Михаил шолохов жеребенок краткое содержание. Михаил шолохов - жеребенок. Общечеловеческое значение произведения

Шолохов Михаил

Жеребенок

Михаил Шолохов

Жеребенок

Среди белого дня возле навозной кучи, густо облепленной изумрудными мухами, головой вперед, с вытянутыми передними ножонками выбрался он из мамашиной утробы и прямо над собою увидел нежный, сизый, тающий комочек шрапнельного разрыва, воющий гул кинул его мокренькое тельце под ноги матери. Ужас был первым чувством, изведанным тут, на земле. Вонючий град картечи с цоканьем застучал по черепичной крыше конюшни и, слегка окропив землю, заставил мать жеребенка - рыжую Трофимову кобылицу - вскочить на ноги и снова с коротким ржаньем привалиться вспотевшим боком к спасительной куче.

В последовавшей затем знойной тишине отчетливей зажужжали мухи, петух, по причине орудийного обстрела не рискуя вскочить на плетень, где-то под сенью лопухов разок-другой хлопнул крыльями и непринужденно, но глухо пропел. Из хаты слышалось плачущее кряхтенье раненого пулеметчика. Изредка он вскрикивал резким осипшим голосом, перемежая крики неистовыми ругательствами. В палисаднике на шелковистом багрянце мака звенели пчелы. За станицей в лугу пулемет доканчивал ленту, и под его жизнерадостный строчащий стук, в промежутке между первым и вторым орудийными выстрелами, рыжая кобыла любовно облизала первенца, а тот, припадая к набухшему вымени матери, впервые ощутил полноту жизни и неизбывную сладость материнской ласки.

Когда второй снаряд жмякнулся где-то за гумном, из хаты, хлопнув дверью, вышел Трофим и направился к конюшне. Обходя навозную кучу, он ладонью прикрыл от солнца глаза и, увидев, как жеребенок, подрагивая от напряжения, сосет его, Трофимову, рыжую кобылу, растерянно пошарил в карманах, дрогнувшими пальцами нащупал кисет и, слюнявя цигарку, обрел дар речи:

Та-а-ак... Значит, ожеребилась? Нашла время, нечего сказать.- В последней фразе сквозила горькая обида.

К шершавым от высохшего пота бокам кобылы прилипли бурьянные былки, сухой помет. Выглядела она неприлично худой и жидковатой, но глаза лучили горделивую радость, приправленную усталостью, а атласная верхняя губа ежилась улыбкой. Так, по крайней мере, казалось Трофиму. После того как поставленная в конюшню кобыла зафыркала, мотая торбой с зерном, Трофим прислонился к косяку и, неприязненно косясь на жеребенка, сухо спросил:

Догулялась?

Не дождавшись ответа, заговорил снова:

Хоть бы в Игнатова жеребца привела, а то черт его знает в кого... Ну, куда я с ним денусь?

В темноватой тишине конюшни хрустит зерно, в дверную щель точит золотистую россыпь солнечный кривой луч. Свет падает на левую щеку Трофима, рыжий ус его и щетина бороды отливают красниною, складки вокруг рта темнеют изогнутыми бороздами. Жеребенок на тонких пушистых ножках стоит, как игрушечный деревянный конек.

Убить его? - Большой, пропитанный табачной веленью палец Трофима кривится в сторону жеребенка.

Кобыла выворачивает кровянистое глазное яблоко, моргает и насмешливо косится на хозяина.

В горнице, где помещался командир эскадрона, в втот вечер происходил следующий разговор:

Примечаю я, что бережется моя кобыла, рысью не перебежит, наметом не моги, опышка ее душит. Доглядел, а она, оказывается, сжеребаиная... Так уж береглась, так береглась... Жеребчик-то масти гнедоватой... Вот...рассказывает Трофим.

Эскадронный сжимает в кулаке медную кружку е чаем, сжимает так, как эфес палаша перед атакой, к сонными глазами глядит на лампу. Над желтеньким светлячком огня беснуются пушистые бабочки, в окно налетают, жгутся о стекло, на смену одним - другие.

Безразлично. Гнедой или вороней - все равно. Пристрелить. С жеребенком мы навродь цыганев будем.

Что? Вот и я говорю, как цыгане. А ежели командующий, что тогда? Приедет осмотреть полк, а он будет перед фронтом солонцевать и хвостом этак... А? На всю Красную Армию стыд и позор. Я даже не понимаю, Трофим, как ты мог допустить? В разгар гражданской войны и вдруг подобное распутство... Это даже совестно. Коноводам строгий приказ: жеребцов соблюдать отдельно.

Сборник «Донские рассказы» Михаил Шолохов, прошедший Гражданскую войну и видя все ее стороны, создавал на реальных событиях. Сборник рассказов, написанных в 1924-1926 годах, состоит из 6 произведений: «Родинка», «Алешкино сердце», «Нахаленок», «Жеребенок», «Чужая кровь» и «Лазоревая степь». Рассказы написаны в духе своего времени и пронизаны коммунистической идеологией, что соответствует стилистической манере соцреализма. «Донские рассказы» Шолохова, краткое содержание которых объединяет общая тематика – жизнь простых людей на Дону во время Гражданской войны, – это отражение горестей и надежд русского народа.

Каждый рассказ пропитан большевистской идеологией. Однако не она является основной идейной линией всех произведений. Глубина концепции сборника «Донские рассказы» кроется в том, что в несправедливых и страшных условиях войны главное – оставаться человеком. На примере главных героев автор призывает к этой истине. Автор рисует традиции Дона, богатство души простых людей, в которых веками жил казачий дух свободы, веры и правды. В своих рассказах автор попытался показать через историю конкретного человека трагедию нации.

Характеристика персонажей

Персонажи рассказов М. Шолохова – это смелые и самоотверженные личности, готовые на поступок и подвиг в нечеловеческих условиях войны. И пусть ясны идеологические взгляды автора, он не безразличен к каждому, кого затронула война. Он сочувствует и голодным детям, и казакам, лишившимся того, во что верили веками, и крестьянам, для которых святой долг – работать на земле, даже невинным животным, вовлеченным в эту страшную суматоху смутного времени.

Все герои рассказов не похожи друг на друга, но всех объединяет одно – тяжелая доля человека во время Гражданской войны, и неважно, на чьей стороне он оказался. Герои рассказов Шолохова – это дети, оставшиеся сиротами из-за войны; старики, жизни детей которых забрала война; люди, которые не могут смириться, что вместо хлеба на их земле сеют смерть. Каждый герой, какие бы идеи он ни разделял, хочет мира, возможности жить на родной земле, обрабатывать ее, растить детей. Каждого героя рассказов наделяет жизнелюбие, желание помочь другим, спасти ближнего, пусть и ценой своей жизни.

Рассказ «Жеребенок» раскрывает картину человеческого отношения к животному во время Гражданской войны. В разгар сражений кобыла бойца Трофима привела жеребенка. Командир эскадрона приказал убить его, чтоб не затруднял дальнейшее продвижение. Но, обнаружив, что ружье, которым Трофим пытался застрелить жеребенка, не заряжено, решил оставить малыша в живых. Ведь скоро война закончиться, кому-то и землю пахать придется. В пути жеребенок все время тормозил лошадь. Тогда командир снова приказал застрелить его, но Трофим промахнулся. Во время боев гибли люди и кони, а жеребенок чудом оставался в живых. Однажды эскадрон переправлялся через реку под обстрелом. Жеребенок попал в опасный участок реки, где его закрутило течением. Увидев это, Трофим бросился спать его, несмотря на смертельную опасность. В тот момент даже неприятель прекратил огонь, и все наблюдали за картиной спасения. Вытащив малыша на берег, Трофим почувствовал выстрел в спину и упал навзничь, а лицо его озарила радость за спасенную жизнь.

В рассказе «Алешино сердце» открываются ужасающие картины голода. Четырнадцатилетний Алеша, который не ел хлеба уже несколько месяцев, теряет родных: двух сестер и мать, а сам чудом остается в живых. Когда у него уже совершенно не осталось сил, руку помощи ему протянул политком Синицын, ежедневно подкармливая мальчика и вводя его в круг своих единомышленников. Алеша идет работником к зажиточному крестьянину Ивану Алексееву. Хозяин загружает его работой, как вола, и часто избивает, особенно узнав о походах Алеши к политкому. Однажды ночью мальчик узнал о связи Алексеева с бандитами, выступающими против Советской власти, и все рассказал Синицыну. Бойцы организовали засаду и обезвредили банду. Во время операции, Алеша, чтобы защитить девочку, упал грудью на гранату. В последний момент его спас Синицын, но осколок ранил его около сердца. За отвагу мальчика приняли в члены партии со словами, что его доброе сердце еще постучит для доблестных дел на благо Родины.

Трагичный рассказ «Родинка» повествует о молодом 18-летнем командире эскадрона Николае Кошевом. Его отец был казаком, и Николке передалась его смелость, удаль и родинка с голубиное яйцо на ноге. Однако, повидав много крови и смертей на своем коротком веку, мальчик устал от войны и мечтает об учебе. Поставлена новая задача – обезвредить банду повстанцев. Ими оказались казаки. Во время схватки, атаман на скаку шашкой убивает Николку. В качестве трофея он решил забрать сапоги убитого. А когда снял их, то увидел родинку с голубиное яйцо. Тяжко зарыдав, атаман понял, что убил родного сына, и выстрелил себе в рот.

Трогательную историю открывает перед читателем рассказ «Чужая кровь». Дед Гаврила доживает свои лета со старухой в одиночестве. Был у них один сын – Петро, который ушел на войну с красными и не вернулся. Они продолжают ждать сына, одновременно не примиряясь с новой властью. В село вернулся сослуживец Петра Прохор и поведал старикам о кончине сына, отняв у них последнюю надежду. Однажды пришли к Гавриле исполнители продразверстки с требованием отдать хлеб. Столько гнева и обиды было в душе у деда, но противиться он не стал. В тот момент во двор ворвались кубанцы и постреляли вторгшихся. Среди трупов Гаврила нашел полуживого парня. Сразу же злоба пропала, ведь перед ним был не большевик, а человек. Три месяца старики выхаживали Николая, назвав Петром и полюбив его, как родного сына. Когда парень окреп, стал обрабатывать землю с названным отцом. Однажды он получил письмо с родного Урала, куда его звали подымать завод. Немного подумав, решил Николай вернуться к привычному для себя делу, а старики снова осиротели.

Рассказ «Лазоревая степь» ведется от лица старого пастуха Захара. Когда-то его отец служил кучером у пана Томилина, потом он сам сменил батьку. Диким и безжалостным был пан. Таким рос и его сын. Новая власть выгнала молодого пана из своих владений, но он вернулся с казаками, чтобы отомстить. Среди пленных, которых собрались казнить, были внуки деда Захара Семен и Аникей. Дед стал ползать в ногах у пана, чтобы вымолить пощады для них. Томилин согласился при условии, если они сами попросят прощения и будут служить ему. Но они сказали, что не прогнутся под панов, как их отец и дед. На казнь прибежала жена Семена, с которой вместе их и убили. Все пленные были убиты, кроме Анисия, в которого пустили три пули, а затем проехали по нему конным обозом. Он лишился ног, но остался жить с честью. А когда его никто не видел, он целовал и гладил землю, сожалея, что не сможет трудиться на ней.

Роман-эпопея Михаила Шолохова рассказывает нам об исторических событиях, имевших место с 1912 до 1922 года, а именно – Первую мировую войну, революцию и гражданскую войну.

События романа разворачиваются в казачьей станице Гремячий Лог в 30-х годах, когда сельское население переживало самые трудные времена – коллективизацию.

Герой рассказа «Нахаленок» – восьмилетний Мишка – сын красногвардейца, за что его дразнят и бьют дети зажиточных крестьян и попович Витька. Отец пришел с фронта и рассказал Мише о Гражданской войне и о том, кто такой товарищ Ленин, который с тех пор стал объектом доверия обид и секретов мальчика. Во сне Мишка пообещал Ленину, что пойдет воевать за свой народ. Увидев в селе отряд красных, Миша хотел уйти на фронт, да не успел. Зато воевать снова призвали отца. Наутро после боя дед привез убитого отца. Банда ворвалась в станицу, сожгла исполком и правила свои порядки. Тогда дед усадил Мишку на коня и велел ехать к отряду красных за помощью. Малыш нашел бойцов едва не ценой собственной жизни и, передав информацию о захвате села, выполнил обещание, данное отцу и товарищу Ленину.

Шолохов Михаил

Жеребенок

Михаил Шолохов

Жеребенок

Среди белого дня возле навозной кучи, густо облепленной изумрудными мухами, головой вперед, с вытянутыми передними ножонками выбрался он из мамашиной утробы и прямо над собою увидел нежный, сизый, тающий комочек шрапнельного разрыва, воющий гул кинул его мокренькое тельце под ноги матери. Ужас был первым чувством, изведанным тут, на земле. Вонючий град картечи с цоканьем застучал по черепичной крыше конюшни и, слегка окропив землю, заставил мать жеребенка - рыжую Трофимову кобылицу - вскочить на ноги и снова с коротким ржаньем привалиться вспотевшим боком к спасительной куче.

В последовавшей затем знойной тишине отчетливей зажужжали мухи, петух, по причине орудийного обстрела не рискуя вскочить на плетень, где-то под сенью лопухов разок-другой хлопнул крыльями и непринужденно, но глухо пропел. Из хаты слышалось плачущее кряхтенье раненого пулеметчика. Изредка он вскрикивал резким осипшим голосом, перемежая крики неистовыми ругательствами. В палисаднике на шелковистом багрянце мака звенели пчелы. За станицей в лугу пулемет доканчивал ленту, и под его жизнерадостный строчащий стук, в промежутке между первым и вторым орудийными выстрелами, рыжая кобыла любовно облизала первенца, а тот, припадая к набухшему вымени матери, впервые ощутил полноту жизни и неизбывную сладость материнской ласки.

Когда второй снаряд жмякнулся где-то за гумном, из хаты, хлопнув дверью, вышел Трофим и направился к конюшне. Обходя навозную кучу, он ладонью прикрыл от солнца глаза и, увидев, как жеребенок, подрагивая от напряжения, сосет его, Трофимову, рыжую кобылу, растерянно пошарил в карманах, дрогнувшими пальцами нащупал кисет и, слюнявя цигарку, обрел дар речи:

Та-а-ак... Значит, ожеребилась? Нашла время, нечего сказать.- В последней фразе сквозила горькая обида.

К шершавым от высохшего пота бокам кобылы прилипли бурьянные былки, сухой помет. Выглядела она неприлично худой и жидковатой, но глаза лучили горделивую радость, приправленную усталостью, а атласная верхняя губа ежилась улыбкой. Так, по крайней мере, казалось Трофиму. После того как поставленная в конюшню кобыла зафыркала, мотая торбой с зерном, Трофим прислонился к косяку и, неприязненно косясь на жеребенка, сухо спросил:

Догулялась?

Не дождавшись ответа, заговорил снова:

Хоть бы в Игнатова жеребца привела, а то черт его знает в кого... Ну, куда я с ним денусь?

В темноватой тишине конюшни хрустит зерно, в дверную щель точит золотистую россыпь солнечный кривой луч. Свет падает на левую щеку Трофима, рыжий ус его и щетина бороды отливают красниною, складки вокруг рта темнеют изогнутыми бороздами. Жеребенок на тонких пушистых ножках стоит, как игрушечный деревянный конек.

Убить его? - Большой, пропитанный табачной веленью палец Трофима кривится в сторону жеребенка.

Кобыла выворачивает кровянистое глазное яблоко, моргает и насмешливо косится на хозяина.

В горнице, где помещался командир эскадрона, в втот вечер происходил следующий разговор:

Примечаю я, что бережется моя кобыла, рысью не перебежит, наметом не моги, опышка ее душит. Доглядел, а она, оказывается, сжеребаиная... Так уж береглась, так береглась... Жеребчик-то масти гнедоватой... Вот...рассказывает Трофим.

Эскадронный сжимает в кулаке медную кружку е чаем, сжимает так, как эфес палаша перед атакой, к сонными глазами глядит на лампу. Над желтеньким светлячком огня беснуются пушистые бабочки, в окно налетают, жгутся о стекло, на смену одним - другие.

Безразлично. Гнедой или вороней - все равно. Пристрелить. С жеребенком мы навродь цыганев будем.

Что? Вот и я говорю, как цыгане. А ежели командующий, что тогда? Приедет осмотреть полк, а он будет перед фронтом солонцевать и хвостом этак... А? На всю Красную Армию стыд и позор. Я даже не понимаю, Трофим, как ты мог допустить? В разгар гражданской войны и вдруг подобное распутство... Это даже совестно. Коноводам строгий приказ: жеребцов соблюдать отдельно.

Утром Трофим вышел из хаты с винтовкой. Солнце еще не всходило. На траве розовела роса. Луг, истоптанный сапогами пехоты, изрытый окопами, напоминал заплаканное, измятое горем лицо девушки. Около полевой кухни возились кашевары. На крыльце сидея эскадронный в сопревшей от давнишнего пота исподней рубахе. Пальцы, привыкшие к бодрящему холодку револьверной рукоятки, неуклюже вспоминали забытое, родное - плели фасонистый половник для вареников. Трофим, проходя мимо, поинтересовался:

Половничек плетете?

Эскадронный увязал ручку тоненькой хворостинкой, процедил сквозь зубы:

А вот баба - хозяйка - просит... Сплети да сплети. Когда-то мастер был, а теперь не того... не удался.

Нет, подходяще,- похвалил Трофим.

Эскадронный смел с колен обрезки хвороста, спросил:

Идешь жеребенка ликвидировать?

Трофим молча махнул рукой и прошел в конюшню.

Эскадронный, склонив голову, ждал выстрела. Прошла минута, другая выстрела не было. Трофим вы вернулся из-за угла конюшни, как видно чем-то смущенный.

Должно, боек спортился... Пистон не пробивает.

А ну, дай винтовку.

Трофим нехотя подал. Двинув затвором, эскадронный прищурился.

Да тут патрон нету!..

Не могет быть!..- с жаром воскликнул Трофим.

Я тебе говорю, нет.

Так я ж их кинул там... за конюшней...

Эскадронный положил рядом винтовку и долго вертел в руках новенький половник. Свежий хворост был медвяно пахуч и липок, в нос ширяло запахом цветущего краснотала, землей попахивало, трудом, позабытым в неуемном пожаре войны...

Слушай!.. Черт с ним! Пущай при матке живет. Временно и так далее. Кончится война - на нем еще того... пахать. А командующий, на случай чего, войдет в его положение, потому что молокан и должен сосать... И командующий титьку сосал, и мы сосали, раз обычай такой, ну и шабаш! А боек у твово винта справный.

Как-то, через месяц, под станицей Усть-Хоперской эскадрон Трофима ввязался в бой с казачьей сотней. Перестрелка началась перед сумерками. Смеркалось, когда пошли в атаку. На полпути Трофим безнадежно отстал от своего взвода. Ни плеть, ни удила, до крови раздиравшие губы, не могли понудить кобылу пдти наметом. Высоко задирая голову, хрипло ржала она и топталась на одном месте до тех пор, пока жеребенок, разлопушив хвост, не догнал ее. Трофим прыгнул с седла, пихнул в ножны шашку и с перекошенным злобой лицом рванул с плеча винтовку. Правый флапг смешался с белыми. Возле яра из стороны в сторону, как под ветром, колыхалась куча людей. Рубились молча. Под копытами коней глухо гудела земля. Трофим на секунду глянул туда и схватил на мушку выточенную голову жеребенка. Рука ли дрогнула сгоряча, или виною промаха была еще какая-нибудь причина, но после выстрела жеребенок дурашливо взбрыкнул ногами, тоненько заржал и, выбрасывая из-под копыт седые комочки пыли, описал круг и стал поодаль. Обойму не простых патронов, а бронебойных - с красномедными носами - выпустил Трофим в рыжего чертенка и, убедившись в том, что бронебойные пули (случайно попавшие из подсумка под руку) не причинили ни вреда, ни смерти потомку рыжей кобылы, вскочил на нее и, чудовищно ругаясь, трюпком поехал туда, где бородатые краснорожие староверы теснили эскадронного с тремя красноармейцами, прижимая их к яру.

Среди белого дня возле навозной кучи, густо облепленной изумрудными мухами, головой вперед, с вытянутыми передними ножонками выбрался он из мамашиной утробы и прямо над собою увидел нежный, сизый, тающий комочек шрапнельного разрыва, воющий гул кинул его мокренькое тельце под ноги матери. Ужас был первым чувством, изведанным тут, на земле. Вонючий град картечи с цоканьем застучал по черепичной крыше конюшни и, слегка окропив землю, заставил мать жеребенка - рыжую Трофимову кобылицу - вскочить на ноги и снова с коротким ржаньем привалиться вспотевшим боком к спасительной куче.

В последовавшей затем знойной тишине отчетливей зажужжали мухи, петух, по причине орудийного обстрела не рискуя вскочить на плетень, где-то под сенью лопухов разок-другой хлопнул крыльями и непринужденно, но глухо пропел. Из хаты слышалось плачущее кряхтенье раненого пулеметчика. Изредка он вскрикивал резким осипшим голосом, перемежая крики неистовыми ругательствами. В палисаднике на шелковистом багрянце мака звенели пчелы. За станицей в лугу пулемет доканчивал ленту, и под его жизнерадостный строчащий стук, в промежутке между первым и вторым орудийными выстрелами, рыжая кобыла любовно облизала первенца, а тот, припадая к набухшему вымени матери, впервые ощутил полноту жизни и неизбывную сладость материнской ласки.

Когда второй снаряд жмякнулся где-то за гумном, из хаты, хлопнув дверью, вышел Трофим и направился к конюшне. Обходя навозную кучу, он ладонью прикрыл от солнца глаза и, увидев, как жеребенок, подрагивая от напряжения, сосет его, Трофимову, рыжую кобылу, растерянно пошарил в карманах, дрогнувшими пальцами нащупал кисет и, слюнявя цыгарку, обрел дар речи:

Та-а-ак… Значит, отелилась? Нашла время, нечего сказать. - В последней фразе сквозила горькая обида.

К шершавым от высохшего пота бокам кобылы прилипли бурьяные былки, сухой помет. Выглядела она неприлично худой и жидковатой, но глаза лучили горделивую радость, приправленную усталостью, а атласная верхняя губа ежилась улыбкой. Так по крайней мере казалось Трофиму. После того как поставленная в конюшню кобыла зафыркала, мотая торбой с зерном, Трофим прислонился к косяку и, неприязненно косясь на жеребенка, сухо спросил:

Догулялась?

Не дождавшись ответа, заговорил снова:

Хоть бы в Игнатова жеребца привела, а то черт его знает в кого… Ну, куда я с ним денусь?

В темноватой тишине конюшни хрустит зерно, в дверную щель точит золотистую россыпь солнечный кривой луч. Свет падает на левую щеку Трофима, рыжий ус его и щетина бороды отливают красниною, складки вокруг рта темнеют изогнутыми бороздами. Жеребенок на тонких пушистых ножках стоит, как игрушечный деревянный конек.

Убить его? - Большой, пропитанный табачной зеленью палец Трофима кривится в сторону жеребенка.

Кобыла выворачивает кровянистое глазное яблоко, моргает и насмешливо косится на хозяина.

В горнице, где помещался командир эскадрона, в этот вечер происходил следующий разговор:

Примечаю я, что бережется моя кобыла, рысью не перебежит, намётом - не моги, опышка ее душит. Доглядел, а она, оказывается, сжеребанная… Так уж береглась, так береглась… Жеребчик-то масти гнедоватой… Вот… - рассказывает Трофим.

Эскадронный сжимает в кулаке медную кружку с чаем, сжимает так, как эфес палаша перед атакой, и сонными глазами глядит на лампу. Над желтеньким светлячком огня беснуются пушистые бабочки, в окно налетают, жгутся о стекло, на смену одним - другие.

- …безразлично. Гнедой или вороной - все равно. Пристрелить. С жеребенком мы навродь цыганев будем.

Что? Вот и я говорю, как цыгане. А ежели командующий, что тогда? Приедет осмотреть полк, а он будет перед фронтом солонцевать и хвостом этак… А? На всю Красную Армию стыд и позор. Я даже не понимаю, Трофим, как ты мог допустить? В разгар гражданской войны и вдруг подобное распутство… Это даже совестно. Коноводам строгий приказ: жеребцов соблюдать отдельно.

Утром Трофим вышел из хаты с винтовкой. Солнце еще не всходило. На траве розовела роса. Луг, истоптанный сапогами пехоты, изрытый окопами, напоминал заплаканное, измятое горем лицо девушки. Около полевой кухни возились кашевары. На крыльце сидел эскадронный в сопревшей от давнишнего пота исподней рубахе. Пальцы, привыкшие к бодрящему холодку револьверной рукоятки, неуклюже вспоминали забытое, родное - плели фасонистый половник для вареников. Трофим, проходя мимо, поинтересовался:

Половничек плетете?

Эскадронный увязал ручку тоненькой хворостинкой, процедил сквозь зубы:

А вот баба - хозяйка - просит… Сплети да сплети. Когда-то мастер был, а теперь не того… не удался.

Нет, подходяще, - похвалил Трофим.

Эскадронный смел с колен обрезки хвороста, спросил:

Идешь жеребенка ликвидировать?

Трофим молча махнул рукой и прошел в конюшню.

Эскадронный, склонив голову, ждал выстрела. Прошла минута, другая - выстрела не было. Трофим вывернулся из-за угла конюшни, как видно чем-то смущенный.

Должно, боек спортился… Пистон не пробивает.

А ну, дай винтовку.

Трофим нехотя подал. Двинув затвором, эскадронный прищурился.

Да тут патрон нету!..

Не могет быть!.. - с жаром воскликнул Трофим.

Я тебе говорю, нет.

Так я ж их кинул там… за конюшней…

Эскадронный положил рядом винтовку и долго вертел в руках новенький половник. Свежий хворост был медвяно пахуч и липок, в нос ширяло запахом цветущего краснотала, землей попахивало, трудом, позабытым в неуемном пожаре войны…

Слушай!.. Черт с ним! Пущай при матке живет. Временно и так далее. Кончится война - на нем еще того… пахать. А командующий на случай чего войдет в его положение, потому что молокан и должен сосать… И командующий титьку сосал, и мы сосали, раз обычай такой, ну, и шабаш! А боек у твово винта справный.

Как-то, через месяц, под станицей Усть-Хоперской эскадрон Трофима ввязался в бой с казачьей сотней. Перестрелка началась перед сумерками. Смеркалось, когда пошли в атаку. На полпути Трофим безнадежно отстал от своего взвода. Ни плеть, ни удила, до крови раздиравшие губы, не могли понудить кобылу идти намётом. Высоко задирая голову, хрипло ржала она и топталась на одном месте до тех пор, пока жеребенок, разлопушив хвост, не догнал ее. Трофим прыгнул с седла, пихнул в ножны шашку и с перекошенным злобой лицом рванул с плеча винтовку. Правый фланг смешался с белыми. Возле яра из стороны в сторону, как под ветром, колыхалась куча людей. Рубились молча. Под копытами коней глухо гудела земля. Трофим на секунду глянул туда и схватил на мушку выточенную голову жеребенка. Рука ли дрогнула сгоряча, или виною промаха была еще какая-нибудь причина, но после выстрела жеребенок дурашливо взбрыкнул ногами, тоненько заржал и, выбрасывая из-под копыт седые комочки пыли, описал круг и стал поодаль. Обойму не простых патронов, а бронебойных - с красно-медными носами - выпустил Трофим в рыжего чертенка и, убедившись в том, что бронебойные пули (случайно попавшие из подсумка под руку) не причинили ни вреда, ни смерти потомку рыжей кобылы, вскочил на нее и, чудовищно ругаясь, трюпком поехал туда, где бородатые краснорожие староверы теснили эскадронного с тремя красноармейцами, прижимая их к яру.

Шолохов «Жеребенок» - сочинение «Сочинения по произведению «Жеребенок» (Шолохов М. А.) " Так в горький смертельный час гражданской войны многие писатели 20 века в своих произведениях подымали проблему насилия и гуманизма. Особенно ярко это можно проследить у И. Бабеля в “Конной армии”, у М. Шолохова в “Донских рассказах”. Истории героев в этих рассказах показывают всю несовместимость страшной разрушительной силы войны и насилия с человеческим счастьем, самой человеческой природой. Двадцатый век чреват такими катаклизмами, которые нарушили музыку народной жизни. В смертельной схватке гражданской войны столкнулись в предельно-острой классовой борьбе люди, живущие в одной стране, в одном селе, нередко родные по крови. Все отчетливее намечалась тема насилия в братоубийственной войне, где брат убивал брата, сын - отца лишь за то, что их взгляды расходились по идейным убеждениям. Родные люди, прожившие бок о бок десятилетия, деля друг с другом последний кусок хлеба, зверски убивали друг друга, уничтожая веками сложившийся уклад жизни. Гражданская война заставляла каждого выбирать, на чьей ты стороне, другого выбора она не оставляла. Особенно остро тема насилия между родными, кровными людьми показана у И. Бабеля в “Конармии” в новелле “Письмо”. В этом произведении сын пишет матери письмо, где описывает свою жизнь в Красной Армии, как ему приходится и голодно, и холодно “каждые сутки я ложусь отдыхать не евши и без всякой одежды, так что дюже холодно”. Дальше Василий Курдюков описывает матери про отца, как он убивал их сына Федора Тимофеевича, не понимая какое горе может пережить женщина, читая про то, как “папаша начали Федю резать, говоря – шкура, красная собака, сукин сын”. Дальше парень описывает как, теперь уже другой его брат Сенька “стали папашу плетить” и убивать. Вот где трагизм жестокой беспощадной войны, родные, самые близкие люди уничтожали друг друга “А я так думаю, что если попадусь я к вашим, то не будет мне пощады. А теперь, папаша, мы будем вас кончать… ” Одновременно с темой насилия писатели 20 века показывали в своих произведениях и романтические сюжеты, где они прославляли народные (общечеловеческие) ценности. Мы можем это проследить по рассказам М. Шолохова “Жеребенок” в “Донских рассказах”. В этом произведении маленький жеребенок, только что появившийся на свет, будит в людях, закаменелых смертельными боями, человеческие качества “сердце из камня превращается в мочалку… ” , “гляну на него, и рука дрожит… рубить не могу”. Мирный труд, продолжение рода, единение человека с природой – вот те шолоховские идеалы, по которым, как по камертону, должна настраиваться история. Всякое отступление от этой веками налаженной жизни, от народного опыта грозит непредсказуемыми последствиями, может привести к трагедии народа, трагедии человека.