Литературно-исторические заметки юного техника. Князь петр андреевич вяземский

23 июля (12 по ст. стилю) 1792 года родился Пётр Андреевич Вяземский – русский поэт, литературный критик, историк, мемуарист, государственный деятель, соучредитель и первый председатель Русского исторического общества, близкий друг и постоянный корреспондент А.С. Пушкина. П.А.Вяземский - одна из самых выдающихся и интересных личностей «золотого века» русской словесности, единственный из поэтов «пушкинского круга», кто прожил долгую жизнь, оставил обширные воспоминания и воистину философское осмысление пройденного пути в своих литературных трудах и поэтическом творчестве.

гравюра 1828 г.

«Соблазнов всех я сладкий яд отведал, / Вкусил и горечь всех возможных слез» , – так в 1874 году в свои 82 года князь П.А. Вяземский подводил в стихотворении «Еще одно, последнее, сказанье…» основные итоги прожитой жизни.

В историко-литературных исследованиях либерально-демократического толка прочно закрепилось мнение о П.А. Вяземском, как о человеке, позволившем «сломать» себя реакционному самодержавию. Считалось, что поэт, который претендовал на славу трибуна, обличителя власти и общественных пороков, под нажимом царствующих невежд покорно сложил свою лиру, отказался от прежних взглядов и замолчал навсегда. Долгие годы П.А.Вяземского представляли лишённым самобытности, малозначительным поэтом «пушкинской плеяды», мало повлиявшим на развитие отечественной культуры. Впоследствии это пренебрежительное мнение плавно перекочевало и в советскую историографию. Большой вклад в «открытие» Вяземского внесла в 1920-х годах советский литературовед Л.Я. Гинзбург, но во времена СССР на первый план выдвигались лишь ранние годы творчества поэта, всячески подчеркивались его «революционность», «богоборчество» и дружба с декабристами. Официальные и религиозные стихи Вяземского, его критические статьи и очерки были однозначно признаны «реакционными» и не переиздавались.

Альтернативой избранному Вяземским пути государственного чиновника и убеждённого монархиста постоянно выступала судьба его друга А.С.Пушкина – неудачливого издателя, вечного должника, но также камер-юнкера и придворного историографа Николая I. К счастью, А.С.Пушкина миновала та горькая чаша, которую довелось испить в жизни и после смерти П.А.Вяземскому. Впрочем, кто знает, с каким знаком «закатилось бы Солнце русской поэзии», если бы роковая дуэль случилась лет через пять-шесть? Или Дантес промахнулся, а выстрел Пушкина оказался бы более метким? Кто тогда был бы назначен «нашим всем» и Великим Национальным Поэтом?..

В 20-е годы XIX века имя П.А. Вяземского было ничуть не менее, а пожалуй, и более известно в литературных кругах Петербурга, чем имена Пушкина, Рылеева, Батюшкова, Дениса Давыдова. Некоторые его стихотворения – простые, мелодичные, напевные – превращались в народные песни, позднее утрачивая авторство («Тройка мчится, тройка скачет», «Я пью за здоровье немногих» и др.). И сегодня на слова Вяземского продолжают создаваться городские романсы, песни для кинофильмов, а его афоризмы и крылатые выражения («Дедушка Крылов», «И жить торопится, и чувствовать спешит») не выходят из нашей повседневной речи.

Творческое долголетие и незаурядную жизненную активность П.А.Вяземского можно объяснить, прежде всего, складом характера и особенностями личности самого поэта. В отличие от большинства творчески одарённых людей, он умел находить выходы из своих духовных и жизненных тупиков. Вряд ли кто из русских писателей перенёс столько ударов судьбы. В 10-и летнем возрасте Вяземский потерял мать, через пять лет – отца. Один за другим умерли почти все его дети: четыре сына и три дочери. Из восьмерых детей один только сын Павел (1820–1888) пережил своего отца. Крайне тяжело поэт переносил утрату сподвижников на словесном поприще: своего опекуна и наставника Н.М. Карамзина (1826), А.С. Пушкина (1837), И.И. Дмитриева (1837), И.А. Крылова (1844), Е.А. Баратынского (1844), Н.М. Языкова (1846), В.А. Жуковского (1852), Н.В. Гоголя (1852), П.А. Плетнёва (1865), Ф.И. Тютчева (1873), М.П. Погодина (1875). С годами творчество Вяземского всё более превращалось в непрестанное поминовение усопших, что отражалось и в названиях его стихотворений: «Поминки», «Все сверстники мои давно уж на покое…» и т.д.

Кроме утрат близких людей, были в жизни Вяземского и неудачи на государственной службе, мучительное недопонимание с Александром I и Николаем I, с их правительственными чиновниками и с новыми поколениями читателей. Даже в собственном поколении, несмотря на широкую известность, он был вполне принят и по-настоящему ценим лишь узким кругом знатоков и личных друзей, а потому их уход из жизни переживался поэтом особенно болезненно.

Однако житейские невзгоды многократно усиливали врожденную впечатлительность поэта. В течение семи десятилетий он вёл тяжкую, почти невыносимую и – странным образом – малоприметную для современников борьбу за духовное достоинство и само духовное бытие, как своё личное, так и общенародное. Он жил, страдал, заблуждался и побеждал вместе с Россией; живо интересовался не только литературной и художественной жизнью, но и политикой, проблемами государственного устройства, экономики, образования, просвещения. Как дворянин, представитель одного из древнейших русских родов, князь Вяземский искренне хотел служить и служил своей стране, своему императору, своему народу. Он одинаково успешно писал и на утончённом языке «духовных аристократов», и на языке простого люда.

С самого начала в его творчестве (в стихах, статьях, дневниках, письмах) установилась особого рода исповедальность, небывалая в русской словесности. Именно эта способность к исповеди, как к очищению души, на протяжении всей жизни давала поэту Вяземскому возможность духовного и творческого возрождения. Отказываясь от пройденного, он полной горстью черпал вдохновение в ещё неизведанном и новом, будь то государственная служба, религиозная мистика или просто беседа с незнакомым человеком. После всех житейских проигрышей и неудач поэт, критик, государственный деятель, реформатор русского литературного языка князь Вяземский вновь восставал, словно сказочная птица-Феникс из пепла. Он вновь действовал, мыслил, творил, искал, оглядываясь на прошлое, приоткрывал завесу над будущим, давая возможность далёким потомкам «прикоснуться» к своему опыту и опыту своих великих современников. И его духовный опыт, отражённый в художественном слове и охвативший практически всё XIX столетие, для нас сегодня - бесценен.

Детство и юность

Пётр Андреевич Вяземский происходил из древнего княжеского рода Вяземских. Он был, как говорится, «продуктом смешанных кровей» - сын действительного тайного советника, нижегородского и пензенского наместника, князя Андрея Ивановича Вяземского (1754-1807) и княгини Евгении Ивановны Вяземской, в первом браке Кин, урождённой ирландки О’Рейли (1762-1802). Его родители познакомились, когда князь Андрей совершал гран-тур по Европе. Отец и мать А. И. Вяземского были категорически против брака с иностранкой-разведёнкой, но он оказался непреклонен и женился на своей избраннице. В честь рождения сына Петра А. И. Вяземский 9 августа 1792 года приобрёл за 26 тысяч рублей подмосковное село Остафьево, где в 1800-1807 годах был выстроен двухэтажный усадебный дом (ныне музей «Русский Парнас»). Имение Вяземских стало одним из средоточий культурной жизни России начала XIX века.

Пётр Вяземский лишился попечения родителей уже в ранние годы: в 1802 году умерла мать, в 1807 году не стало отца. Юный князь остался единственным наследником большого состояния. Его сводная сестра, побочная дочь А. И. Вяземского Екатерина (носившая фамилию Колыванова) в 1804 году стала второй женой Н. М. Карамзина, благодаря чему Пётр с ранних лет вошёл в среду московских литераторов карамзинского круга. После смерти отца Вяземского Карамзин был назначен опекуном юного Петра. В одном из своих стихотворений П.А.Вяземский назвал его своим «вторым отцом».

Молодой князь получил прекрасное домашнее образование. В 1805 году, по желанию отца, убеждённого западника и поклонника деятелей французского Просвещения, он был отправлен в Санкт-Петербургский иезуитский пансион патера Чижа.

Иезуиты смогли найти ключ к сердцу воспитанника, и тот в течение всей последующей жизни сохранял о них самые тёплые воспоминания. В своём «Автобиографическом введении» (1877) Вяземский защищает иезуитов из своего детства как «просвещённых, внимательных и добросовестных наставников».

К началу 1807 года Вяземский-отец был вынужден прервать петербургскую учёбу сына. Несмотря на все иезуитские «строгости» (скорее, вопреки им), отрок активно предавался разгульной жизни. Впоследствии, уже после смерти родителя, юный Вяземский, по собственному выражению, «прокипятил на картах около полумиллиона» – львиную долю наследственного состояния (письмо к А.И. Тургеневу от 21 октября 1823 года).

Просветительский скепсис и рассудочность, почти насильственно развитые в юном Вяземском его отцом, быстро вступили в резкое противоречие с врождённой эмоциональностью и мечтательностью натуры будущего поэта. Сам Вяземский в своих автобиографических записках называл это качество отсутствием «свойства устойчивости в уме». Он рассказывал, как отец пытался «одолеть» этот недостаток, сделав из прирождённого, как мы бы сейчас сказали гуманитария, рационального технаря:

«Хотел угомонить меня, так сказать, выпрямить и отрезвить в умственной гимнастике цифр. Но усилия его были напрасны. Я не поддавался. Математика в детстве и отрочестве моём была мне пугалом. Позднее осталась она для меня тарабарскою грамотою».

Чрезмерную впечатлительность сына отец пытался преодолеть самыми решительными мерами: «Меня заставляли одного барахтаться в Остафьевском пруду с тем, чтобы выучился я плавать. Летом, в темную ночь, посылали меня одного в рощу».

Однако настойчивость родителя разбивалась о незаурядное упорство юноши.

Вернувшись в начале 1807 года в Москву, Вяземский получает домашние уроки у профессоров Московского университета, немцев по происхождению. С единственным русским профессором, А.Ф. Мерзляковым, он с самого начала поссорился, написав на него первую в своей жизни эпиграмму, в которой обыграл принятую у Мерзлякова подпись под печатными стихотворениями – «Мрзк» – как «мерзкий». По признанию Вяземского, эпиграмма «имела большой успех в кругу немецкой профессуры». Возможно, что это первое русское произведение поэта, и знаменательно, что оно оказалось направленным против русского преподавателя.

После смерти А.И. Вяземского основное воспитательное воздействие на юношу стал оказывать его опекун – Н.М. Карамзин. К тому времени Карамзин уже завершил круг своего художественного развития, стал кумиром целого поколения читателей и писателей. В начале своего пути придворный историограф, как известно, был самым тесным образом связан с масонством. Впоследствии, отдалившись от масонов, он сохранил весьма близкое к масонской магии художественное миросозерцание.

Молодой Вяземский глубоко усвоил взгляды Н.М.Карамзина не только на исторические события и технику историографии, но и на художественное творчество. Временами они выражались откровенно, временами хранились в душе подспудно, а нередко проявлялись в противоречивом смешении с иными художественными воззрениями.

Начало творческого пути

«Пробовать перо» П.А. Вяземский, как и все люди его воспитания и образования, начал довольно рано. Первые стихи, конечно, были написаны на французском языке и носили чисто подражательный характер: «Первоначальные стихи мои были французские… В 1805 году написал я французские стихи на смерть Нельсона», – признается он в «Автобиографическом введении». Тогда же, под иезуитским кровом, остроумный юноша радовал товарищей «устною литературою», как он позднее назвал свои «bon mots» (острые словечки). Вероятно, и шутил Вяземский на французском, или, по крайней мере, во французском духе (о чем говорит французское обозначение этих шуток). Отсутствие у начинающего писателя русского художественного самосознания было вполне естественным явлением того времени. Все его сверстники, принадлежавшие к высшему обществу, не только говорили, но и часто думали по-французски. Создателем русского литературного языка традиционно считается А.С.Пушкин, но П.А.Вяземский начал раньше и внёс в это дело свою, весьма значительную лепту.

В 1807 году в «Вестнике Европы» (основанном в 1802 году Карамзиным) за подписью «В…» появилась статья «О магии». Есть основания считать её автором Вяземского (и, таким образом, относить появление его первого печатного произведения к 1807 году, а не к 1808, как принято).

Первые стихотворные опыты Вяземского, появлявшиеся с 1808 года в печати, отмечены, прежде всего, значительным влиянием сентиментализма Н.М.Карамзина. Основным лейтмотивом произведений начинающего автора является поиск «счастья» и умиротворения: «Оно везде – умей его лишь находить!» («Послание к в деревню», 1808). В счастливом рукотворном мире юного Вяземского ещё обитают благие «боги», позаимствованные из мифологических мечтаний древних греков и римлян – тоже дань поэтической «моде» начала XIX века.

Однако уже в 1810 году поэт начинает посмеиваться над своим мечтательным карамзинским направлением. Позже эти насмешки сольются с общим духом шутовства и самоосмеяния, свойственного обществу «Арзамас». У Вяземского это состояние души усилилось ранним чтением Вольтера. В его творчество входят холодные сомнения на счёт смысла жизни как таковой:

В стихах 1810-х годов Вяземским постепенно вырабатывается свой собственный стиль, отличный от других его современников. Хотя в его творчестве преобладали жанры элегии и дружеского послания («Негодование», «Первый снег», «Уныние», «Послание Тургеневу с пирогом»), характерные для поэзии «пушкинского круга», отличительной особенностью его поэтической индивидуальности явилось постоянное стремление к точности и афористичности мысли. В жертву этой точности и «простоте» Вяземский подчас приносил гармонию, лёгкость поэтического слога.

Княгиня Вера Фёдоровна

В 1811 году П.А. Вяземский женился на княжне Вере Фёдоровне Гагариной (1790-1886).

Об обстоятельствах их женитьбы сохранилось забавное предание, записанное одним из первых биографов А.С.Пушкина П. И. Бартеневым:

В.Ф. Вяземская
рисунок Э.Биннермана,
1820-е гг.

«В августе 1811 года у Прасковьи Юрьевны Кологривовой… собиралось молодое общество, и однажды одна из девиц бросила в пруд башмачок, а молодые люди, и в числе их князь Петр Андреевич, кинулись вылавливать из пруда кинутый башмачок. Князь Вяземский захлебнулся в пруду, а когда его вытащили, уже не в силах был возвратиться к себе домой… а должен был лечь в постель в доме Кологривова. За ним, разумеется, ухаживали, и всех усерднее княжна Вера. Это продолжалось несколько времени и разнеслось между знакомыми. Кологривов объявил настойчиво, что для прекращения сплетен невольный их гость должен жениться на княжне Вере. Свадьба состоялась… причем князь венчался сидя в кресле…»

Тем не менее, брак оказался счастливым и на редкость прочным, хотя отношения супругов вряд ли можно было назвать обычными. Вера Фёдоровна, будучи немного старше своего мужа, сразу стала бесспорным лидером в их семейном союзе. По свидетельствам современников, княгиню Вяземскую нельзя было назвать великолепной красавицей, но она обладала весёлым, живым характером, незаурядным умом, тактом и добросердечием. Она любила заводить романы и умела расставаться со своими поклонниками так, чтобы они надолго оставались друзьями её семьи. А.С.Пушкин – близкий друг семьи Вяземских - в письмах к разным лицам не скупился при случае на тёплые слова о ней. Называл Веру Фёдоровну «доброй и милой бабой», «княгиней-лебёдушкой», «душой прелестной и великодушной». «Не кланяюсь, - писал он про Вяземскую, - а поклоняюсь ей»... По мнению некоторых исследователей, в Одессе 1824 года между Верой Фёдоровной и Пушкиным имел место бурный роман. Он нашёл отражение в нескольких известных произведениях поэта, которые потом, возможно, ошибочно связывались «пушкинистами» с именем графини Е.К.Воронцовой. П.А.Вяземский был отлично осведомлён об этих отношениях: супруги откровенно делились друг с другом своими увлечениями, что делало их брак ещё более крепким.

Очевидно, в натуре княгини Вяземской было очень сильно развито материнское начало (она и Пушкина не раз называла в письмах своим «приёмным сыном»), а в сознании молодого князя Вяземского она полностью заменила его рано умершую мать. Несмотря на все свои «романтические» увлечения, Пётр Андреевич очень дорожил мнением своей супруги, в трудные моменты жизни всегда искал её совета и деятельной поддержки.

Война 1812 года

В 1812 году мечтательный художественный мир двадцатилетнего поэта испытывает самый сокрушительный внешний удар, сокрушительный как для него, так и для всех почитателей французского языка и французской словесности.

С началом Отечественной войны 1812 года князь Вяземский добровольно вступил в ополчение. В качестве адъютанта при штабе генерала Милорадовича он участвовал в Бородинской битве. Впрочем, нерождённый быть воином, близорукий, впечатлительный поэт, по его собственным словам, скорее, был свидетелем, чем участником исторического сражения. Даже на склоне лет, предаваясь воспоминаниям, он не хотел преувеличивать свои личные военные заслуги:

«Во время сражения я был, как в темном, или, пожалуй, воспламененном лесу. По природной близорукости своей, худо видел я, что было пред глазами моими. По отсутствию не только всех военных способностей, но и простого навыка, ничего не мог я понять из того, что делалось. Рассказывали про какого-то воеводу, что, при докладе ему служебных бумаг, он иногда спрашивал своего секретаря: "а это мы пишем, или к нам пишут?" Так и я мог бы спрашивать в сражении: "а это мы бьем, или нас бьют?"…»

По собственному признанию Петра Андреевича, в этой войне он «пожертвовал лишь двумя лошадьми и кошкой». Двух лошадей убили под Вяземским в Бородинской битве, а кошку он запер в печке, когда ночевал в брошенной крестьянской избе. Назойливый зверёк ночью мешал отдыхать, и утром, уходя из пустого дома, князь забыл откинуть заслонку и выпустить пленницу. Кошка, вероятнее всего, скончалась…

Тем не менее, при Бородине адъютант Вяземский всё же совершил свой «подвиг». На его глазах был тяжело ранен один из военачальников – генерал А.Н. Бахметев. Оказав раненому своевременную помощь, адъютант оставался при нём до конца битвы, чем, возможно, спас генералу жизнь. За это Вяземский получил орден Св.Владимира 4-й степени с бантом.

В своих известных «Воспоминаниях о 1812 годе» Вяземский, как один из немногих живых свидетелей, резко раскритиковал «историческую» сторону событий в романе Л.Н.Толстого «Война и мир». Но обстоятельной критике поэта подверглась, скорее, не историческая неправда, а позиция самого автора, который, как показалось Вяземскому, развенчивает и принижает значение Отечественной войны в истории России.

Переживания 1812–1813 годов были для Вяземского слишком сильными, чтобы не нарушить сон его поэтического воображения. Сентиментализм и байронические мотивы отброшены прочь. Теперь творчество поэта сближается с воинственной и православно-державной лирикой Жуковского, написавшего «Певца во стане русских воинов» (1812), «Молитву детей» (1813), «Молитву русского народа» («Боже! Царя храни!..») (1814). Вяземский пишет обращенное к Жуковскому и посвящённое смерти полководца М.И. Кутузова послание «К Тиртею славян» (1813), где сказано, что для Жуковского усопший военачальник «будет щит и вдохновенья гений».

«Арзамас»

В 1815 году резко обостряются и без того натянутые отношения сторонников Карамзина и сторонников А.С. Шишкова, членов общества «Беседа любителей русского слова». Поводом послужила премьера комедии А.А. Шаховского «Урок кокеткам, или Липецкие воды» (23 сентября 1815). Поскольку образными намёками автор чувствительно задел В.А. Жуковского, С.С. Уварова и В.Л. Пушкина, Вяземский с друзьями объединились в противостоящее «Беседе» общество «Арзамас». Целью данного общества было исключительно «непрестанное и последовательное осмеяние» своих противников. В «Арзамасе» Вяземский получает кружковое прозвище «Асмодей» – шутливое, но и зловещее. (Асмодей - сатана, герой романтической поэмы В.А.Жуковского «Громобой»). Между прочим, в «Арзамасе» в шутку воспроизводили обряды и приемы черной магии, направленные на умерщвление своих врагов: членов «Беседы» «отпевали» вместе с их сочинениями таким образом, что каждый новый член «Арзамаса» говорил надгробное слово на смерть какого-нибудь «беседчика», в действительности ещё живого. Тем самым нежеланных писателей «хоронили» молчанием. Много лет спустя, Вяземский в «Автобиографическом введении» косвенно признал, что судьба наказала его за прежние арзамасские шалости: «Выдержал я испытание и заговора молчания, который устроили против меня. Я был отпет: кругом могилы моей, в которую меня живого зарыли, глубокое молчание…»

С 1817 года в числе членов «Арзамаса» пребывал и А.С. Пушкин. Между ним и Вяземским, с которым поэт частенько соревновался в остротах, завязалось литературное соперничество, а затем – крепкая дружба.

«Декабрист без декабря»

Выход из мечтаний был внушён поэту Вяземскому, как и многим будущим декабристам, суровыми событиями Отечественной войны 1812 года. Победа над грозным внешним врагом в значительной мере повлияла на умы дворянской молодёжи, породив надежду на возможность насильственного искоренения зла во внутренней жизни Отечества. Выход не мыслился иначе, как через государственный переворот, испытанный во Франции в конце прошлого, XVIII, века и подготовленный там просветительской деятельностью философов и писателей. На данном этапе поэт избирает просветительское, «разумное» направление творчества, и это направление уже совершенно несовместимо ни с элегическими «мечтаниями», ни с православной мистикой.

В стихотворении Вяземского «Прощание с халатом» (21 сентября 1817) впервые появляется образ «халата» как некоего одевающего всю человеческую жизнь мечтания, как оболочки внутреннего мира, совпадающего с миром вообще. К этому образу поэт вернётся и потом – в своей лебединой песне «Жизнь наша в старости – изношенный халат…» (между 1874 и 1877). За пределами «халатной» жизни предполагается некое внешнее призрачно-хаотичное полубытие, ещё не определённое творческим усилием поэта. Он решает искуситься выходом в невнятный внешний мир: с 1818 года Вяземский служит чиновником в Варшаве в качестве переводчика при императорском комиссаре в Царстве Польском.

В Польше князь присутствовал при открытии первого сейма, переводил речь Александра I, известную своими либеральными обещаниями, участвовал в составлении Н. Н. Новосильцевым «Государственной уставной грамоты Российской империи». Осуществлял перевод на русский язык франкоязычного проекта конституции П. И. Пешар-Дешана, его редактуру и общую доработку. На первых порах его деятельность ценилась высоко: 28 марта 1819 года Вяземский получил чин надворного советника, а уже 19 октября того же года - равный полковнику чин коллежского советника, между тем как обычный срок чинопроизводства составлял шесть лет. В этот период Вяземский неоднократно лично встречался с императором Александром I и обсуждал с ним вопросы, связанные с будущей конституцией.

Его переживания этого периода близко совпали с назревшим настроением декабристов. В 1820 году Вяземский вступил в Общество добрых помещиков и подписал записку об освобождении крестьян, поданную императору графом М.С.Воронцовым. Однако отказ Александра I от идеи проведения масштабных реформ разочаровал Вяземского. Свои убеждения он демонстративно высказывал в получивших широкую известность стихах («Петербург», «Негодование», «К Кораблю»), частных письмах и беседах. Главным вольнолюбивым стихотворением этого периода является «Негодование» (1820), в котором Вяземский провозгласил неизбежность торжества свободы над невежеством и рабством, считая, что свобода придёт как «союз между граждан и троном», как результат стремления царей «ко благу». Полемический темперамент Вяземского, его интерес к общественным вопросам потребовал иной поэтики, чем была присуща карамзинской гармонической школе, в рамках которой он начинал свой творческий путь; «Негодование» было написано уже в традициях вольнолюбивой оды.

В результате за свои «писания» Вяземский был отстранён от службы: 10 апреля 1821 года, когда он находился в отпуске в России, ему запретили возвращаться в Польшу. Оскорбленный князь подал в отставку, отказавшись в том числе и от придворного звания камер-юнкера. Александр I высказал ему неудовольствие, но отставка была принята.

Отказавшись от личного участия в тайных обществах, Вяземский вошёл в историю декабристского движения как «декабрист без декабря» (С. Н. Дурылин).

Вечером 14 декабря 1825 года поэт пришёл к своему другу И. И. Пущину, и, предвидя его арест, предложил сохранить наиболее ценные бумаги. Через тридцать два года Пётр Андреевич вернул владельцу запертый портфель с запретными стихами Пушкина, Рылеева, с текстом конституции Никиты Муравьева...

Автор «возмутительных стихотворений», имевший репутацию вольнодумца и якобинца, не побоявшийся сохранить документы, за которые шли на каторгу, князь Вяземский принципиально не принял участие в восстании. Ему претили косность и консерватизм правительства, он считал, что России необходимо движение вперёд. Только чересчур радикальные, кровавые методы в достижении благой цели (предполагаемое декабристами убийство царя и других членов царской фамилии, реальное убийство Каховским генерала Милорадовича и т.д.) для Вяземского оставались неприемлемыми. Вот строки из его письма Александру Ивановичу Тургеневу от 27 марта 1820 года, в котором Вяземский прямо высказывает своё отношение к возможному военному перевороту в России:

«Я за Гишпанию (Испанию) рад, но, с другой стороны, боюсь, чтобы соблазнительный пример Гишпанской армии не ввел бы в грех кого-нибудь из наших. У нас, что ни затей без содействия самой власти - все будет Пугачевщина.» (Письмо цитируется по книге Н. Раевского «Портреты заговорили» Т 1.)

Слова пророческие, учитывая дальнейший ход российской истории…

Вяземский, как приверженец идей «просвещённой монархии» всё ещё надеялся на взаимопонимание высших слоёв общества с властью, и видел основной камень преткновения в личности самого монарха.

Именно Вяземскому принадлежит и один из самых резких отзывов на приговор суда и казнь декабристов. 17 июля 1826 года он пишет жене: «Для меня Россия теперь опоганена, окровавлена: мне в ней душно, нестерпимо... Я не могу, не хочу жить спокойно на лобном месте, на сцене казни! Сколько жертв и какая железная рука пала на них»

Широкую известность получило письмо Вяземского В. А. Жуковскому, написанное в марте 1826 года:«... И после того ты дивишься, что я сострадаю жертвам и гнушаюсь даже помышлением быть соучастником их палачей? Как не быть у нас потрясениям и порывам бешенства, когда держат нас в таких тисках... Разве наше положение не насильственное? Разве не согнуты мы в крюк?..»

Тяжело переживший расправу над декабристами поэт остался привержен своим радикальным убеждениям и снискал себе славу опасного оппозиционера. Ещё в начале 1820-х годов за ним был установлен тайный полицейский надзор.

Опальный поэт

В 1821-28 годах Вяземский находился в опале, под тайным надзором полиции, и жил преимущественно в Москве («терем казарменного типа» в Вознесенском переулке, принадлежавший ему в 1821-44 годах.) и подмосковном имении Остафьево. В творчестве Вяземского конца 1820-х годов поэзия заметно отошла на второй план - он увлёкся журналистикой, основал популярнейший русский журнал «Московский Телеграф», выступал с острыми критическими статьями и рецензиями, перевел на русский язык роман Бенжамена Констана «Адольф» и «Крымские сонеты» Адама Мицкевича, планировал сам написать роман. Именно тогда имя Вяземского входило в первую пятерку популярнейших поэтов России, его неоднократно называли «остроумнейшим русским писателем», его стихотворения становятся народными песнями, цитаты - пословицами.

К 1820-м годам относится близкая дружба Вяземского с Александром Сергеевичем Пушкиным. Они познакомились в Царском Селе в 1816 году и поддерживали близкие отношения до самой смерти Пушкина (хотя в последние годы несколько отдалились и виделись реже, чем прежде). Пушкин высоко ценил творчество Вяземского, особенно его журнальную прозу, посвятил ему несколько стихотворений и произведений, неоднократно цитировал Вяземского в своем творчестве, ввел его как действующее лицо в «Евгения Онегина» (первую главу этого романа также открывает эпиграф из Вяземского), много лет вёл с ним обширную переписку по различным вопросам. (Писем Пушкина Вяземскому сохранилось гораздо больше, чем писем Пушкина его жене Наталье Николаевне).

Однако журналистская деятельность князя и занятая им после декабрьского восстания независимая позиция вызвали неудовольствие правительства. В 1827 году против Вяземского была развернута настоящая кампания травли - его обвиняли в «развратном поведении» и дурном влиянии на молодежь. От имени императора московскому генерал-губернатору Д.В. Голицыну было приказано: «внушить князю Вяземскому, что правительство оставляет собственно поведение его дотоле, доколе предосудительность оного не послужит к соблазну других молодых людей и не вовлечет их в пороки. В сем же последнем случае приняты будут необходимые меры строгости к укрощению его безнравственной жизни».

Это «высочайшее» оскорбление было тем более обидно, что непосредственным поводом к нему послужил донос о том, что князь намерен издавать под чужим именем некую «Утреннюю газету». Он же не имел об этой газете никакого понятия!

В ответном письме губернатору Голицыну Вяземский писал: «Если я не добьюсь почетного оправдания, мне остается покинуть родину с риском скомпрометировать этим поступком будущее моих друзей». Князь имел ввиду, прежде всего, декабристов и Пушкина, положение которого в тот момент тоже было довольно сложным.

Однако от мысли эмигрировать пришлось отказаться. Семья росла, дети часто болели, средства уходили на их лечение. Кроме того, убежденный враг реакции, Вяземский, как дворянин древнейшего и знатнейшего рода, всегда был монархистом, и принадлежал, как тонко выражались тогда, лишь «к оппозиции Его Величества» (а именно - Николаю I).

Государственный чиновник

К 1829 году материальное положение семейства Вяземских было таково, что князь вынужден был оставить свою независимую деятельность в «Московском Телеграфе» и искать возможности вновь поступить на государственную службу. Возможно, под влиянием супруги, Пётр Андреевич решил, что ради чести древнего имени и будущего своих детей, он должен примириться с правительством. В декабре 1828-январе 1829 года он пишет свою «Исповедь» - обширный документ, в котором с достоинством излагает свои взгляды и идеи, принося извинения императору за резкость с которой он высказывал их. Исповедь князя была в феврале 1829 года отослана Жуковскому в Петербург, а через него передана графу А.Х. Бенкендорфу, затем императору Николаю. Тот потребовал от князя Петра Андреевича личных извинений перед собою и братом своим, Великим Князем Константином, наместником Варшавы. Неизвестно, была ли это аудиенция или конфиденциальное послание - советские литературоведы не слишком занимались исследованием частного вопроса, заклеймив храбрейшего и мужественного человека эпитетом «трусливый монархист-реакционер». Никто даже не задумался о том, чего стоила Вяземскому эта «Исповедь» и публичные извинения перед государем…

Это был шаг отчаявшегося, загнанного в угол человека. Бесплодная борьба с реакционной политикой монарха, «высочайшие» оскорбления в адрес поэта, травля и бойкот его лучших произведений, безусловно, надломили Петра Андреевича, но не сломали. В жизни князь Вяземский был натурой двойственной и противоречивой, что позволяло ему сочетать в себе, казалось бы, несовместимые вещи.

Благодаря хлопотам Жуковского и Великого Князя Константина, в 1830 году Пётр Андреевич получил место чиновника особых поручений при министре финансов. Он занимал эту должность до 1846 года. Оставаясь вольнодумцем и противником существующего строя, князь Вяземский 5 августа 1831 года становится камергером Двора Его Величества, а 21 октября 1832 года уже назначен вице-директором департамента внешней торговли. Столь стремительное восхождение по служебной лестнице можно объяснить не только капризами «высочайшей воли», но и личными заслугами Петра Андреевича. В 1839 году князь Вяземский был избран действительным членом Российской Академии наук, стал соучредителем и председателем Русского исторического общества. Позднее, уже в 1850-60-е годы Вяземский служил в министерстве народного просвещения и тоже на немалой должности - товарищ (заместитель) министра просвещения. В плодах тогдашних реформ и расцвета Российской Академии Наук, несомненно, есть и его заслуга...

Вяземский и дуэль Пушкина

Смерть А.С.Пушкина в 1837 году глубоко потрясла Петра Андреевича. Однако степень его осведомлённости о той интриге, которая велась против великого поэта при дворе и в высшем свете Петербурга, до сих пор вызывает острые дискуссии в среде исследователей-«пушкинистов». Изучая воспоминания, письма, рассказы и другие источники, имеющие отношение к семейству Вяземских, историки не раз замечали, что и князь, и княгиня, несомненно, знали о деле Пушкина гораздо больше, чем смогли рассказать современникам и потомкам.

Среди причин охлаждения отношений между супругами Вяземскими и Пушкиным зимой 1836-1837 года исследователи традиционно приводят распущенные по Петербургу слухи о том, что Пушкин якобы сожительствовал со своей свояченицей – Александриной Гончаровой, сестрой Натальи Николаевны. Драма семейных отношений Пушкиных - Гончаровых – Геккернов намеренно развивалась на глазах у всего света, и князь и княгиня Вяземские не могли о ней не знать.

Более того, последний вечер перед роковой дуэлью Пушкин провёл именно в доме Вяземских. Хозяева были в курсе предстоящего поединка, но по каким-то причинам (весьма размыто обозначенных и в воспоминаниях Петра Андреевича, и в воспоминаниях Веры Фёдоровны) самоустранились, не сделав ничего, чтобы отговорить Пушкина от дуэли, сообщить властям или как-то иначе помешать его гибели.

В рассказе княгини В.Ф. Вяземской П.И. Бартеневу – первому биографу и исследователю жизни Пушкина - этот эпизод описывается так:

«Накануне дуэли, вечером, Пушкин явился на короткое время к княгине Вяземской и сказал ей, что его положение стало невыносимо и что он послал Гекерну вторичный вызов. Князя не было дома. Вечер длился долго. Княгиня Вяземская умоляла Василия Перовского и графа М. Ю. Вельегорского дождаться князя и вместе обсудить, какие надо принять меры. Но князь вернулся очень поздно.»

Есть письмо княгини Вяземской к своей московской приятельнице Орловой, написанное почти сразу же после дуэли. Говоря о горячности характера Пушкина и сокрушаясь о его тяжёлом ранении, Вера Фёдоровна заранее оправдывает себя и мужа, объясняя собственное бездействие и самоустранение недостаточной осведомлённостью: «князь вернулся слишком поздно», «письмо уже было отправлено», « …что делать? Невозможно было действовать», - пишет княгиня.

По одной из версий, именно В.Ф.Вяземская, поверив сплетням об Александрине и Пушкине, сделала всё, чтобы Пётр Андреевич ни под каким видом не вмешивался в их семейные дела. Вера Фёдоровна справедливо рассудила, что интрига против Пушкина могла не лучшим образом повлиять на служебную и придворную карьеру её мужа, а Вяземский привык слушаться во всём свою благоверную.

Не случайно в письмах друзьям и знакомым, написанных после дуэли, Пётр Андреевич тоже всё время оправдывается, строит намёки, недоговаривает:

П.А. Вяземский – А.О.Смирновой-Россет, 1.02.1837 г.:

«Да, конечно, светское общество его погубило. Проклятые письма, проклятые сплетни приходили к нему со всех сторон. С другой стороны причиною катастрофы стал его пылкий и замкнутый характер. Он с нами не советовался и какая-то судьба заставляла его постоянно действовать в неверном направлении...»

П.А. Вяземский – А.Я.Булгакову, 5.02.1837:

«О том, что было причиной кровавой и страшной развязки, говорить много нечего. Многое в этом деле осталось темным и таинственным для нас самих.»

П.А. Вяземский – А.Я.Булгакову, 10.02.1837:

«Адские сети, адские козни были устроены против Пушкина и его жены. Раскроет ли время их вполне или нет, неизвестно, но довольно и того, что мы уже знаем. Супружеское счастье и согласие Пушкиных было целью развратнейших и коварнейших покушений двух людей, готовых на все, чтобы опозорить Пушкину.»

П.А. Вяземский – Э.К. Мусиной-Пушкиной, 16.02.1837 г.:

«Пушкин и жена его попали в гнусную западню, их погубили.»

Князь находит для себя ответ на вопрос «Кто виноват?», и все его дальнейшие размышления и воспоминания базируются только на этом восприятии. В позднейших воспоминаниях П.А. Вяземский намеренно опускает некоторые факты и события, известные со слов других очевидцев. В частности, на многие неточности в воспоминаниях отца указывал сын Петра Андреевича Павел, который тоже оставил свои записки о преддуэльных событиях в жизни Пушкина.

Вяземский словно поставил целью загладить свою вину перед Пушкиным, оправдаться за его смерть перед потомками. Он следовал этой цели всю оставшуюся жизнь. Его письмо о последних днях и минутах жизни Пушкина, написанное по просьбе В.А. Жуковского, исполнено горячей любовью к Пушкину. Там есть строки: «Разумеется, с большим благоразумием и меньшим жаром в крови и без страстей Пушкин повел бы это дело иначе. Но тогда могли бы мы видеть в нем, может быть, великого проповедника, великого администратора, великого математика, но на беду, провидение дало нам в нем великого Поэта».

Вяземский одним из первых назовёт Пушкина тем именем, к которому так привыкло ухо русского человека за два с лишним столетия…

После смерти Пушкина П.А.Вяземский написал стихотворение «На память» (1837) и 10 лет демонстративно не появлялся при дворе.

«Двойник» Вяземского

Всем известна весьма популярная легенда о «двойнике» князя Вяземского, якобы поведанная им на исповеди архимандриту (впоследствии епископу) Порфирию Успенскому, а тот передал услышанное в назидание потомству в своих воспоминаниях:

«Когда я был еще архимандритом, меня в Александровской лавре посетил князь Петр Андреевич Вяземский и, между прочим, рассказал мне следующий необычный случай с ним: ”Я в молодости своей не верил ни в Бога, ни в бытие души, ни в загробную жизнь и даже частенько насмехался над религией и над служителями ее. А теперь я верю и молюсь. Такой переворот к лучшему совершился во мне по следующему случаю. Однажды я ночью возвращался в свою квартиру на Невском проспекте, у Аничкова моста, и увидел яркий свет в окнах своего кабинета. Не зная, отчего он тут, вхожу в дом и спрашиваю своего слугу: "Кто в моем кабинете?" Слуга сказал мне: "Там нет никого", – и подал мне ключ от этой комнаты. Я отпер кабинет, вошел туда и увидел, что в глубине этой комнаты сидит задом ко мне какой-то человек и что-то пишет. Я подошел к нему и, из-за плеча его прочитав написанное, громко вскрикнул, схватился за грудь свою и упал без чувств; когда же очнулся, уже не увидел писавшего, а написанное им взял, скрыл и до сей поры таю, а перед смертью прикажу положить со мною в гроб и могилу эту тайну мою. Кажется, я видел себя самого пишущего. После этого видения я сделался верующим».

Вот так: был Савел, стал Павел…

Православные и патриотические мотивы

Однако истинный поворот Петра Андреевича к христианскому мировоззрению, очевидно, случился под влиянием чисто житейских обстоятельств и несчастий. После того, как один за другим умирают практически все его дети (четверо сыновей умерли в младенчестве, а за период с 1835 по 1849 годы скончались от болезней три юных дочери поэта – Полина (Прасковья), Надежда и Мария), Вяземский вновь обращается к религиозной мистике. Он раскаивается в своём юношеском богоборчестве и рационализме. В 1849 году супруги Вяземские совершают длительную поездку по священным местам: Иерусалим, Константинополь…

Широкую известность получило произведение поэта «Молитвенные думы» – вопль русской души, отлучённой по условиям жизни от полноценного исповедания родной веры. Это вопль целого народного слоя – высшего и образованного, сознающего свою оторванность от народной основы и жаждущего воссоединения с ней. Эпиграф ставит главный вопрос (от лица обобщённо-личного светского сознания): «Пушкин сказал: ”Мы все учились понемногу / Чему-нибудь и как-нибудь”. Мы также могли бы сказать: ”Все молимся мы понемногу / Кое-когда и кое-как”. (Из частного разговора)».

В «Молитвенных думах» Вяземский выступает с проповедью православия при одновременном покаянии в своем отступничестве:

В годы Крымской войны (1853-1856) Вяземский написал целый ряд отчизнолюбивых стихотворений и статей. Эти стихи сам поэт назвал «рукопашными» (в письме к Д.П. Северину от 13/25 марта 1854 года). Из ряда статей он составил книжку и напечатал её на французском языке в Лозанне в начале 1855 года под названием «Письма русского ветерана 1812 года о Восточном вопросе» (на русский она была переведена позднее П.И. Бартеневым – для Полного собрания сочинений Вяземского). В этой книге писатель вступает в бой с западным общественным мнением, с самим духом западного сознания. Он защищает свои излюбленные мысли о русском православии, самодержавии, народе – мысли, уже вполне созревшие и выраженные в лирике прошлых лет.

Восшествие на престол Александра II породило прилив новых мистических надежд Вяземского. Он вновь уверовал в установление прочного духовного единства между царём, простым народом и высшим просвещённым (но и православным) слоем общества. Будучи товарищем (заместителем) министра просвещения, в конце 1856 года Вяземский был назначен ещё и начальником Главного управления цензуры. На этом посту он надеялся обрести возможность мощного воздействия на весь ход российского просвещения, стремился в условиях гласности и относительной свободы слова привлечь все лучшие дарования страны на проповедь просвещенного православия и самодержавия. Однако деятельность князя на посту главы русской цензуры вызывала полярные оценки - от литераторов старшего поколения он слышал похвалы, от «революционных демократов», в том числе Александра Герцена - грубую ругань в свой адрес. Активно ругали его и правительственные чиновники, а сам государь не видел в идеях «просвещённой монархии» ничего нового и полезного. Поэтому в марте 1858 года Вяземский был вынужден подать в отставку, вслед за сочувствовавшим ему министром народного просвещения А.С. Норовым. Князь заявил, что предпочитает бороться с цензурой как писатель, а не как её начальник.

Последние годы

В последние годы жизни (1863-1878), достигнув высокого общественного положения - будучи обер-шенком (кравчим) двора, сенатором и членом Государственного совета, имея свободный доступ в домашний круг царя Александра II, - Петр Вяземский жил в основном за границей. Он страдал длительной бессонницей и нервным расстройством, перемежающимися, по словам очевидцев, с приступами хандры и пьянства. Хандра стала главной темой его поздних стихов («Бессонница», 1861, «Зачем вы дни? - сказал поэт», 1863, «Жизнь наша в старости - изношенный халат», 1875-1877, и др.). В начале 1870-х годов Вяземский переживает предельный духовный упадок, полное разочарование в своих религиозных исканиях и метаниях духа:

В 1871 году он пишет «Эпитафию себе заживо»:

Было ли это поэтическим преувеличением, пророчеством, вызовом, словно ускользающей от него, желанной смерти? И да, и нет.

Нервное заболевание Вяземского усугублялось смертями родных, друзей, одиночеством и полным забвением его как поэта. После ухода из литературы, да и из жизни практически всех людей «пушкинского круга», сам собою случился закат «золотого века» русской поэзии. Критический реализм «шестидесятников», окончательно пришедший на смену русской романтической традиции, весьма болезненно воспринимается всё ещё здравствующим «романтиком» Вяземским, который давно ощущает себя обломком ушедшей, ненужной современникам эпохи:

Несмотря на это, следует признать, что темы позднего поэтического творчества Вяземского не всегда были столь пессимистичны и отличались завидным разнообразием: от пейзажной и философской лирики до политических и сатирических стихов. В том же 1877 году он пытается, правда, не очень успешно, возродить молодую арзамасскую игру воображения и шутливость («Моя легенда»), со странным рвением осуждает русское правительство, да и весь народ, за помощь «славянам» в новой войне с Турцией: «Вы любите одних, чтоб прочих ненавидеть!». Турки находят в его лице нежданного, но красноречивого защитника: «И турки братья нам: / Отец у нас один». Как воспитанник иезуитов и французских просветителей, престарелый Вяземский в духе веротерпимости осуждает насилие любой войны, ссылаясь на отвлеченную и неопределенную веру в Бога.

Сам поэт понимал, что его позднее творчество – это ещё один виток душевных метаний, казалось бы уже преодолённых в прежние годы. Вяземский не раз называл себя «мыслящим поэтом». Ради точного выражения мысли он экспериментировал с языком, словно мастер с хорошо знакомым, надёжным инструментом. Поэт вводил в свои стихи различные, порой несовместимые поэтические пласты, неологизмы, допускал ломку грамматических норм, употреблял необычные рифмы и созвучия, намного опередив в этом всех своих последователей начала XX века. К сожалению, в 1870-е годы его «модернизма» никто так и не понял, и поздние стихи Вяземского вызывали лишь насмешки и пародии.

В течение всей жизни Вяземский также писал мемуарные очерки («Допотопная или допожарная Москва», 1865, «Московское семейство старого быта», 1877, «Характеристические заметки и воспоминания о графе Ростопчине», 1877, и др.); вёл записные книжки, в которых фиксировал не только важные события личной и общественной жизни, но и анекдоты, мимолётные разговоры, размышления, бытовую хронику, документы. Всё это он считал «хроникой прелюбопытной», в которой «изображается дух народа». В 1870 году Пётр Андреевич частично опубликовал этот богатейший материал под названием «Старая записная книжка». Из записей Вяземского человечество до сего дня черпает крылатые фразы, афоризмы, исторические анекдоты, в том числе о Пушкине и других великих современниках поэта.

В последние годы жизни Вяземский готовил к печати «Полное собрание сочинений», первый том которого вышел в 1878 году, сразу после смерти автора.

Умер Петр Вяземский в Баден-Бадене 10 (22) ноября 1878 года в возрасте 86-и лет. Похоронен в Александро-Невской лавре в Санкт-Петербурге.

Елена Широкова

По материалам:

Вяземский П.А.//Друзья Пушкина. - М.: Изд."Правда", 1986. - Т.1.

Князь Пётр Андреевич Вяземский, знаменитый русский поэт и критик, родился в 1792 году, детство провел в Остафьеве, родовом подмосковном имении князей Вяземских, где шло и домашнее его воспитание. Затем он учился в Иезуитском пансионе в Петербурге, а после слушал на дому, в Москве, лекции профессоров Московского университета. В 1812 году Пётр Андреевич поступил в московское ополчение, состоял при генерале Милорадовиче ; в сражении при Бородино под ним были убиты две лошади. В последние годы царствования императора Александра I Вяземский исполнял важные дипломатические поручения. При Николае I он дослужился в министерстве финансов до поста директора государственного заемного банка. При Александре II он с 1855 по 1858 был товарищем (заместителем) министра народного просвещения, в ведомстве которого было в то время и главное управление по делам цензуры печати. Последние годы жизни Пётр Андреевич провел в основном за границей. Он умер в Баден-Бадене, в 1878, в возрасте 86 лет.

Воспитанный на литературе французского классицизма, кн. П. А. Вяземский начал свою деятельность, как поэт, в 1808 г. напечатанным в «Вестнике Европы» «Посланием в деревню», написанным в горацианском духе. Сатирико-дидактаческий тон сделался навсегда основной чертой поэзии Вяземского. В лучших своих стихотворениях (он писал басни, притчи, апологи, эпиграммы, сатиры) поэт дает критику нравов, которая, в свое время, увлекала своей бойкостью, смелой язвительностью и меткостью. Особой известностью в пору своего появления пользовались такие стихотворения Вяземского, как сатира «Да, как бы не так» (1822), на тему противоречий между тем, что на первый взгляд представляет действительность, и тем, что оказывается при более близком соприкосновении с каждым явлением жизни; «Семь пятниц на неделе» (1826), где говорится о неустойчивости общественных понятий и взглядов; «Станция» (1828), сравнивающая русские и польские дороги и известная по изображению характерного типа «почтовой станции диктатора»; «Памяти живописца Орловского» (1838), где изображается поэзия езды на тройке; «Старое поколение» (1841), написанное в несколько элегическом тоне, на тему разрыва между старым и молодым поколениями (начинается стихом: «Смерть жатву жизни косит»). Вяземскому принадлежит и ходившее долгое время в рукописи из-за «вольномыслия» стихотворение «Русский Бог» («Бог ухабов, Бог метелей...», 1827).

Пётр Вяземский. Любить. Молиться. Петь.

Особенное значение Вяземский имел в 1820-х годах, как образованный, одаренный критик и передовой журналист, друг Пушкина и ревностный сотрудник журнала «Московский Телеграф». Важным вкладом в русскую критическую литературу стала его книга о Фонвизине (1848 г.) – одна из лучших оценок сочинений Фонвизина и его эпохи. Вяземский проявил себя как талантливый критик и в статьях о «Ревизоре » и других сочинениях Гоголя. Не лишены значения его заметки о Козлове, Пушкине, Батюшкове и других его писателях-современниках.

Переписка Вяземского с Пушкиным – сокровищница остроумия, тонкой критики и хорошего русского языка. В двадцатые годы Вяземский – самый воинственный и блестящий поборник того, что потом получило название романтизма . Принадлежа по воспитанию и образованию к эпохе Карамзина и Жуковского и созрев в недрах пушкинского художественного направления, Вяземский остался верен ему до старости. В тридцатые годы он, как и вся «литературная аристократия», оказался не в чести у молодого поколения. В конце 1850-х годов он не одобрял направление приобревшей огромное влияние школы реалистов, не признавал ее общественного значения. Тогда же Вяземский выступил и в роли писателя-патриота, защищавшего России перед Европой.

Он имел несчастье пережить всех своих современников. И хотя его поэтический талант принес свои лучшие плоды в зрелые его годы (стихотворения «Я пережил и многое и многих», «Любить. Молиться. Петь», «Жизнь наша в старости – изношенный халат», «В воспоминаниях ищу я вдохновенья»), Вяземский был забыт и покинут критикой и читателями задолго до своей смерти. В старости он превратился в ворчливого «консерватора». Однако этот пожилой и озлобленный человек нашел новые, прекрасные интонации для вечных общих мест и по мере того, как он приближался к могиле, эта тема исторгала у него все более трогательные звуки. Такие стихотворения как стансы памяти Давыдова и «На похороны в Венеции» принадлежат к чистейшим жемчужинам русской поэзии.

«В войну Отечественную воевали души:

а кто исчислит силу и порыв души?»

С.Н. Глинка. Записки о 1812 годе.

Ни по характеру, ни по воспитанию, ни по состоянию здоровья князь Петр Андреевич Вяземский не подходил для военной службы. Это был, что называется, «типичный интеллигент», субтильный, в очках, лишенный навыков не только военной, но даже практической жизни. В 1812 году ему всего 20 лет, он недавно женился, и его супруга уже ждала ребенка. Однако, охваченный общим воодушевлением 1812 года, и он ступает на военное поприще, воображая себя защитником Отечества. Едва ли, конечно, он сознавал, насколько мало он соответствовал этому своему добровольному призванию, но первым же его военным испытанием стала не больше, не меньше, как Бородинская битва. Его участие в этом невиданном по ожесточенности сражении отмечено непередаваемым комизмом, в силу полного несоответствия нашего героя тем обстоятельствам, в которых он оказался. Лев Толстой мог бы, наверное, не затруднятся поведением Пьера Безухова на Бородинском поле, если бы ранее познакомился с воспоминаниями князя П.А. Вяземского, но те появились в свет только в 1869 г. К слову сказать, роман «Война и мир» князь Вяземский воспринял как «протест против 1812 года», и в этом он сходится с мнением и других современников той великой эпохи, которых покоробило пренебрежение историей у Льва Толстого. Князь Вяземский посчитал своим долгом «подать голос свой для восстановления истины». Он сказал при этом замечательные слова: «С историей надлежит обращаться добросовестно, почтительно и с любовью», - которые звучат сегодня особенно актуально.

Публикуемый ниже фрагмент его воспоминаний, касается участия князя П.А. Вяземского в Бородинском сражении. Мы не найдем в поведении князя ничего героического, но его воспоминания дают нам пример того массового патриотизма, которым отмечена эпоха 1812 года и который всегда будет составлять достоинство отечественной истории.

«Граф Канкрин говорил мне однажды, что в обществе гражданском и в совокупности государственного устройства все люди песчинки, из коих образуется и возвышается гора: разница только в том, что одна песчинка выше, другая ниже. Вот и я, незаметная и очень нижняя песчинка, заявляю существование свое в эпохе 1812-го года.

В самый день состоявшегося собрания и когда положено было образовать народное ополчение, граф Мамонов подал чрез графа Ростопчина государю письмо, в котором он всеподданнейше предлагал вносить, во все продолжение войны, на военные издержки весь свой доход, оставляя себе 10 000 руб. ежегодно на прожитие. Мамонов был богатый помещик нескольких тысяч крестьян. Государь, приказав поблагодарить графа за усердие его и значительное пожертвование, признал полезнее предложить ему составить конный полк. Так и было сделано. Дело закипело. Вызвал он из деревень своих несколько сот крестьян, начал вербовать за деньги охотников, всех их обмундировал, посадил на коней, вооружил: исправно и скоро полк начал приходить в надлежащее устройство. Были и другие от частных лиц предложения и попытки ставить полки на собственные издержки; но, кажется, один полк Мамонова окончательно достиг предназначенной цели. Мамонов, хотя и в молодых летах, был тогда обер-прокурором в одном из московских департаментов Сената. Военное дело было ему совершенно неизвестно. Он надел генеральский мундир; но, чувствуя, что одного мундира недовольно для устройства дела, предложил место полкового командира князю Четвертинскому - тогда в отставке, но известному блестящему кавалерийскому офицеру в прежних войнах. За ним последовали многие молодые люди, в том числе и я. Я уже однажды говорил, что никогда не готовился к военной службе? Ни здоровье мое, ни воспитание, ни наклонности мои не располагали меня к этому званию. Я был посредственным ездоком на лошади, никогда не брал в руки огнестрельного оружия. В пансионе учился я фехтованью, но после того раззнакомился и с рапирою. Одним словом, ничего не было во мне воинственного. Смолоду был я довольно старообразен, и казацкий мундир и военная выправка были, вероятно, очень мне не к лицу. Когда граф Лев Кириллович Разумовский, приятель отца моего и после всегда оказывавший мне дружеское расположение, в первый раз встретил меня в моем новом наряде, он говорил, что я напоминаю ему старых казаков, которых он у гетмана, отца своего, видел в Батурине. К тому же, я только что пред тем женился и только что начинал оправляться от болезни в легких, которая угрожала мне чахоткою. Но все это было отложено в сторону пред общим движением и важностью обстоятельств. Полк наш, или зародыши нашего полка стояли тогда около Петровского дворца. Туда был наряжаем и я на дежурства, делал смотры, переклички и сам себе не верил, глядя на себя.

Между тем Милорадович был проездом в Москве и обедал у приятеля своего и моего свояка князя Четвертинского. Я также был на этом обеде. Милорадович предложил мне принять меня к себе в должности адъютанта. Разумеется, с охотою и признательностью принял я это предложение. Он тогда должен еще был ехать в Калугу для устройства войск, но вскоре затем, приехав в действующую армию, вызвал меня из Москвы. Первые мои военные впечатления встретили меня в Можайске. Там был я свидетелем зрелища печального и совершенно для меня нового. Я застал тут многих из своих знакомых по московским балам и собраниям, и все они, более или менее, были изувечены после битвы, предшествовавшей Бородинской, 24 августа. Между прочими был граф Андрей Иванович Гудович, коего полк в этот день мужественно и блистательно дрался и крепко пострадал.

По приезде своем на место, где расположена была армия, долго искал я Милорадовича. В этом искании проходил я мимо избы, которая, кажется, была занята Кутузовым. Много военных и много движения было около нее. Я расслышал, что некоторые из офицеров давали кому-то разные поручения, вероятно, для закупки у маркитанта. Когда я поравнялся с ними, один из них громко сказал: «Да не забудь принести вяземских пряников!» На мое ли имя отпущено было это поручение, может быть, шуткою кем-нибудь из знавших меня, или было оно сказано случайно - не знаю. Но помню еще и теперь, что это меня - новичка в военном звании - несколько смутило и озадачило. Благоразумие, однако, взяло верх, и, не доискиваясь прямого объяснения этих слов, пошел я далее. Наконец нашел я Милорадовича и застал его на бивуаке, пред разведенным огнем. Принял он меня очень благосклонно и ласково: много расспрашивал о Москве, о нравственном и духовном расположении ее жителей и о графе Ростопчине, который, хотя и заочно, распоряжениями своими и воинственным пером, воюющим против Наполеона, так сказать, принадлежал действующей армии. Поздравив меня с приездом совершенно кстати, потому что битва на другой день была почти несомненна, он отпустил меня и предложил мне для отдыха переночевать в его избе, ему ненужной, потому что он всю ночь намеревался оставаться в своей палатке. На другое утро, с рассветом, разбудила меня вестовая пушка, или, говоря правдивее, разбудила она не меня, заснувшего богатырским сном, а верного камердинера моего, более меня чуткого. Наскоро оделся я и пошел к Милорадовичу. Все были уже на конях. Но, на беду мою, верховая лошадь моя, которую отправил я из Москвы, не дошла еще до меня. Все отправились к назначенным местам. Я остался один. Минута была ужасная. Меня обдало холодом и унынием. Мне живо представились вся несообразность, вся комическо-трагическая неловкость моего положения. Приехать в армию, как нарочно, ко дню сражения, и в нем не участвовать! Мысль об ожидавших меня насмешках, подозрениях, толках меня преследовала и удручала. Невольно говорил я себе: «К чему было выскочкой из ополчения кидаться в воинственные, действующие ряды?» Мне тогда казалось, что если до конца сражения не добуду себе лошадь, то непременно застрелюсь. Не знаю, исполнил ли бы я свое намерение, но, по крайней мере, на ту пору крепко засело оно у меня в го-лове. По счастью, незнакомый мне адъютант Милорадовича, Юнкер, случайно подъехал и, видя мое отчаяние, предложил мне свою запасную лошадь. Обрадовавшись и как будто спасенный от смерти, выехал я в поле и присоединился к свите Милорадовича. Я так был неопытен в деле военном и такой мирный московский барич, что свист первой пули, пролетевшей надо мной, принял я за свист хлыстика. Обернулся назад и, видя, что никто за мной не едет, догадался я об истинном значении этого свиста.

Вскоре потом ядро упало к ногам лошади Милорадовича. Он сказал: «Бог мой! видите, неприятель отдает нам честь». Но, для сохранения исторической истины, должен я признаться, что это было сказано на французском языке, на котором говорил он охотно, хотя часто весьма забавно неправильно.

На поле сражения встречался я также со многими своими городскими знакомыми и, между прочим, с генералом Капцевичем, который так же, как Милорадович, враждебно, но охотно обращался с французскою фразою, от которой я невольно и внутренне улыбнулся.

Хотя здесь и не у места, но не могу не заметить нашим непреклонным языколюбцам, что привычка говорить по-французски не мешала генералам нашим драться совершенно по-русски. Не думаю, чтобы они были храбрее, более любили Россию, вернее и пламеннее ей служили, если б не причастны были этой маленькой слабости.

Странны были мне эти встречи на поле сражения. Впрочем, все эти господа были, более или менее, как у себя или в знакомом доме. Я один был тут новичком и неловким провинциалом в блестящем и многолюдном столичном обществе. К сожалению, не встретился я на поле сражения с Жуковским, который так же, как и я, был на скорую руку посвящен в воины. Он с московскою дружиною стоял в резерве, несколько поодаль. Но был и он под ядрами, потому что бородинские ядра всюду долетали. Кажется, вскоре после сдачи Москвы он причислен был к штабу Кутузова, по приглашению приятеля своего, дежурного генерала Кайсарова. Едва даже не написано было им несколько приказов и реляций. В Вильне схватил он тифозную горячку и долго пролежал в больнице. Но лучшим и незабвенным участием его в отечественной войне остался «Певец во стане русских воинов».

Мой казацкий мундир Мамоновского полка, впрочем, не совсем казацкий, был неизвестен в армии. Он состоял из синего чекменя с голубыми обшлагами. На голове был большой кивер с высоким султаном, обтянутый медвежьим мехом. Не умею сказать, на какой, но были мы с Милорадовичем на батарее, действовавшей в полном разгаре. Тут подъехал ко мне незнакомый офицер и сказал, что кивер мой может сыграть надо мной плохую шутку. «Сейчас, - продолжал он, - оставил я летевшего на вас казака, который говорил мне: «Посмотрите, ваше благородие, куда врезался проклятый француз!» Поблагодарил я незнакомца за доброе предостережение, но сказал, что нельзя же мне бросить кивер и разъезжать с обнаженной головой. Тут вмешался в наш разговор молодой Петр Петрович Валуев, блестящий кавалергардский офицер, и, узнав, в чем дело, любезно предложил мне фуражку, которая была у него в запасе. Кивер мой был сброшен и остался на поле сражения. Может быть, после попал он в число принадлежностей убитых и в общий их итог внес свою единицу. Но бедный Валуев вскоре потом был в самом деле убит. Видно, в Бородинском деле суждено мне было быть принятым за француза. Во время сражения разнесся слух у нас, что взят был в плен Мюрат; но после оказалось, что принят был за него генерал Бонами. Не помню, с кем ехал я рядом: мой спутник спросил ехавшего к нам навстречу офицера, знает ли он, что Мюрат взят в плен? «Знаю», - отвечал тот. «А это кого ты ведешь?» - спросил он про меня.

Данная мне адъютантом Юнкером лошадь была пулею прострелена в ногу и так захромала, что не могла уже мне служить. И вот я опять стал в тупик, по образу пешего хождения. А за Милорадовичем на поле сражения пешком угнаться было невозможно; он так и летал во все стороны. Когда ранили лошадь подо мною, неизъяснимое чувство то радости, то самодовольствия пробудилось во мне и меня воодушевило. Мне в эту минуту сдалось, что я недаром облачился в казацкий чекмень. Я понял значение французского выражения: «le baptême de feu». Хотя, собственно, был ранен не я, а только неповинная моя лошадь; но все же был я в опасности и также мог быть ранен. Я даже жалел, что эта пуля не попала мне в руку или ногу, хотя - каюсь - и не желал бы глубокой раны, а только чтоб закалилась на мне память о Бородинской битве. Когда был я в недоумении, что делать, опять явился ко мне добрый человек и выручил меня из беды. Адъютант Милорадовича Д.Г. Бибиков сжалился надо мной и дал мне свою запасную лошадь. Но и ему за оказанное одолжение не посчастливилось: вскоре затем ядром оторвало у него руку. Спустя немного времени после сделанной ему операции видел я его: он был спокоен духом и даже шутил.

Милорадович ввел в дело дивизию Алексея Николаевича Бахметева, находившуюся под его командою. Под Бахметевым была убита лошадь. Он сел на другую. Спустя несколько времени ядро раздробило ногу ему. Мы остановились. Ядро, упав на землю, зашипело, завертелось, взвилось и разорвало мою лошадь. Я остался при Бахметеве. С трудом уложили мы его на мой плащ и с несколькими рядовыми понесли его подалее от огня. Но и тут, путем, сопровождали нас ядра, которые падали направо и налево, пред нами и позади нас. Жестоко страдая от раны, генерал изъявил желание, чтобы меткое ядро окончательно добило его. Но мы благополучно донесли его до места перевязки. Это тот самый Бахметев, при котором позднее Батюшков находился адъютантом. Но, кажется, Бахметев, лишившись ноги, уже не возвращался в армию: он из Нижнего Новгорода, где лежал больной, отправил его к генералу Раевскому, при котором Батюшков был в походе до самого Парижа.

Не помню, по какому случаю, уже поздним вечером, попал я в избу, где лежал тяжело раненный князь Багратион. Шурин мой, князь Ф. Гагарин, был при нем адъютантом. Он меня, голодного и усталого, накормил, напоил и уложил спать. Не только мое частное, неопытное впечатление, но и общее между военными, тут находившимися, мнение было, что Бородинское дело нами не проиграно. Все еще были в таком восторженном настроении духа, все были такими живыми свидетелями отчаянной храбрости наших войск, что мысль о неудаче или даже полуудаче не могла никому приходить в голову. К утру эта приятная самоуверенность несколько ослабела и остыла. Мы узнали, что дано было приказание к отступлению. Помню, какая была тут давка; кажется, даже и не обошлось без некоторого беспорядка. Артиллерия, пехота, кавалерия, обозы - все это стеснилось на узкой дороге. Начальники кричали и распоряжались; кажется, действовали и нагайки. Между рядовыми и офицерами отступление никому не было по вкусу.

Когда мы пришли в Можайск, город казался уже опустевшим. Некоторые дома были разорены; выбиты и вынесены были окна и двери. Милорадович увидел солдата, выходящего из одного дома с разными пожитками. Он его остановил и дал приказание его расстрелять. Но, кажется, это было более для острастки, и казнь не была совершена. Мы расположились в каком-то доме, оказавшемся несколько более удобным. Генерал продиктовал мне приказы по отделению войск, находившихся под его начальством и остававшихся еще в Подольске. Тут же пригласил он меня с ним отобедать, извиняясь, что худо меня накормит, когда могли бы мы хорошо пообедать у графа Маркова, начальника московских дружин, который звал его и перенес на поле сражения свое московское хлебосольство и гостеприимство. Милорадович был обыкновенно невзыскателен в своих житейских потребностях. Да к тому же, щедрый и расточительный на деньги, иногда оставался он без гроша в кармане. Рассказывали, что во время походов, бывало, воротится он всвою палатку после сражения и говорит своему слуге: «Дай-ка мне пообедать!» - «Да у нас ничего нет», - отвечает тот. «Ну, так дай чаю!» - «И чаю нет». - «Так трубку дай!» - «Табак весь вышел».- «Ну, так дай мне бурку!» - скажет он, завернется в нее и тут же заснет богатырским сном. Он был весьма приятного и пленительного обхождения, внимателен и приветлив к своим подчиненным.

Многим уже известно было на другой день, что я лишился двух лошадей, и меня поздравляли с этим почином. Дело в том, что Милорадович сам рассказывал об этом в главной квартире Кутузова. После этого минутного знакомства, мы всегда с ним оставались в хороших отношениях.

Вот и вся моя Илиада! Разумеется, мог бы я, не хуже других, справляясь с реляциями и описаниями войны, войти в более подробный рассказ о положении разных отрядов войска и о движении их на Бородинском поле. Но я никогда и ни в чем не любил шарлатанить. Да, кажется, если б и захотел, не сумел бы. Во время сражения я был, как в темном или, пожалуй, воспламененном лесу. По природной близорукости своей худо видел я, что было пред глазами моими. По отсутствии не только всех военных способностей, но и простого навыка, ничего не мог я понять из того, что делалось. Рассказывали про какого-то воеводу, что при докладе ему служебных бумаг он иногда спрашивал своего секретаря: «А это мы пишем или к нам пишут?» Так и я мог бы спрашивать в сражении: «А это мы бьем или нас бьют?» Благодаря генералу Богдановичу узнал я из книги его, что «генерал Бахметев потерял ногу (а, следовательно, я лошадь свою) в 2 часа пополудни, когда Коленкур повел в атаку дивизию Ватье, между тем как продолжалась усиленная канонада, что заставило нашу пехоту перестроиться в каре под жесточайшим огнем неприятельских батарей».

Жуковский вынес из Бородинской битвы «Певца во стане русских воинов». Какой же будет мой итог за этот день? Самый прозаический. На поверку выходит, что поплатился я одною кошкою и двумя лошадьми. В избе, которую уступил мне Милорадович, нашел я кошку. Я к этому животному имею неодолимое отвращение. Пред тем, чтобы лечь спать, загнал я ее в печь и крепко-накрепко закрыл заслонку. Не знаю, что с нею после было: выскочила ли она в трубу или тут скончалась. Нередко после совесть моя напоминала мне это зверское малодушие. Тогда еще не был я членом Общества покровительства животных, и об этом покровительстве мало кто думал. Что касается до лошадей, то расскажу следующее. Однажды приехал ко мне из внутренней губернии сосед мой по деревне. Я не знал, о чем вести с ним разговор. Благо была пред тем холера в этой стороне, и я спросил его, не много ли пострадала деревня его? «Нет, - отвечал он мне, - благодаря Бога, пожертвовал я только одной старухой». А мне нельзя даже похвалиться и таким пожертвованием, потому что павшие подо мной лошади не мне принадлежали. Стало быть, в эти достопамятные дни самоотвержения, частных и общих жертв, я ни собою, ни крепостною собственностью моею не пожертвовал».

За участие в Бородинском сражении корнет князь П.А. Вяземский был награжден орденом Св. Владимира 4-й степени с бантом при следующей формулировке: «Находясь при генерале от инфантерии Милорадовиче был посылаем с приказаниями в опасные места, которые отдавал с отличною неустрашимостью и расторопностью».

Русский архив. 1866. С. 231. (Прим. авт.)

Вот это письмо: «Князь! Для меня очень лестно, что вы желаете оказать мне честь - служить вместе со мною, и я тотчас же пишу о том к графу Ростопчину, чтобы испросить его согласия. Сделайте милость, поезжайте в армию, через Можайск и Вязьму, и там вступите в должность моего адъютанта. С отличным почтением имею честь быть вашим покорнейшим и послушным слугою Милорадович . Калуга, 14 августа 1812». (Русский архив. 1866. С.221.)

Речь идет о Шевардинском сражении.

Крещение огнем (фр.).

«История Отечественной войны 1812 года», соч. генерала Богдановича. Т. 2. - С. 210.

Русский архив. - 1869:Кн. 1. - Стлб. 01-011.

Московское дворянство в 1812 году. - М., 1912. - С. 184.

Чем запомнился князь Вяземский Петр Андреевич? Краткая биография его может быть выражена несколькими словами: известный русский князь, критик и поэт. Закончил Петербургскую академию. Петр Андреевич стал первым председателем Русского исторического общества, причем являлся его соучредителем. Выдающейся личностью золотого века был известный государственный деятель, друг А. С. Пушкина, Петр Вяземский, краткая биография которого не может описать все его заслуги перед Отечеством. Теперь перейдем к более подробному повествованию о его жизни.

Семья, род Вяземского

Князь Петр Андреевич Вяземский родился в Москве, 23.07.1792. Родители его происходили из знатной и богатой семьи. Род Вяземских в России был очень известным, брал свое начало от Рюрика. Это потомки Мономаха.

Отец Петра, Андрей Иванович, был тайным советником, пензенским и нижегородским наместником. Мать, Евгения Ивановна (в девичестве О´Рейли) - уроженкой Ирландии. В первом браке носила фамилию Кин.

Родители Петра познакомились, когда его отец совершал турне по Европе. Родственники были категорически против брака с иностранкой. Но отец Петра оказался непреклонным в этом вопросе и поступил по-своему, женившись на Евгении.

Детские годы Петра

У Вяземских было свое подмосковное имение в Остафьево. Сначала Андрей Иванович в честь рождения сына (Петра) приобрел полностью все село. После этого за семь лет отстроил шикарный двухэтажный особняк. В наше время он называется Русским Парнасом. В Остафьево и провел свои детские годы Петр.

«Второй отец» Петра

Петр Вяземский лишился родителей, будучи ребенком. Когда ему было 10 лет, умерла мать. А спустя 5 лет не стало в живых отца. Юный князь стал единственным наследником огромного состояния. Правда, став взрослее, львиную долю он все-таки «спустил» на игре в карты.

Пока Петр был маленьким, опеку над ним взял Карамзин, муж сводной сестры малолетнего князя. В результате Петр был вхож с детства в среду московских литераторов. Карамзина же называл «вторым отцом».

Образование

Сначала Петра воспитывали в домашних условиях, как и многих аристократических детей. На дом приглашались учителя. В результате Петр Вяземский получил прекрасное домашнее воспитание, был очень эрудирован.

В 1805 году его отдали продолжать учебу в Петербургский иезуитский пансион, который был создан при Педагогическом институте. Через год Петр вернулся в Москву, так как вопреки монастырскому воспитанию его неудержимо привлекала разгульная жизнь. Дома начал брать частные уроки у приглашаемых немецких профессоров.

Первая эпиграмма Петра Вяземского

Первое произведение (эпиграмму) Петр Вяземский написал на своего русского преподавателя. По странной случайности, он поссорился с ним практически сразу. И больше его для своего обучения уже не приглашал. Эпиграмма же имела большую популярность в кругу немецких профессоров.

Влияние Карамзина на Петра Андреевича

После смерти большое влияние на него стал иметь Карамзин, заменивший ему родителя. В то время он уже был очень известным в литературной среде и кумиром читателей. Вяземский очень быстро усвоил взгляды Карамзина не только на творчество, но и на историю.

Начало творческой деятельности

«Проба пера» у Петра началась рано, как и у многих людей, получивших отличное образование. Первые свои стихи он писал на французском языке. В основном они носили лишь подражательный характер. В то время русский язык еще не стал основополагающим литературным. Его создателем считается Пушкин. А с ним Петр Вяземский познакомился и подружился намного позже.

В «Вестнике Европы», основанном в 1802 году Карамзиным, в 1807 г. появилась небольшая статья «О магии». Подписана она была просто В… Но у историков есть все основания полагать, что принадлежала она Петру. Это были его начальные творческие опыты. Хотя первое его печатное произведение принято считать вышедшим в 1808 г.

Творческий стиль Петра

Собственный стиль стихов у Петра Андреевича вырабатывался постепенно начиная с 1810 года. Он отличался от своих современников. В его первых произведениях преобладало уныние, элегия и дружеские послания. Петр старался стремиться к афористичности и точности мысли, пренебрегая гармонией и легкостью слога.

Личная жизнь Петра

Вяземский женился в 1811 году на княжне Вере Гагариной. Биография Вяземского Петра Андреевича описывает необычные обстоятельства его знакомства и свадьбы с будущей супругой. Однажды, во время вечеринки, одна девица бросила свой башмачок в пруд. Доставать его кинулись многие молодые люди. В их числе был и Петр. Но молодой князь захлебнулся водой. Его вытащили, откачали, но домой он возвратиться временно не мог, по причине своей слабости.

Петра положили в кровать в доме, где как раз жила Вера. Она усердно ухаживала за ним, пока ему пришлось у них погостить. Между знакомыми пошли разнообразные слухи. Отец Веры вынужден был поговорить с гостем о женитьбе, дабы не осрамить доброе имя княжны. Петр согласился, и свадьба состоялась. Только венчался он сидя в кресле.

Брак все же оказался удачным. Счастливым и прочным. Вера была намного старше Петра. И как-то сразу заняла в доме лидирующую позицию. Княгиню красавицей не называли, но этот недостаток компенсировался ее живым, добросердечным и веселым нравом. Впоследствии она очень полюбилась Пушкину, который на то время уже стал другом Петра.

Биография Вяземского Петра Андреевича: годы войны

В 1812 году (в начале Отечественной войны) Петр добровольно стал ополченцем. Сначала он был адъютантом при генерале Милорадовиче. Участвовал в Бородинской битве. Но из-за своей близорукости и впечатлительности он, скорее, был свидетелем исторических событий. Тем более, что воином князь рожден не был.

Будучи уже в возрасте, в своих воспоминаниях он всегда отмечал, что иногда даже не мог понять, что происходит вокруг, не говоря о том, что из-за плохого зрения не мог участвовать даже в небольших боях. Иногда он спрашивал своего секретаря, в чей адрес они пишут служебные бумаги.

Военный подвиг Петра

Но все же военный подвиг Петр совершил. Во время Бородинской битвы был сильно ранен генерал Бахметев. Петр это увидел, оказал военачальнику посильную помощь и оставался с ним рядом до конца битвы. В результате Бахметев остался жив, и князя наградили орденом Святого Владимира четвертой степени.

Как изменилось творчество Петра после войны

Воспоминания об ужасах войны оставили в душе впечатлительного Петра незабываемые раны. Сентиментальные мотивы были отброшены. А творчество приблизилось к лирике Жуковского. В этот период Вяземский написал несколько воинственных произведений. Одно из них Петр посвятил погибшему Кутузову.

Петр Вяземский, биография: «Арзамас»

В 1815 году обострились отношения между сторонниками Карамзина и Шишкова. Вяземский и некоторые другие поэты и писатели объединились в группу «Арзамас». В ней Петру было дано прозвище Асмодей, шутливое и зловещее. В «Арзамасе» все творческие личности баловались черной магией. Причем связывали ее со своими произведениями. Говорили надгробные слова для еще живых соперников и т. д.

Через много лет Вяземский начал считать, что такая непотребная деятельность отразилась на нем самом как наказание. Он считал, что вокруг него был создан заговор молчания. И таким образом он оказался отрезан от мира. Именно в «Арзамасе» между Пушкиным и Вяземским сначала вспыхнуло соперничество. Но потом переросло в дружбу.

Первые годы государственной службы

Начиная с 1818 года Петр начал служить в Варшаве переводчиком при императоре. Вяземский присутствовал в Польше, когда открывали первый сейм. Переводил речи Александра I, составлял вместе с другими чиновниками «Государственную грамоту Российской империи». Петр также переводил на русский язык с французского многие книги и документы.

Сначала его труды ценились высоко. В 1819 году Петр получил должность надворного советника. Через несколько месяцев стал уже коллежским (чин, равный полковнику). В это время Вяземский часто встречался с Александром I, обсуждая конституцию.

Окончание государственной службы Петра

В 1820 году Петр Вяземский, биография которого тесно связана со «взлетами» и «падениями», вступил в группу «добрых помещиков» и подписал документ об освобождении крестьян. Но Александр I не захотел проводить такую реформу, чем разочаровал поэта. Петр начал писать стихи, демонстрируя в них свою точку зрения.

В результате за это его отстранили от службы. На тот момент Петр находился в отпуске, в России. Но после написания его стихов ему запретили въезд в Польшу. Вяземский, глубоко оскорбленный, подал в отставку. Александр I был этим крайне недоволен, но документ все же подписал.

Вяземский - «декабрист без декабря»

Князь Петр Вяземский не захотел лично участвовать в тайных обществах декабристов. Но перед арестом Пущина зашел к нему с предложением сохранить бумаги, какие друг сочтет нужным. Только через 32 года Вяземский вернул поэту портфель с запретными стихами многих авторов.

Только за один поступок хранения таких документов Петр мог пойти на каторгу. Несмотря на то что не побоялся сохранить запретные бумаги, участвовать в восстании Вяземский не стал. Он считал, что кровавые методы переворота неприемлемы и можно найти более мирные варианты.

Расправу над декабристами Петр переживал очень тяжело. Часть его произведений связана с этим периодом жизни. Но он остался верен своим убеждениям. В результате стал считаться опасным оппозиционером. В результате начиная с 1820 года за ним была установлена тайная слежка.

Деятельность опального поэта

В 1821-1828 гг. Вяземский был в опале у властей и жил в основном в Москве. В это время он увлекся журналистикой и основал журнал «Московский телеграф». Начал выступать с критикой, которая всегда была очень острой. Написал много рецензий на произведения других авторов. Перевел на русский роман «Адольф» и «Крымские сонеты». Собирался написать свой собственный.

Несмотря на опалу, он развернул такую деятельность, что его имя стало входить в пятерку самых популярных писателей того времени. Вяземский Петр Андреевич, книги которого читались взахлеб, стал настолько знаменитым, что многие его цитаты превращались в пословицы, а стихи - в народные песни. Наиболее известные и популярные его книги:

• «Старая записная книжка»;
• «Дорожная дума»;
• «Из поэтического наследия»;
• «Любить. Молиться. Петь»;
• «В дороге и дома»;
• «Избранные стихотворения».

Естественно, что правительству не нравилась его независимая позиция после восстания декабристов. И начиная с 1827 года Вяземского стали «травить». Петр обвинялся в разврате и плохом влиянии на молодежь. Голицыну было предписано предупредить Вяземского о прекращении его деятельности, иначе правительство собиралось «принять меры». Причем поводом послужил на Петра, где говорилось, что он собирался издавать газету под чужим авторством. В своем ответном письме, в котором звучала обида, он грозился покинуть родину. Но из-за семьи ему пришлось остаться.

Возвращение на государственную службу

К 1829 году материальное положение семьи Вяземских стало плачевным. Петр был «загнан в угол», отчаялся. Ради семьи он решил примириться с правительством и написал императору Николаю извинения. Монарх потребовал принести их в устной форме не только ему, но и своему царственному брату в Варшаве.

В результате Петр Вяземский, фото которого есть в данной статье, снова был принят на государственную службу. Работал чиновником по особым поручениям на министра финансов до 1846 года. За это время Вяземский успел стать камергером императорского двора и вице-президентом внешней торговли. В 1850-1860 гг. дослужился до замминистра просвещения.

В 1856 году Вяземский был назначен на должность начальника Главка управления цензуры. Он постарался не пропустить лучшие творческие дарования, но оказался между двух огней. Старшее поколение его хвалило, а такие, как Герцен, «хаяли». Государь не видел в его деятельности ничего полезного. И Вяземскому пришлось подать в отставку.

Последние годы жизни Петра

В последние годы жизни Петр смог добиться высоких должностей при императорском дворе. Имел свободный доступ к близкому окружению Александра II. Вяземский стал сенатором и членом Госсовета. Жил Петр преимущественно за границей.

Но здоровье уже давало себя знать. У него начались длительные бессонницы и нервные расстройства, которые сменялись приступами депрессий и запоями. Даже его стихи в это время отражают хандру и разочарование в жизни. Состояние Вяземского ухудшалось с каждой смертью родных и близких ему людей. О нем стали забывать как о поэте. Стихи перестали понимать.

Перед смертью Петр Вяземский, творчество которого уже не умещалось в одной книге, успел написать собрание сочинений, первый том которого вышел после его смерти. Умер он 86-летнем возрасте, 10.11 (22 н.с.)1878 года в Баден-Бадене. Похоронили Вяземского в Петербурге.

Петр Андреевич Вяземский

Петр Андреевич Вяземский.
Художник К. Рейхель. 1817 г.

ВЯЗЕМСКИЙ Петр Андреевич (1792-1878) - князь, российский государственный и культурный деятель, тайный советник и сенатор (1855), поэт, литературный критик, мемуарист, действительный член Российской академии (1839), ординарный академик Петербургской АН (1841), член Государственного совета (1866).

Литературную деятельность начал в 1808 г. в журнале «Вестник Европы». В 1812 г. вступил в Московское ополчение, участвовал в Бородинском сражении. Оставил службу по болезни. В 1815 г. заочно избран членом литературного общества «Арзамас». В 1817 г. перевел на русский язык «Конституцию» Царства Польского 1815 г. и речь императора Александра I на открытии польского сейма в 1818 г., содержавшую обещание ввести в России конституцию. В 1818-1820 гг. участвовал в подготовке проекта Государственной уставной грамоты Российской империи. В 1821 - 1829 гг. сотрудничал с различными периодическими изданиями, выступая в защиту романтизма и против эпигонов классицизма. Дружил со многими декабристами, но в Северное общество не вступил. За независимое поведение и оппозиционные взгляды уволен от службы (с установлением полицейского надзора).

Его общественные взгляды сформировались под влиянием идей французских и русских просветителей: выступал против крепостничества, за превращение России в конституционную монархию, осуждал произвол чиновничества. Надежды на преобразование России связывал с распространением просвещения и реформами. Активно участвовал в общественной полемике, критически оценивал политику Николая I, в 1840-х гг. сотрудничал с журналом «Москвитянин», выступал против идей В. Г. Белинского, во многом расходился и с идеями славянофильства, и западничества.

В 1830 г. вернулся на государственную службу по ведомству Министерства финансов. С 1855 г. - товарищ министра народного просвещения. В 1856- 1858 гг. руководил деятельностью Главного управления цензуры, способствовал смягчению цензурного гнета.

Орлов А.С., Георгиева Н.Г., Георгиев В.А. Исторический словарь. 2-е изд. М., 2012, с. 108.

Вяземский Петр Андреевич (1792 - 1878), поэт, прозаик. Родился 12 июля (23 н.с.) в Москве в богатой дворянской семье. Род князей Вяземских вел свое начало от потомков Мономаха.

Получил прекрасное домашнее образование, с 1805 учился в Петербургском иезуитском пансионе. В 1806 вернулся в Москву и брал частные уроки у профессоров Московского университета.

С 1807, оставшись сиротой, находился на попечении своего родственника, писателя и историка Н.Карамзина (женатого на старшей сестре Вяземского), дом которого был центром культурной жизни, где собирались историки, философы, писатели, в том числе и будущие декабристы.

Зачисленный в Межевую канцелярию, Вяземский больше времени отдавал литературным увлечениям и светской жизни. Он предпочитает малые стихотворные жанры - пишет элегии, послания, стихотворения в альбом. Вместе с тем пишет и эпиграммы, басни.

Во время войны 1812 вступил в дворянское ополчение и участвовал в Бородинском сражении . После окончания войны служил в Варшаве. Надеясь на перемены государственного устройства России, принял участие в составлении записки царю об освобождении крестьян (1820). Участвовал в подготовке проекта конституции, общался с вольнолюбиво настроенными кругами польского дворянства и будущими декабристами.

В 1821 - 1829, отстраненный от службы за оппозиционные настроения, жил в Москве и в родовом подмосковном имении Остафьево. Посвящает себя литературной и журнальной деятельности, сближается с Пушкиным, декабристами. Лирика Вяземского меняется, выступают общественные интересы, личная и гражданская темы сливаются: элегии "Негодование", "Уныние", "Первый снег". Он становится пропагандистом романтизма.

Разделяя воззрения декабристов, он не разделял их революционных методов, поэтому не стал участником восстания. Хотел воздействовать на правительство словом, убеждением. Это не помешало Вяземскому решительно осудить репрессии против декабристов. В 1830 стал сотрудником "Литературной газеты" Дельвига и Пушкина, а затем и пушкинского "Современника".

В этом же году был зачислен на службу чиновником особых поручений по Министерству финансов (до 1855). В 1856 - 58 - товарищ министра народного просвещения; возглавлял цензуру. Был близок к царскому двору.

После французской революции 1848 взгляды Вяземского изменились, он все больше расходился с современностью, смеясь над революционной молодежью. Это было связано с падением дворянской революционности и выходом на общественную арену разночинцев-демократов, с которыми он уже не мог найти общего языка.

В эти годы публикует книгу о Д.Фонвизине, исторические очерки о Москве, воспоминания, стихотворение "Святая Русь", проникнутое враждой к революции и преданностью монархии.

Его поздние лирические стихотворения отражали грустные настроения поэта, ощутившего свой разрыв с современностью.

Последние двадцать лет жизни Вяземский жил за границей, в полной мере ощутив социальное и духовное одиночество.

Использованы материалы кн.: Русские писатели и поэты. Краткий биографический словарь. Москва, 2000.

Петр Андреевич Вяземский.

Вяземский Петр Андреевич (12.07.1792-10.11. 1878), князь, поэт, критик. Потомок старинного княжеского рода. Получил домашнее образование. С 1807, оставшись сиротой, находился на попечении Н. М. Карамзина (женатого на старшей сестре Вяземского). В 1812 вступил в ряды ополчения, участвовал в Бородинском сражении. В эти годы у Вяземского возникают дружеские отношения с И. И. Дмитриевым, В. А. Жуковским, К. Н. Батюшковым, а с сер. 1810-х с А. С. Пушкиным. В 1815 Вяземский - один из инициаторов создания «Арзамаса».

Последовательный патриот и монархист, порицавший радикальные взгляды масонов-декабристов, Вяземский вместе с тем позволял себе некорректные выпады против некоторых лиц из царского окружения и даже иногда высказывал либеральные суждения о «просвещенной монархии» с «конституционными» и «законосвободными» учреждениями. Весной 1821 Вяземский попал в опалу и под тайный полицейский надзор. В 1828 появляется его сатира «Русский бог», с радостью принятая врагами России и опубликованная за рубежом.

Во многих своих либеральных заблуждениях Вяземский впоследствии раскаялся, был прощен царем и получил право поступить на государственную службу.

В 1830-55 Вяземский служил в Министерстве финансов. В 1856-58 - товарищ министра народного просвещения; возглавлял цензуру. Был близок к царскому двору. С 1863 почти постоянно жил за границей, где и умер.

Первые стихи Вяземский напечатал в 1808. Обратившись в 1810 к гражданской лирике, он создал стихи «Петербург» (1818), «Сибирякову» (1819), «Негодование» (1820).

С сер. 20-х в стихах Вяземского все явственнее ощущается влияние поэзии Пушкина; в стихотворениях «Станция» (1825), «Коляска» (1826), в «Дорожной думе» (1830) слышится «однозвучной жизни шум» из пушкинского стихотворения «Дар напрасный, дар случайный». С 30-х в поэзии Вяземского преобладает пейзажная и интимная лирика.

В 10-20-е Вяземский вместе с А. С. Пушкиным принимал активное участие в полемике «Арзамаса» против «Беседы любителей русского слова», выступая сторонником карамзинистов. В «Послании к М. Т. Каченовскому» (1820) Вяземский защищал Карамзина от критики его литературных оппонентов. В 1825-28 Вяземский участвовал в издании журнала «Московский телеграф», где выступал как критик в защиту романтизма, против классицизма и литературных староверов. В статьях «Разговор между издателем и классиком с Выборгской стороны или с Васильевского острова» (помещена в виде предисловия к изданию «Бахчисарайского фонтана») и в «Письмах из Парижа» (1826-27) Вяземский рассматривал романтизм как утверждение исторического и национального начала в поэзии, как утверждение независимости личности. Позднее активно сотрудничал вместе с Пушкиным в «Литературной газете» и «Современнике», выступал против Ф. И. Булгарина и Н. И. Греча. В 1848 Вяземский опубликовал написанную еще в 1830 книгу о Д. И. Фонвизине, явившуюся первым опытом обстоятельного исследования жизни и творчества писателя. В 40-е литературно-критические статьи Вяземского, носившие православно-монархический характер, были направлены против либерально-масонских идей В. Г. Белинского («Взгляд на литературу нашу в десятилетие после смерти Пушкина», 1847; «Языков и Гоголь», 1847, и др.). Революция в Европе вызвала стихотворение Вяземского «Святая Русь» (1848), проникнутое ненавистью к революции и преданностью монархии. Политические стихи Вяземского 50-70-х носили православно-монархический характер и нередко подвергались травле со стороны либерально-масонских органов печати. Некоторые его поздние лирические стихи отражали грустные настроения поэта, ощутившего свой разрыв с современностью. По мнению Вяземского, пушкинская эпоха - золотой век русской культуры - ушла в прошлое, а настоящее не сулит Отечеству ничего хорошего. Все и всё измельчало. Величие прежней эпохи не вернуть. В 1855 в Лозанне были изданы «Письма русского ветерана 1812 года». В течение многих лет Вяземский печатал эпизодически отрывки из «Старой записной книжки» (в 20-30-е - в «Московском телеграфе», «Северных цветах», в 70-е - в «Русском архиве»). Сводная их публикация, в т. ч. неизданных (32 книжки из 37, хранящихся в Остафьевском архиве), помещена в Полное собрание сочинений Вяземского (т. 8-10, 1883-86). В них Вяземский включил свои анекдоты, афоризмы, стихи, меткие зарисовки политического и литературного быта своего времени и портреты современников.

Вяземский - поэт высокой художественной культуры, владевший различными жанрами. В его лирике встречаются интонации торжественной оды, продолжающей державинские традиции; они сменяются тонкими зарисовками природы («Первый снег», 1819); негодующая публицистическая речь чередуется с изящной записью в великосветском альбоме или наброском народной песни («Тройка мчится, тройка скачет…»). Для поэтического языка Вяземского характерны свободные переходы от романтического пейзажа к куплетной форме («Зимние карикатуры», 1828), от высокого пафоса к языку «газетного стихотворения» фельетонного типа и к обиходной разговорной речи. «Поэту должно искать иногда вдохновения в газетах. Прежде поэты терялись в метафизике; теперь чудесное, сей великий помощник поэзии, на земле», - писал Вяземский в 1821 («Остафьевский архив кн. Вяземских». Т. 2. СПб., 1899). Певучей музыкальности поэтической речи Вяземский предпочитал прозаическую резкость стиха, отражающего точность острой мысли. Ради создания «поэзии мысли» Вяземский порой нарушал грамматические нормы языка, жертвовал легкостью и правильностью стиха. Его мастерство сатирика, автора острых эпиграмм и салонных каламбуров дало повод для пушкинской характеристики Вяземского: «Язвительный поэт, остряк замысловатый, и блеском колких слов, и шутками богатый…»

А. Б., Д. К.

Использованы материалы сайта Большая энциклопедия русского народа - http://www.rusinst.ru

Вяземский Петр Андреевич (1792-1878), поэт, журналист, литературный критик, мемуарист, государственный деятель. Потомок старинного княжеского рода, единственный сын князя Андрея Ивановича Вяземского (1762-1807) и княгини Евгении Ивановны, урожденной Дженни О"Рейлли (1762-1802), в первом браке Квин, ирландки по происхождению, привезенной в Россию русским князем, путешествовавшим в 1780-х по Западной Европе. В 1812 вступил в Московское ополчение, участник Бородинского сражения. В 1818-1821 -в Варшаве, чиновник для иностранной переписки при Н.Н. Новосильцеве. До 1829 - в отставке; с 1832 по 1846 - вице-директор Департамента внешней торговли; в 1856-1858 - товарищ министра народного просвещения и глава Цензурного комитета. Сенатор, член Государственного совета. В 1816, живя в Москве, заочно принят в петербургское литературное общество "Арзамас", получив от поэта В.А. Жуковского "символическое и пророческое" имя "Асмодей". В 1810-1840-х постоянно сотрудничал с "Московским телеграфом" Н.А. Полевого, "Литературной газетой" А.А. Дельвига, "Современником" А.С. Пушкина. Автор монографий "Фон-Визин" и "Юрий Александрович Нелединский-Мелецкий" (обе - 1848), а также многих статей и мемуаров о своих литературных современниках: И.И. Дмитриеве, Н.М. Карамзине, А.С. Пушкине, Н.В. Гоголе, Н.М. Языкове, Е.А. Баратынском, П.А. Плетневе. В 1850-х выпустил несколько маленьких сборничков своих стихотворений, а в 1862 вышел сборник "В дороге и дома", подготовленный М.Н. Лонгиновым без участия самого поэта. В журнале "Русский архив" публиковались отрывки его мемуаров, а также материалы огромного и ценного семейного, т.н. Остафьевского, архива. Английскую литературу знал по французским и русским переводам. Особенно высоко ценил Байрона; перевел несколько его стихотворений и отрывок из IV песни "Чайльд Гарольда". Через своего друга А.И. Тургенева был заочно знаком с Томасом Муром, который, в свою очередь, знал Вяземского как переводчика. Перевел одно стихотворение из "Ирландских мелодий" Т. Мура, читал во французском переводе мадам Беллок, хорошо знавшей Т. Мура, его сочинение "Письма и дневники лорда Байрона с замечаниями о его жизни" (Париж, 1830). В Англии Вяземский был только однажды, в сентябре - ноябре 1838, принимая лечебные морские купания в Брайтоне. Встречался с известными людьми, в т.ч. с писательницей леди Морган (ирландкой по происхождению; все ирландское, в память матери, вызывало особый интерес поэта), ее племянницей, певицей Жозефиной Кларк, с "сочинительницею романов" мисс Портер, путешественником Кокреном, проехавшим русскую Сибирь и Чукотку.

Сын Петра Андреевича - Павел Петрович Вяземский.
Фотография 80-х годов XIX века.

Друг Пушкина

Вяземский Петр Андреевич, князь (1792-1878) - поэт, критик, журналист, один из активных деятелей литературного общества «Арзамас». Друг Пушкина на протяжении всей его жизни и неизменный его соратник и единомышленник в литературных битвах. Пушкин любил острый и резкий ум Вяземского, смелость и независимость его суждений, но более всего ценил в друге литературного критика-полемиста.

Использованы материалы кн.: Пушкин А.С. Сочинения в 5 т. М., ИД Синергия, 1999.

+ + +

Вяземский Петр Андреевич (1792-1878).

Судьба свои дары явить желала в нем,
В счастливом баловне соединив ошибкой
Богатство, знатный род с возвышенным умом
И простодушие с язвительной улыбкой.

Переписка Пушкина с Вяземским дает яркое представление об их дружбе: это нескончаемый диалог очень умных людей, в котором обсуждаются все новости литературы и политики, все важнейшие вопросы времени. «Часто не соглашаешься с его мыслями, но они заставляют мыслить»,- писал о Вяземском Пушкин. «Со мною любил он спорить: и спорили мы до упаду, до охриплости об Озерове, Дмитриеве, Батюшкове и о многом прочем»,- вспоминал позднее Вяземский.

Так писал Пушкин о Вяземском в 1820 году. Они познакомились в 1816 году в Царском Селе и сразу подружились. Сближало их насмешливо-независимое отношение к авторитетам, стремление создать новую литературу, сходство вкусов. Поэтому оба становятся активнейшими участниками литературного общества «Арзамас» и с этих пор на протяжении почти двух десятилетий выступают плечом к плечу во всех издательских начинаниях и полемических столкновениях с самыми различными противниками - от А. С. Шишкова до Ф. В. Булгарина.

Пушкин особенно ценил литератур-но-критические статьи своего друга, его работы по истории литературы (например, книгу о Фонвизине). Нравились ему также некоторые стихотворения Вяземского: «Первый снег», «Уныние». Другие он критиковал за рассудочность: «Твои стихи к мнимой красавице (ах, извини: счастливице) слишком умны. А поэзия, прости Господи, должна быть глуповата» (письмо 1826 года).

Вяземский одним из первых оценил творчество Пушкина и энергично пропагандировал его поэзию в своих статьях.

С 1830 года, когда Вяземский поселился в Петербурге, они с Пушкиным видятся едва ли не каждый день, дружат семьями, тесно сотрудничают в «Литературной газете», а затем в «Современнике», встречаются в гостиной Карамзиных, на «субботах» у Жуковского...

Вместе с Жуковским Петр Андреевич неотлучно дежурил в квартире умирающего друга. Он горько оплакивал кончину Пушкина.

Дальнейшая судьба его грустна: литературное одиночество, резкое поправение, грубая полемика с Белинским. Но в памяти потомков Вяземский навсегда остался поэтом пушкинской поры и другом великого поэта. Пушкин увековечил его имя, взяв эпиграфом к первой главе «Онегина» строку из стихотворения Вяземского «Первый снег»: «И жить торопится, и чувствовать спешит». (1799-1837), поэт.

Сочинения:

Полн. собр. соч. Т. 1-12. СПб., 1878-96;

Избр. стихотворения. М.; Л., 1935;

Переписка Александра Ивановича Тургенева с кн. Петром Андреевичем Вяземским. Т. 1. 1814-33. П., 1921 (Архив братьев Тургеневых. Вып. 6);

Старая записная книжка. Л., 1929.