции.
Никто не в праве оспаривать их идеалы.
Годы жизни Г.Н. Трейстера ещё предстоит уточнить. Одно известно: он уже давно в мире ином.

ВОСПОМИНАНИЯ

Время бежит неумолимо. 40 лет назад советский народ под руководством коммунистической партии Советского Союза одержал всемирно-историческую победу в Великой Отечественной войне, покрыв себя не меркнувшей славой.
40 лет - это много или мало?
Для молодых, родившихся после войны, она кажется далёкой страницей истории. Для нас же, переживших её, - это частица жизни. Сегодня, через 40 лет, я вновь переживаю события тех далёких дней.

Вспоминается период зимы 1941-1942 годов. Героическая оборона Москвы и разгром немецко-фашистских полчищ на подступах к Москве. Они вошли в историю Великой Отечественной войны как наиболее яркие и знаменательные события первого года войны.
Под Москвой был нанесён сокрушительный удар противнику; был развеян миф о непобедимости немецко-фашистских армий.

ПРОФЕССИОНАЛЬНЫЙ ДОЛГ СИЛЬНЕЕ СТРАХА

Немаловажный вклад в события тех дней внёс Западный фронт, в том числе и его медицинская служба. Медицинские работники фронта – учёные, врачи, медицинские сёстры и другой персонал, разделяя с воинами все опасности, лишения и тяготы войны, самоотверженно выполняли свой профессиональный долг. Они оказывали помощь раненым; нередко – ценой своей жизни.

Хотелось бы особо рассказать о работе медиков главного сортировочно-эвакуационного госпиталя Западного фронта (СЭГ 290).
Госпиталь до 6.10.1941 года был развёрнут в городе Вязьма, где принимал раненых и больных со Смоленского направления. Тысячам воинов в тяжелейших условиях оказывалась необходимая медицинская помощь.
СЭГ 290 неоднократно подвергался налётам вражеской авиации. Но работа в операционных и перевязочных не прекращалась. Самый яростный налёт на госпиталь произошёл 23 сентября 1941 года, когда погибло 6 и было ранено 11 медицинских работников. Среди раненых и больных потерь не было; они были укрыты в бомбоубежищах и землянках.

6 октября 1941 года, в связи с приближением фронта, госпиталь был передислоцирован в Москву. Он развернул свою работу в зданиях научно-исследовательского института в Амбулаторном переулке, вблизи станции метро «Сокол».
Фашистские самолёты беспрерывно бомбили Москву. 25 октября 1941 года во время одного из таких налётов в основное здание госпиталя упала зажигательная бомба. Возник пожар. Врачи, медсёстры, санитарные дружинницы, рискуя жизнью, спасали раненых – выносили их из горящего высотного здания. Многие медработники получили тяжёлые ожоги. Но раненые не пострадали.
Для СЭГа 290 начали срочно искать другую базу. Вскоре он был развёрнут в корпусах 1-го Московского коммунистического госпиталя в Лефортово (ныне Главный военный клинический госпиталь имени академика Н.Н.Бурденко).

В период исторической битвы под Москвой в наш госпиталь поступали значительные потоки раненых с Западного и Калининского фронтов – 2-2,5 тысяч, а иногда и более, в сутки. Днём и ночью шла работа в приёмных отделениях, операционных, перевязочных, в палатах, лабораториях и других службах госпиталя.
Шла борьба за жизнь каждого раненого и больного. Не только хирургическая и терапевтическая помощь, но и самоотверженный уход медсестёр, сандружинниц способствовал их успешному лечению и выздоровлению.
В напряжённой повседневной работе изо дня в день росло мастерство медицинских работников госпиталя по оказанию специализированной помощи раненым и больным.

Под руководством главных специалистов фронта: главного хирурга, профессора, генерал-майора медицинской службы С.И.БАНАЙТИСА и главного терапевта, профессора, генерал-майора медицинской службы П.И.ЕГОРОВА – в нашем госпитале проводилась военно-научная работа, изучались огнестрельные ранения и боевая травма.
Врачи СЭГа 290 выступали с научными сообщениями на госпитальных и фронтовых научных конференциях. В научных сборниках «Военная медицина на Западном фронте» было опубликовано более 80 научных работ специалистов госпиталя по вопросам военно-полевой хирургии и терапии.

Наряду с этим, в госпитале проводилась и большая партийно-политическая работа с личным составом и ранеными: прочитывались сводки Совинформбюро, организовывались беседы о текущей политике, готовились доклады на самые различные темы.
Регулярно выходили «Боевые листки», стенные газеты; работали библиотека, клуб. В госпитале была хорошая художественная самодеятельность.
Не могу не сказать о гуманизме советских военных медиков. Во время боёв под Москвой санитары войсковых частей не раз подбирали на поле боя раненных немецких солдат, доставляли их в свои медицинские пункты, где им оказывалась квалифицированная медицинская помощь. Поступали они и в СЭГ 290.

ХИРУРГ ОТ БОГА

Неизгладимую память о себе оставил у медицинских работников академик, первый президент Академии медицинских наук СССР, Герой Социалистического Труда, генерал-полковник медицинской службы Николай Нилович БУРДЕНКО.
Наряду с большой организаторской деятельностью главного хирурга Советской Армии, Николай Нилович находил время и для лечебной работы. Когда враг был на подступах к Москве, Н.Н.Бурденко много оперировал в нейрохирургическом отделении СЭГа 290.
Мне особенно запомнилась его, выдающаяся по тому времени, операция по удалению пули из левого бокового желудочка мозга. Исход операции был благополучным.

Всех поражало необычайное упорство в труде, невероятная сила воли этого замечательного человека. Операции в СЭГе 290 зачастую проводились при налётах вражеской авиации. В небе над Москвой были видны отблески пожаров. Но 63-хлетний учёный по тревоге никогда не спускался в убежище; продолжал оперировать или осматривал раненых в палатах.
Николай Нилович был очень требовательным к подчинённым. От нас, рентгенологов, принимал только высококачественные рентгенограммы и заключения по ним.
После контузии он страдал расстройством речи, а потому пользовался блокнотом. Свои вопросы писал, а ответы выслушивал. Если ответ его удовлетворял, нравился, суровое лицо его преображалось, освещалось ласковой улыбкой.

Классный специалист, один из первопроходцев в нейрохирургии, хирург от Бога – он любил людей, ценил их работу.
Вернувшись с фронта под Москвой, говорил:
- От меня требуют назвать имена героев. Их много. Моё слово будет о массовом мужестве. Им проникнуто всё.

Создатель и воспитатель новой хирургической школы, будучи неутомимо деятельным учёным, обладающим высоко развитым чувством нового, творчески гибким умом, Николай Нилович много сделал для развития военно-полевой хирургии и нейрохирургии. В московский период подготовка хирургов была на базе СЭГа 290.
Под руководством Н.Н.Бурденко разработаны и применены единые принципы лечения ран, обеспечен высокий процент первичной хирургической обработки ран в войсковом районе в ранние сроки. Много внимания он уделял разработке вопросов теории и практики черепно-мозговых ранений, патологии ликворообращения, нарушения мозгового кровообращения, отёка и набухания мозга…

Его многогранная, полная неиссякаемой энергии, жизнь; его многочисленные научные работы и изложенные в них идеи, мысли, ещё долгие годы будут служить материалом в научных исканиях учёных и врачей.
Для советских людей Николай Нилович Бурденко остался примером служения Родине, людям; примером самоотверженности, профессионального долга и доброты.

40 лет минуло после Победы советского народа в Великой Отечественной войне 1941-1945 годов. Многое изменилось за эти годы в жизни каждого из нас. Я остался верен призванию военного медика.
Богатейший опыт военных лет, накопленный мною на службе в должности начальника рентгенологического отделения СЭГа 290 и главного рентгенолога Западного и 3-го Белорусского фронтов, лёг в основу моей последующей практической и научно-педагогической деятельности.
Я служил начальником рентгенологического отделения Минского окружного военного госпиталя и главным рентгенологом Белорусского военного округа. В 1966 году вышел в отставку. Но продолжаю работать в том же госпитале.
Имею 85 опубликованных научных работ.

Время идёт. Сглаживаются переживания. Но, вспоминая сегодня тяготы фронтовой жизни за все годы Великой Отечественной войны, я горжусь тем, что мне, советскому врачу, пришлось участвовать в великой битве за честь и славу нашей Социалистической Родины.

2.01.1985 года, Минск.

Из книги начальника СЭГа 290 В.Е.Гиллера «Во имя жизни»:
« Жизнь в госпитале (в Москве – Л.П.-Б.) понемногу налаживалась. Мы сумели организовать высококвалифицированную помощь челюстным раненым; наладили успешное проведение операций на черепе, а также ушных и глазных операций в соответствующих специализированных отделениях госпиталя; начали изучать применение новейших лекарственных средств: препарата восемьсот пять при лечении анаэробной инфекции (газовой гангрены), стрептоцидной эмульсии при воспалительных процессах, аммаргена, азохлоромида и многих других.
Вновь созданное анаэробное отделение стало широко внедрять бактериофаг, вводя его внутренно и в виде подкожных и внутримышечных инъекций.

Готовя многочисленные кадры для других госпиталей, мы сами непрестанно учились.
Многие товарищи, при всей напряжённости каждодневной работы, обобщали свои наблюдения, готовили к печати научные труды. «Опыт работы нейрохирургического отделения в сортировочной эвакогоспиталя» - над этой темой работал майор медицинской службы, начальник отделения Шлыков; над «Рентгенодиагностикой и оперативной техникой огнестрельных ранений черепа и мозга» трудился подполковник медицинской службы Трейстер.
Николай Николаевич Письменный частенько отказывался от отдыха, заканчивая труд «Лечение огнестрельных ранений суставов». Начальник анаэробного отделения Лейцен обобщал свой опыт, а Минин свой – отделения ходячих раненых в системе эвакосортировочного госпиталя. Специалист-глазник, хирург Смелянский из группы усиления работал над темой «Огнестрельные ранения орбиты»…

ЧЕРЕП – КАК УЧЕБНОЕ ПОСОБИЕ

Григорий Наумович в своих «Воспоминаниях» мало рассказал о себе, о работе в СЭГе 290 и о фронтовых товарищах. К счастью, его хорошо знала нынешний председатель Совета ветеранов СЭГа 290, капитан медицинской службы в отставке Анна Павловна МЕДВЕДЕВА.
И вот наш короткий разговор:

Анна Павловна, каким был Григорий Наумович, когда вы познакомились?
- Среднего роста мужчина лет сорока. Крепко сложённый. Однажды он рассказал, что выжил в 1941 году только благодаря тому, что был физически сильным. До войны он много ходил, что не удивительно, ведь он был военным врачом.
И когда в начале войны он попал в окружение под Минском, то спасся только потому, что смог пройти много километров и добраться до расположения советских войск.

Когда Григорий Наумович начал работать в госпитале?
-Точно не знаю. Но могу предположить, что, выбираясь из окружения под Минском, он дошёл до Вязьмы, где в 1941 году начал формироваться наш госпиталь. Он как раз и вспоминает о работе в госпитале до 6 октября 1941 года, когда СЭГ 290 вынужден был дислоцироваться в сторону Москвы.
Ещё до начала войны Григорий Наумович был уже опытным рентгенологом. Он был женат, у него было двое детей – сын и дочь. Кстати, дети его тоже стали медицинскими работниками.

Как вы познакомились?
- Это было уже в Москве. Я, врач, по назначению прибыла в госпиталь 11 февраля 1942 года. Несколько месяцев проработала в эвакоотделении, где были ходячие раненые. Их перевязывали, переодевали, кормили и отправляли в другие госпитали на лечение.
Затем меня перевели в 1-е хирургическое отделение, где находились фронтовики с тяжёлыми ранениями в грудь и живот. В корпусе оно располагалось на первом этаже. А на втором этаже было рентгенологическое отделение. Я знала, что после осмотра врача, перевязки и постановки диагноза, всех раненых с поражением грудной клетки отправляют на второй этаж, где им делают рентген.
Я очень любила медицину и всё хотела о ней знать. Например, все годы войны моей настольной книгой был не какой-нибудь любовный роман, а учебник по военно-полевой хирургии.

Конечно, мне хотелось познакомиться и с рентгенологическими показаниями моих раненых. И я пошла на второй этаж. Там впервые и увидела военврача 1 ранга Григория Наумовича Трейстера; он был заведующим рентгенологического отделения. Я попросила разрешения в свободное время присутствовать в рентгенологическом кабинете.
Трейстер разрешил. Я сидела за его спиной и наблюдала, как он смотрел раненых. Прошло несколько дней. Я продолжала сидеть за его спиной, а он всё это время молчал.

Наконец, я не выдержала и сказала:
- Григорий Наумович, я прошу вас объяснять, что видно на экране.
А он мне в ответ:
- Я десять лет сидел за спиной своего учителя, и он мне ничего не говорил.
Я была настойчивой девушкой. А потому не постеснялась возразить:
- Тогда не было войны. А сейчас война, и десять лет сидеть у вас за спиной не получится.

Он рассердился?
- Нет. Постепенно мы сдружились. Иногда мы разговаривали на разные темы в его кабинете. На его столе был череп. И куда бы госпиталь не переезжал, на столе Григория Наумовича всегда находился череп. Как учебное пособие. Он его часто рассматривал.

Можно понять, почему вашего коллегу так интересовал именно человеческий череп. Вильям Гиллер назвал тему, над которой работал Трейстер: «Рентгенодиагностика и оперативная техника огнестрельных ранений черепа и мозга».
Как вы думаете, Анна Павловна, может, Григорий Наумович в своих воспоминаниях много и с большим уважением говорит о нейрохирурге Николае Ниловиче Бурденко потому, что схожи были их медицинские интересы? Их интересовали огнестрельные ранения черепа и мозга. Трейстер видел на рентгене последствия ранений, а Бурденко оперировал, пользуясь рентгеновскими снимками.
- Да, здесь их интересы совпадали. Рентгенологическое обследование раненых было очень важной частью для определения характера ранений, и не только черепа.

Но это были служебные интересы. А с кем дружил в госпитале Григорий Наумович?
- Мне кажется, что больше всего он дружил с главным терапевтом нашего госпиталя, начальником терапевтического отделения Михаилом Филипповичем Гольником. Царство ему небесное, он тоже давно умер.
Михаил Филиппович о себе говорил так: «Бог наделил меня многими маленькими талантами, а большого не дал».
Он, конечно, скромничал. Михаил Филиппович знал много стихотворений разных поэтов и мастерски их читал. И очень хорошо пел.

А жил он тоже в Минске?
- Нет. Гольник до войны и после жил в Воронеже, и работал в медицинском институте. Я вспоминаю его как весёлого, не унывающего человека. На фотографии, сделанной в 1942 году, у него лёгкая бородка, он в военной форме, на воротнике гимнастёрки две «шпалы» – это означало звание «Военврач 2-го ранга».
Ещё хочу сказать о постоянном товарище Григория Наумовича – рентгентехнике Аркадии Петровиче Мазине. Они вместе начали работать в СЭГе 290. Правда, как-то Аркадий решил отправиться в действующую армию; он очень хотел быть ближе к фронту.

Григорий Наумович не хотел его отпускать, пугал, что его на фронте могут убить. Но Мазин всё же ушёл из госпиталя, участвовал в боях и за храбрость был награждён Орденом Красной Звезды. Но потом он снова вернулся в госпиталь и служил до конца войны.
Аркадий Петрович был членом Совета ветеранов СЭГа 290, никогда не пропускал наши встречи. Непременным его спутником был фотоаппарат, он много снимал. Можно сказать, что он был нашим главным фотографом на послевоенных встречах. К сожалению, и его уже нет в живых.

Я видела у вас фотографию, на которой в полный рост стоят молодые и улыбающиеся: вы, Григорий Трейстер и Михаил Гольник. Все вы в военной форме, но не похожи на врачей, а скорее - на строителей.
- Мы и были строителями. Фото сделано в апреле 1943 года. В Пыжовском лесу под Вязьмой весь наличный состав строил подземный госпиталь. Григорий Наумович по совместительству работал заведующим лесопилкой. Брёвна из леса приносил женский персонал: врачи, медицинские сёстры, санитарные дружинницы, швеи, прачки… А из брёвен на лесопилке делали доски.

Ваш госпиталь был расформирован лишь в 1946 году в городе Бобруйске. Григорий Наумович работал в госпитале и в Бобруйске или нет?
- К сожалению, я этих подробностей не знаю. Когда Трейстер был назначен главным рентгенологом Западного и 3-го Белорусского фронтов, у него прибавилось работы, а потому виделись мы в госпитале редко.

Приезжал ли после войны Григорий Наумович на встречи сэговцев в Москву?
- Не припомню, чтобы я его видела на встречах ветеранов СЭГа 290. Но мы переписывались, поздравляли друг друга с Днём Победы и другими праздниками.
Хорошо помню нашу встречу в Минске в семидесятых годах, теперь уже – прошлого века. Я приехала в Минск в командировку. Конечно, позвонила Григорию Наумовичу. Днём я занималась своими служебными делами, а вечерами мы с ним ходили в гости к комиссару госпиталя Георгию Трофимовичу Савинову и к ведущему хирургу госпиталя Михаилу Яковлевичу Шуру.
Вспоминали войну, фронтовые будни, печалились, что уходят из жизни наши фронтовые товарищи.
Чаще мы навещали Савинова. Его жена(Надежда Максимовна Лукьянова-Савинова; также все годы войны служила в СЭГе 290; была библиотекарем - Л. П.-Б.), увидев гостей, сразу же начинала чистить картошку. Она её жарила с луком. Более вкусной картошки я потом нигде не ела.

Да, после окончания войны те, кто служил в СЭГе 290, разъехались по всему Советскому Союзу. Знаю, что многие долгие годы переписывались. Я храню много писем и открыток от моих фронтовых друзей.
Как бы не сложилась судьба сэговцев в послевоенные годы, я уверена, что никто из них не сожалел, что верно служил Родине в тяжелейшие для неё военные годы.

Рецензии

Лариса, война началась в 1939 , мы Гитлеру поставляли в это время нефть и хлопок и по телефону поделили Европу. Первыми в борьбу с чумой, которая и по сей день управляет многими государствами," спящий - фашизм "(вся власть в кучке в пучке пальцев, которыми мы все молимся) .Вступила Англия и Франция, а мы в начале войны были за Германию, под шумок напали на финнов и латышей, так для разминки, не сидите в архивах, Лора, это правда. И вот когда машина ненависти сработала и заработала, был заключен договор, ваши бабки, наши люди. Слався Отечество наше свободное, они купили жизни в кредит до 2006 года все 28 миллионов. И по сей день не нац.банк не недра нашей страны нам так и не пренадлежат, пока только могилы павших (над которыми веет вольный ворон). С Уважением,

Ежедневная аудитория портала Проза.ру - порядка 100 тысяч посетителей, которые в общей сумме просматривают более полумиллиона страниц по данным счетчика посещаемости, который расположен справа от этого текста. В каждой графе указано по две цифры: количество просмотров и количество посетителей.

Пензенская область по решению центральных властей оказалась в числе регионов, которые первыми приняли на себя поток переселенцев. В 1941 г. прибыло 124300 человек, и еще 20 тысяч – в 1942 г. Непосредственно в Пензе нашли приют 20 тысяч человек.
Поток переселенцев был многонациональным. В нашей области оказались 12,5 тысячи украинцев, 9340 белорусов, более тысячи жителей Карело-Финской республики, 800 литовцев, 390 молдаван, 270 латышей, 144 эстонца.
Крупные партии эвакуированных прибыли в область из Москвы (до 50 тысяч), Орла (9 тысяч), Ленинграда (8300), а так же Воронежа, Сталинграда, Курска, Мурманска, Ростова, Смоленска, Калинина.
Кроме промышленных предприятий, в Пензу были эвакуированы некоторые учебные заведения и учреждения культуры – Ростовский театр музыкальной комедии, Центральная детская музыкальная школа при Московской консерватории, Орловский музей И. С. Тургенева, Одесский индустриальный институт, Орджоникидзевское военное училище связи.
Среди переселенцев было около 50 тысяч детей как с родителями, так и в составе детских домов и интернатов. Наименьшую долю среди прибывших – порядка 10% – составляли неорганизованные беженцы.
Для организации работы с такой массой людей требовались специальные органы власти. 6 октября 1941 г. уполномоченным Центрального управления по эвакуации решением облисполкома был назначен М. Г. Михайлов. Создан был аппарат уполномоченных, состоявший из инспекторов по продвижению эшелонов, контролю за деятельностью эвакопунктов, по трудоустройству, жилищно-бытовым вопросам, медицинскому обслуживанию и детским учреждениям.
В Пензе действовало отделение центрального справочного бюро, которое помогало эвакуированным разыскивать родственников. По линии военных отделов райкомов партии оказывалась помощь эвакуированным семьям военнослужащих.
Активно участвовали в работе с переселенцами пензенские комсомольцы. Они первыми встречали и обслуживали приезжих на эвакопунктах, проводили с ними беседы о положении в стране и на фронте, так как за долгие недели переезда люди порою не получали никакой информации.
Среди молодежи было развито соревнование за размещение эвакуированных. Около четырех тысяч семей беженцев нашли приют в домах комсомольцев. Об условиях совместного проживания красноречиво свидетельствуют такие цифры. Если до войны на одного жителя города приходилось около 5 квадратных метров жилья, то на первом этапе эвакуации средняя площадь составляла менее трех квадратных метров. Правда, позднее эта цифра увеличилась до четырех, так как местные власти уделяли этому вопросу много внимания.
Тех, кто остался на постоянное место жительства, надо было трудоустраивать. С теми, кто прибыл с предприятиями, проблем почти не возникало. Сложнее обстояло дело с семьями военнослужащих. Их жены, как правило, раньше не работали, и им необходимо было дать какую-то специальность. Тем не менее было трудоустроено 87% всех прибывших.
Важное место в работе с переселенцами занимали социально-бытовые вопросы. Дети эвакуированных получили места в детских садах и школах. Если сначала среди прибывших детей отмечались случаи заболевания чесоткой, цингой, дистрофией, то в 1942 г. они были ликвидированы.
Местные власти выделяли приезжим участки земли для огородничества. При эвакуированных предприятиях создавались подсобные хозяйства. К началу 1945 г. только в Пензе их насчитывалось более ста пятидесяти. Те, кто не в состоянии были заниматься трудом на земле по возрасту или состоянию здоровья, обеспечивались продуктами по минимальным нормам красноармейцев.
По линии союзного и республиканского правительства беженцам оказывалась материальная помощь. За 1942 г. и 1 квартал 1943 г. им была выплачена сумма в 652 тысячи рублей. Многие трудовые коллективы участвовали в сборах пожертвований для беженцев: сдавали посуду, одежду, постельные принадлежности.
Архивные документы донесли до нас свидетельства той помощи, которую получили беженцы. Эвакуированная Зеленчонок писала в райком партии: «Я эвакуирована из Гомеля с тремя детьми. Мой муж на фронте. В артели, где я работаю, приняли горячее участие в судьбе моей семьи. Нам отремонтировали комнату, привезли дрова. Сейчас я живу со своими детьми в теплой, светлой комнате. О себе я чувствую постоянную заботу со стороны товарищей по производству».
Кроме постоянно проживающих беженцев, через пензенский железнодорожный узел следовали эшелоны с эвакуированными в глубинные районы страны. Только с 1 июля по 12 августа 1941 г. Пенза пропустила 400 таких эшелонов, причем всех переселенцев снабдили питанием, одеждой, денежным довольствием.
Возвращение беженцев на родину началось с весны 1943 г. и закончилось уже после войны. Было реэвакуировано лишь 60% тех, кто пережил у нас войну. Примерно 30 тысяч беженцев остались жить на пензенской земле.
Вячеслав Соловьев, кандидат исторических наук