Основные мотивы лирики А.Блока

Начало жизни Александра Блока (1880–1921) не предвещало того драматического напряжения, каким она будет исполнена в его зрелые годы. Поэт впоследствии писал в одной статье о «музыке старых русских семей», в этих словах звучала благодарная память об атмосфере дома, где рос он сам, о «светлом» деде с материнской стороны – Андрее Николаевиче Бекетове, знаменитом ботанике и либеральном ректоре Петербургского университета, как и вся семья, души не чаявшем во внуке. Бекетовы были неравнодушны к литературе, не только много читали, но и сами писали стихи и прозу или, во всяком случае, занимались переводами.

Одно из первых стихотворений, выученных мальчиком наизусть, – «Качка в бурю» Якова Полонского. Оно, может быть, привлекло его потому, что в некоторых строфах словно бы отразилась беспечальная обстановка его собственного детства:

Свет лампады на подушках;
На гардинах свет луны…
О каких-то все игрушках
Золотые сны.

Ребенком было весело декламировать выразительные строки о налетевшем шквале:

Гром и шум. Корабль качает;
Море темное кипит;
Ветер парус обрывает
И в снастях свистит.

Взрослым же Блок оказался свидетелем огромных и грозных исторических бурь, которые то окрыляли его поэзию, то перехватывали ее дыхание.

Поначалу он писал лирические стихи, где было ощутимо влияние и Жуковского, и Полонского, и Фета, и Апухтина – поэтов, далеких от «злобы дня». Но летом 1901 года студентом Петербургского университета Блок познакомился с лирикой оригинального философа Владимира Соловьева и почувствовал в ней нечто близкое тому «волнению беспокойному и неопределенному», которое начинал испытывать сам. Близкий поэтам, которым подражал юноша, Соловьев, однако, резко отличался от них смутным, мистически окрашенным, но напряженным и грозным предчувствием каких-то близящихся мировых потрясений. «О Русь, забудь былую славу. Орел двуглавый сокрушен…» – пророчил он еще в «тихое» царствование Александра III, хотя причину гибели империи усматривал в грядущем нашествии азиатских племен.

Поэт-философ оказался предтечей русского символизма, верившего, что действительность, окружающая жизнь – это лишь некий покров, за которым скрывается что-то неизмеримо более значительное. «…Все видимое нами – только отблеск, только тени от незримого очами», – писал Соловьев. Реальные же события и явления трактовались как символы – знаки, сигналы, подаваемые о происходящем в ином, идеальном мире.

Под влиянием соловьевских стихов и теорий увлечение Блока дочерью знаменитого ученого, Любовью Дмитриевной Менделеевой, жившей по соседству с бекетовской подмосковной усадебкой Шахматово, принимает мистически-таинственный, экзальтированный характер. Сказочно преображается, мифологизируется и сама «статная девушка в розовом платье, с тяжелой золотой косой», какой она предстала перед поэтом, и вся окружающая среднерусская природа, ближний лес и холмы, за которыми располагалось менделеевское Боблово:

Ты горишь над высокой горою,
Недоступна в Своем терему…

Восторженному влюбленному чудится, что девушка, знакомая с детских лет (и вскоре, в 1903 году, ставшая его женой), таинственно связана с воспетой Соловьевым Вечной Женственностью, Софией, Мировой Душой, грядущей в мир, чтобы чудесно преобразить его. Встречи с возлюбленной, томительное их ожидание, размолвки и примирения истолковываются мистически и приобретают неожиданные очертания, остро драматизируясь и полнясь глухой тревогой, порождаемой разнообразными соприкосновениями с действительностью.

Блок, как сказано в его стихах этой поры, «жизнью шумящей нестройно взволнован». Тут и смутно ощущаемый разлад в мирном прежде бекетовском семействе, и напряженные, трудные отношения с отцом – профессором Варшавского университета А. Л. Блоком, талантливым ученым, но крайне неуравновешенным человеком. А главное, как ни сторонится юный поэт политики, бурных студенческих сходок, как ни далека от него крестьянская жизнь и порой возникающие где-то в ближних селах волнения, как ни высокомерен тон его стихов о том, что «кругом о злате и о хлебе народы шумные кричат», – «шум» этот все же в какой-то мере влияет на рисующиеся Блоку картины конца света и истории, приближения Страшного Суда.

Будет день, и распахнутся двери,
Вереница белая пройдет.
Будут страшны, будут несказанны
Неземные маски лиц…

В более позднем блоковском стихотворении на образ Мадонны, создаваемый в келье иконописца, ложатся «огнекрасные» отсветы близящейся грозы. Нечто похожее происходит и в первой книге поэта «Стихи о Прекрасной Даме», где тоже «весь горизонт в огне» и образ героини претерпевает самые разные метаморфозы, то озаряясь нездешним светом, то настораживая и пугая:

Убегаю в прошедшие миги,
Закрываю от страха глаза,
На листах холодеющей книги -
Золотая девичья коса.
Надо мной небосвод уже низок,
Темный сон тяготеет в груди.
Мой конец предначертанный близок,
И война, и пожар – впереди.

Конкретная портретная черточка, делавшая в других стихах образ возлюбленной особенно пленительным («Молодая, с золотой косою, с ясной, открытой душою…»), тут оборачивается тревожным видением, чувственным соблазном, который грозит и душевным мраком, «темным сном», и чередой катастрофических событий.

Говоря о естественности сближения автора «Стихов о Прекрасной Даме» с так называемыми молодыми символистами (в отличие от старших – К. Бальмонта, В. Брюсова, 3. Гиппиус, В. Иванова, Д. Мережковского, Ф. Сологуба), Борис Пастернак писал, что в ту пору, на рубеже XIX и XX веков, «символистом была действительность, которая вся была в переходах и брожении; вся что-то скорее значила, нежели составляла, и скорее служила симптомом и знамением, нежели удовлетворяла». И сам Блок уже на исходе жизни утверждал, что символисты «оказались по преимуществу носителями духа времени».

Однако в отличие от других «молодых» – Андрея Белого (Бориса Николаевича Бугаева) и Сергея Соловьева (племянника поэта-философа) – Блок был меньше связан умозрительными построениями В. Соловьева. Перечитывая «Стихи о Прекрасной Даме», Пастернак отмечал в них «сильное проникновение жизни в схему». Уже в стихах 1901 года «Брожу в стенах монастыря…» говорилось:

Мне странен холод здешних стен
И непонятна жизни бедность.
Меня пугает сонный плен
И братий мертвенная бледность.

В то время как блоковская книга была воспринята как одно из программных произведений символизма, сам автор начинал, по его собственным словам, искать «на другом берегу» и временами даже резко, вызывающе отмежевывался от «братий». «Монастырские» нравы символистского круга, имитация религиозной экзальтации, ложная многозначительность (или, по блоковскому выражению, «истерическое захлебывание „глубинами“, которые быстро мелеют, и литературное подмигивание») были едко осмеяны поэтом в нашумевшей пьесе «Балаганчик».

И если прежде, как сказано в его стихах, «брата брат из дальних келий извещал: „Хвала!“ – и Андрей Белый превозносил произведения ровесника до небес, то теперь из тех же „келий“ раздавалась по адресу автора „Балаганчика“ хула, обвинения в кощунстве и измене соловьевским заветам.

Впрочем, не было более сурового критика блоковских стихов, чем… сам их автор. Если свою вторую книгу „Нечаянная Радость“ он сразу после ее выхода именовал „Отчаянной Гадостью“ еще в шутку, то годы спустя уже совершенно серьезно писал, что терпеть ее не может („за отдельными исключениями“), и уподоблял „болотистому лесу“.

Тем не менее новый сборник был для поэта выходом из той „лирической уединенности“, в которой, по его собственному определению, рождалась первая книга. И сам образ болота, столь критически переосмысленный впоследствии с оглядкой на все пережитое, в пору создания „Нечаянной Радости“ служил антитезой возвышенной „уединенности“ „Стихов о Прекрасной Даме“, их отстраненности от „жизни шумящей“.

В отзыве того же времени о книге одного из „братий“, Сергея Соловьева, Блок столь непримиримо писал о проявившемся в ней „полном презрении ко всему миру природы… полном пренебрежении к внешнему миру и происходящей отсюда зрительной слепоте“ едва ли не потому, что сам чувствовал эту подстерегавшую и его опасность.

Почти вызывающе противопоставляет поэт преследующей его (как пишет Блок матери) «проклятой отвлеченности» самую «низменную» конкретность родной природы – «небо, серое, как мужицкий тулуп, без голубых просветов, без роз небесных, слетающих на землю от германской зари, без тонкого профиля замка над горизонтом». «Здесь от края и до края – чахлый кустарник, – говорится в его статье 1905 года „Девушка розовой калитки и муравьиный царь“. – Пропадешь в нем, а любишь его смертной любовью. Выйдешь в кусты, станешь на болоте. И ничего-то больше не надо. Золото, золото где-то в недрах поет».

Заметно обостряется зрение поэта, различающего в знакомых с детства шахматовских окрестностях «лиловые склоны оврага», «золотые опилки», летящие из-под пилы, и «зарю» осенней рябины, подсказавшей ему проникновенный образ красавицы – родной природы:

И вдали, вдали призывно машет
Твой узорный, твой цветной рукав.

В блоковских стихах возникают причудливые существа – «болотные чертенятки», «твари весенние», образы которых почерпнуты из «леса народных поверий и суеверий», из той «руды», где, по выражению автора, «блещет золото неподдельной поэзии» (тоже – «золото, золото где-то в недрах поет»!).

Порой еще образ родной земли предстает у поэта в несколько стилизованном, сказочно-фольклорном обличии (так, в стихотворении «Русь» – «ведуны с ворожеями чаруют злаки на полях, и ведьмы тешатся с чертями в дорожных снеговых столбах»). Но вместе с тем в наиболее значительных его произведениях того же периода ощутимы «широкое дыхание», полная свобода и естественность:

Выхожу я в путь, открытый взорам,
Ветер гнет упругие кусты,
Битый камень лег по косогорам,
Желтой глины скудные пласты.

Строки, близкие, даже чисто ритмически, и русской классике (например, лермонтовскому «Выхожу один я на дорогу…»), и раздольной народной песне.

Некоторые современники уже догадывались, какой путь открывается перед автором таких стихов. Поэт Сергей Городецкий писал, что тогда относительно Блока существовали две «формулы»: Б = б (где Б – его творческий потенциал, а б – уже написанное им) и Б = б + X. «Этот X еще мелькает искорками… но несомненность его видна. Он мне представляется громадным…» – пророчески заключал Городецкий.

«Чую дали…» – говорится и в тогдашних стихах самого Блока.

Одна из этих «далей» – многообразная жизнь большого города, изображаемая поэтом и во всей своей горькой, хватающей за сердце обыденной неприкрашенности, с отчетливыми картинами петербургского быта, заставляющими вспоминать то Некрасова, то Достоевского, то Аполлона Григорьева («Окна во двор», «На чердаке», «В октябре»), и в причудливом фантастическом обрамлении, основанном, однако, на вполне реальных чертах тогдашней столицы и самоощущения современного человека («Незнакомка»).

Мы встретились с тобою в храме
И жили в радостном саду,
Но вот зловонными дворами
Пошли к проклятью и труду.
Мы миновали все ворота
И в каждом видели окне,
Как тяжело лежит работа
На каждой согнутой спине.

Слова, которыми озаглавлено стихотворение, начинающееся этими строками, – «Холодный день» – символ нового, трезвого и горького взгляда на жизнь. И все стихотворение – не о каком-то конкретном дне, а о духовном пути, проделанном поэтом от «храма» первой книги. Вскоре и герой блоковской пьесы «Песня Судьбы» Герман, чьи дом и обиход до деталей напоминают «благоуханную глушь» Шахматова, скажет жене: «Я понял, что мы одни, на блаженном острове, отделенные от всего мира. Разве можно жить так одиноко и счастливо?»

«Одно только делает человека человеком, – занесет поэт в дневник позже, – знание о социальном неравенстве».

Однако выход из «лирической уединенности», наступивший «холодный день» повлекли за собою не только плодотворное расширение круга жизненных наблюдений и поэтических тем, но и мучительные блуждания в поисках новых положительных ценностей: прельщение индивидуалистическими настроениями и идеалами, разрушительный скепсис, разъедающая ирония – все то, что Блок впоследствии окрестил «болотистым лесом» и изобразил в стихотворении «Друзьям»:

Что делать! Ведь каждый старался
Свой собственный дом отравить,
Все стены пропитаны ядом,
И негде главы преклонить!
Что делать! Изверившись в счастье,
От смеху мы сходим с ума
И, пьяные, с улицы смотрим,
Как рушатся наши дома!

«Ненавижу свое декадентство», – писал поэт летом 1906 года и в то же время признавался, что порой «кокетничает» своими демоническими настроениями, своевольной свободой, прожиганием жизни.

«Я всех забыл, кого любил…», «Нет исхода из вьюг, И погибнуть мне весело…», «Весны не будет, и не надо…», «Словно сердце застывающее Закатилось навсегда…», «Верь мне, в этом мире солнца Больше нет…», «Тайно сердце просит гибели…» – таковы главенствующие мотивы книги стихов «Снежная маска», героиня которой часто напоминает Снежную королеву (из знаменитой андерсеновской сказки, не случайно перечитывавшейся тогда Блоком), чьи леденящие поцелуи заставляют позабыть всех дотоле близких и любимых.

История влюбленности автора этой книги в одну из исполнительниц «Балаганчика» в театре Веры Федоровны Комиссаржевской – Н. Н. Волохову снова так неузнаваемо преображена, что сама актриса, по ее признанию, была «смущена звучанием трагической ноты, проходящей через все стихи». Веселое богемное время препровождение небольшого литературно-артистического кружка, легкая любовная игра, домашние маскарады – все это обернулось в книге грозными метелями, разгулом стихии, то освободительной и притягательной, то губительной и сложно соотносящейся с историческими бурями тех лет – кровавой драмой русско-японской войны, вспышкой революции, террором и реакцией.

Как тропинка, выводящая из «болотистого леса», в центральном женском персонаже «Снежной маски» и последующего цикла «Фаина» (то же имя носит и героиня «Песни Судьбы») начинают все явственнее проступать национальные русские черты:

Но для меня неразделимы
С тобою – ночь, и мгла реки,
И застывающие дымы,
И рифм веселых огоньки.
«Они читают стихи»

Какой это танец? Каким это светом
Ты дразнишь и манишь?
В кружении этом
Когда ты устанешь?
Чья песня? И звуки?
Чего я боюсь?
Щемящие звуки
И – вольная Русь?
«О, что мне закатный румянец…»

Исподволь прорастает тема, которой, как скажет вскоре поэт, он посвящает жизнь, – тема России, мощно воплощенная уже в цикле «На поле Куликовом» и других стихотворениях 1908–1910 годов, составивших основу раздела «Родина» в позднейшем собрании сочинений Блока («Россия», «Осенний день», «Русь моя, жизнь моя, вместе ль нам маяться?…», «На железной дороге»).

Страстная тяга к отчизне в самом скромном, неказистом ее обличье роднит автора этих стихов и с Лермонтовым, с его «странной любовью» не к громкой славе, а к «дрожащим огням печальных деревень», и с Тютчевым, и с Некрасовым:

Россия, нищая Россия,
Мне избы серые твои,
Твои мне песни ветровые -
Как слезы первые любви!

После виртуозно-разнообразной, капризно-причудливой, под стать изменчивым настроениям автора, ритмики и строфики «Снежной маски» стихи зрелого Блока, составившие третий том его лирики, внешне выглядят куда более традиционными, не поражают эффектами. «…Русская муза Блока стоит теперь перед нами и нага, и нища, – писал по выходе этого тома частый оппонент автора и вместе с тем чуткий его ценитель Андрей Белый, – но Блок ближе нам бронированной брюсовской формы, ивановских пышных роз и бальмонтовского блеска: он нищ, как… Россия».

Разумеется, это мнимая нищета. На самом деле речь идет о величайшей строгости поэтической формы, ее «незаметности» из-за точнейшего соответствия содержанию. Перечтем хотя бы далеко не самое известное стихотворение – «Осенний день»:

Идем по жнивью, не спеша,
С тобою, друг мой скромный,
И изливается душа,
Как в сельской церкви темной.
Осенний день высок и тих,
Лишь слышно – ворон глухо
Зовет товарищей своих,
Да кашляет старуха.
Овин расстелет низкий дым,
И долго под овином
Мы взором пристальным следим
За лётом журавлиным…
Летят, летят косым углом,
Вожак звенит и плачет…
О чем звенит, о чем, о чем?
Что плач осенний значит?
И низких нищих деревень
Не счесть, не смерить оком,
И светит в потемневший день
Костер в лугу далеком…
О, нищая моя страна,
Что ты для сердца значишь?
О, бедная моя жена,
О чем ты горько плачешь?

Скромен не только безымянный спутник автора, скромна и вся обстановка, в которой «изливается душа» и которая недаром уподоблена сельской церкви. Скупыми, но безошибочно отобранными и впечатляющими штрихами рисуется далее осенний русский пейзаж, и все нарастает напряженная взволнованность и музыкальность стиха. Вот еще еле заметная, ненавязчивая аллитерация: «Мы взором пристальным сЛедим за Лётом журавЛиным… Летят, Летят косым угЛом…», в которой, быть может даже бессознательно, отразилось воспоминание о журавлином клике – курлыканье. Вот все более явственные повторы и параллелизмы: «Вожак звенит и плачет… О чем звенит, о чем, о чем?… И низких нищих деревень не счесть, не смерить оком… О, нищая моя страна… О, бедная моя жена…»

В понятном стремлении охарактеризовать новый этап в творчестве Блока критика порой упрощала и огрубляла его содержание, утверждая, например, что «юный певец любви превратился в певца родины». На самом деле все обстояло неизмеримо сложнее.

Однажды, готовя стихи к печати, поэт записал: «Можно издать „песни личные“ и „песни объективные“. То-то забавно делить… сам черт ногу сломит». «Внешний» и «внутренний» мир, человек и современность, человек и история теснейшим образом связаны у Блока друг с другом.

Рисующийся в его лирике «страшный мир» – это не столько даже социальная действительность той поры, хотя поэт и впрямь относится к ней резко отрицательно, сколько трагический мир мятущейся, изверившейся и отчаявшейся души, испытывающей все возрастающее «атмосферное давление» эпохи:

Рожденные в года глухие
Пути не помнят своего.
Мы – дети страшных лет России -
Забыть не в силах ничего.
… От дней войны, от дней свободы -
Кровавый отсвет в лицах есть.
«Рожденные в года глухие…»

Определение «певец любви» применительно к Блоку выглядит особенно банально.

Конечно, у него немало стихов, покоряющих силой, чистотой, целомудрием запечатленного в них чувства, и недаром столь разные люди, как Федор Сологуб и Николай Гумилев, сравнивали Блока с Шиллером.

Приближается звук. И, покорна щемящему звуку,
Молодеет душа.
И во сне прижимаю к губам твою прежнюю руку,
Не дыша.
Снится – снова я мальчик, и снова любовник,
И овраг, и бурьян,
И в бурьяне – колючий шиповник,
И вечерний туман.
Сквозь цветы, и листы, и колючие ветки, я знаю,
Старый дом глянет в сердце мое,
Глянет небо опять, розовея от краю до краю,
И окошко твое.
«Приближается звук. И, покорна щемящему звуку…»

Бросающаяся в глаза «неправильность», «разнобой» четных строк этого стихотворения, то предельно кратких («Не дыша»), то вдруг удлиняющихся, замечательно передает взволнованность и боль этого – поистине – сновидения, счастливое и горестное «сердцебиение» дорогих воспоминаний.

Выразителен ритмический «пульс» и другого стихотворения:

Протекли за годами года,
И слепому и глупому мне
Лишь сегодня приснилось во сне,
Что она не любила меня никогда…
«Протекли за годами года…»

Последняя строка недаром трудно выговаривается: о таком ровно и спокойно не скажешь…

Но сколько же у «певца любви» иных стихов – о чудовищных метаморфозах, когда вместо настоящего чувства предстает лишь его кривляющаяся тень, торжествует «черная кровь» (примечательное название блоковского цикла) и между людьми и в их собственных душах разверзается «страшная пропасть»!

В стихотворении «Унижение» нагнетаются образы, казалось бы несовместимые с «нормальными» буднями публичного дома, но беспощадно обнажающие всю губительность, бесчеловечность, кощунственность происходящего: эшафот, шествие на казнь, искаженные мукой черты на иконе…

Замечательна «оркестровка» стихотворения: с первых строк возникает особая нота – напряженный, несмолкающий звук («Желтый Зимний Закат За окном… на каЗнь осужденных поведут на Закате таком»), пронизывающий буквально все строфы и порой достигающий чрезвычайного драматизма:

РаЗве дом этот – дом в самом деле?
РаЗве так суждено меж людьми?
… Только губы с Запекшейся кровью
На иконе твоей Золотой
(РаЗве это мы Звали любовью?)
Преломились беЗумной чертой…

Нет, если уж уподоблять Блока певцу, то лишь так, как это сделала Анна Ахматова, назвав его в одном стихотворении «трагическим тенором эпохи». Не традиционным слащавым «душкой-тенором», как поясняла она сама, а совершенно иным, необычным – с голосом, полным глубокого драматизма, и «страшным, дымным лицом» (эти слова из другого произведения Ахматовой перекликаются с собственными строками поэта о «кровавом отсвете в лицах»).

Блок не только магнетически притягивал современников красотой и музыкальностью стиха («Незнакомку» твердили наизусть самые разные люди), но и потрясал бесстрашной искренностью, высокой «шиллеровской» человечностью и совестливостью.

Перед его глазами неотступно стояла «обреченных вереница», о которой говорилось еще в сравнительно ранних стихах, не позволяя «уйти в красивые уюты», прельститься надеждой на собственное, «личное» счастье, как бы оно ни манило. В стихотворении «Так. Буря этих лет прошла…» мысль о мужике, который после подавленной революции вновь понуро «поплелся бороздою сырой и черной», вроде бы готова отступить перед радужным соблазном любви, возврата в страну счастливых воспоминаний, но вкрадчивый зов «забыть о страшном мире» сурово и непреклонно отвергается поэтом.

Трагедия мировой войны отразилась в таких стихах Блока, как «Петроградское небо мутилось дождем…», «Коршун», «Я не предал белое знамя…», оцененных критиками как «оазис в пустоте, выжженной барабанной бездарностью» казенно-патриотических виршей, и еще больше обострила у него любовь к родине и предчувствие неминуемых потрясений. Неудивительно, что все происшедшее в 1917 году он воспринял с самыми великими надеждами, хотя и не обольщался насчет того, чем грозило разбушевавшееся «море» (образ, издавна символизировавший у поэта грозную стихию, народ, историю). С замечательной искренностью выразил он свое тогдашнее умонастроение в стихотворном послании «3. Гиппиус»:

Страшно, сладко, неизбежно, надо
Мне – бросаться в многопенный вал…

Его нашумевшая поэма «Двенадцать», по выражению чуткого современника, академика С. Ф. Ольденбурга, осветила «и правду и неправду того, что совершилось». Дальнейшие же события Гражданской войны и «военного коммунизма» со всеми их тяготами, лишениями и унижениями привели Блока к глубокому разочарованию. «Но не эти дни мы звали», – сказано в его последнем стихотворении «Пушкинскому Дому». Его муза почти замолкает.

И все же даже в редких, последних «каплях» блоковской лирики сказалось бесконечно много: и благодарное преклонение перед жизнью, красотой, «родным для сердца звуком» отечественной культуры («Пушкинскому Дому»), и страстный порыв сквозь наставшую «непогоду» в «грядущие века», и прощальное напутствие собственным стихам, в котором вновь прозвучала столь дорогая ему мысль о неразрывности «объективного» и «личного», образовавшей драгоценный и неповторимый склад его поэзии. В надписи, сделанной на одном из своих последних сборников, подаренном героине цикла «Кармен», актрисе Л. А. Дельмас, он обращался к своим «песням» со словами:

Неситесь! Буря и тревога
Вам дали легкие крыла,
Но нежной прихоти немного
Иным из вас она дала…

Смерть Александра Блока глубоко потрясла самых разных людей.

«Наше солнце, в муках погасшее», – писала о покойном Анна Ахматова.

«У Блока не осталось детей… но у него осталось больше, и нет ни одного из новых поэтов, на кого б не упал луч его звезды, – отозвался на горестную весть другой замечательный писатель, Алексей Ремизов. – А звезда его – трепет слова его, как оно билось, трепет сердца Лермонтова и Некрасова – звезда его незакатна».

Она сияет и поныне.

Андрей Турков

В 1910–1911 гг. Блок подготовил собрание своих стихотворений в трех книгах, вскоре выпущенное символистским издательством «Мусагет» (М., 1911–1912). В кратком предисловии поэт подчеркивал особый характер этого трехтомника: «…каждое стихотворение необходимо для образования главы; из нескольких глав составляется книга; каждая книга есть часть трилогии; всю трилогию я могу назвать „романом в стихах“: она посвящена одному кругу чувств и мыслей, которому я был предан в течение первых двенадцати лет сознательной жизни». В письме к Андрею Белому (6 июня 1911 г.) Блок пояснял, что в этом издании отражен пройденный им драматический путь: «…все стихи вместе– „трилогия вочеловечения“ (от мгновения слишком яркого света – через необходимый болотистый лес – к отчаянию, проклятиям, „возмездию“ и… – к рождению человека „общественного“, художника, мужественно глядящего в лицо миру…)».

А.А. Блок. Основные мотивы лирики

Далек и близок одновременно был он нашей эпохе…Он искал слияния с космосом, а не с человечеством. Жил предчувствием тайны и чуда…П.С. Коган

На творчество А.А. Блока (1880-1921) оказали серьёзное влияние русская романтическая поэзия, русский фольклор, философия Владимира Соловьева. Значительный след в его поэзии оставило и сильное чувство к Л.Д. Менделеевой, ставшей в 1903 г. его женой. Лирика Блока выступает как единое произведение, развернутое во времени: «...Я твердо уверен, что это должное и что все стихи вместе - «трилогия вочеловечения» (от мгновения слишком яркого света - через необходимый болотистый лес - к отчаянью, проклятиям, «возмездию» и... к рождению человека «общественного», художника, мужественно глядящего в лицо миру...)» , - так Блок характеризовал этапы своего творческого пути и содержание книг, составивших трилогию.

Ветер принес издалёка
Песни весенней намек,
Где-то светло и глубоко
Неба открылся клочок.

В этой бездонной лазури,
В сумерках близкой весны
Плакали зимние бури,
Реяли звездные сны.

Робко, темно и глубоко
Плакали струны мои.
Ветер принес издалёка
Звучные песни твои.

Предчувствую Тебя...

И тяжкий сон житейского сознанья

Ты отряхнешь, тоскуя и любя.

Вл. Соловьев

Предчувствую Тебя. Года проходят мимо -

Всё в облике одном предчувствую Тебя.

Весь горизонт в огне - и ясен нестерпимо,

И молча жду,- тоскуя и любя.

Весь горизонт в огне, и близко появленье,

Но страшно мне: изменишь облик Ты,

И дерзкое возбудишь подозренье,

Сменив в конце привычные черты.

О, как паду - и горестно, и низко,

Не одолев смертельные мечты!

Как ясен горизонт! И лучезарность близко.

Но страшно мне: изменишь облик Ты.

Вхожу я в темные храмы,

Совершаю бедный обряд.

Там жду я Прекрасной Дамы

В мерцаньи красных лампад.

В тени у высокой колонны

Дрожу от скрипа дверей.

А в лицо мне глядит, озаренный,

Только образ, лишь сон о Ней.

О, я привык к этим ризам

Величавой Вечной Жены!

Высоко бегут по карнизам

Улыбки, сказки и сны.

О, Святая, как ласковы свечи,

Как отрадны Твои черты!

Мне не слышны ни вздохи, ни речи,

Но я верю: Милая - Ты.

Мне страшно с Тобой встречаться. Страшнее Тебя не встречать. Я стал всему удивляться, На всем уловил печать. По улице ходят тени, Не пойму - живут, или спят. Прильнув к церковной ступени, Боюсь оглянуться назад. Кладут мне на плечи руки, Но я не помню имен. В ушах раздаются звуки Недавних больших похорон. А хмурое небо низко - Покрыло и самый храм. Я знаю: Ты здесь. Ты близко. Тебя здесь нет. Ты - там.

Однако в первом томе стихов нашли своё отражение и социальные мотивы. В цикле «Распутья» (1903), завершающем первый том , тема Прекрасной Дамы соединяется с социальными мотивами - поэт словно поворачивается лицом к другим людям и замечает их горе, несовершенство мира, в котором они живут («Фабрика», «Из газет», «По берегу плелся больной человек» и др.)

В соседнем доме окна жолты.
По вечерам - по вечерам
Скрипят задумчивые болты,
Подходят люди к воротам.

И глухо заперты ворота,
А на стене - а на стене
Недвижный кто-то, черный кто-то
Людей считает в тишине.

Я слышу всё с моей вершины:
Он медным голосом зовет
Согнуть измученные спины
Внизу собравшийся народ.

Они войдут и разбредутся,
Навалят на спины кули.
И в жолтых окнах засмеются,
Что этих нищих провели.

«Из газет» Александр Блок

Встала в сияньи. Крестила детей.
И дети увидели радостный сон.
Положила, до полу клонясь головой,
Последний земной поклон.

Коля проснулся. Радостно вздохнул,
Голубому сну еще рад наяву.
Прокатился и замер стеклянный гул:
Звенящая дверь хлопнула внизу.

Прошли часы. Приходил человек
С оловянной бляхой на теплой шапке.
Стучал и дожидался у двери человек.
Никто не открыл. Играли в прятки.

Были веселые морозные Святки.

Прятали мамин красный платок.
В платке уходила она по утрам.
Сегодня оставила дома платок:
Дети прятали его по углам.

Подкрались сумерки. Детские тени
Запрыгали на стене при свете фонарей.
Кто-то шел по лестнице, считая ступени.
Сосчитал. И заплакал. И постучал у дверей.

Дети прислушались. Отворили двери.
Толстая соседка принесла им щей.
Сказала: «Кушайте». Встала на колени
И, кланяясь, как мама, крестила детей.

Мамочке не больно, розовые детки.
Мамочка сама на рельсы легла.
Доброму человеку, толстой соседке,
Спасибо, спасибо. Мама не могла…

Мамочке хорошо. Мама умерла.

По берегу плелся больной человек.

С ним рядом ползла вереница телег.

В дымящийся город везли балаган,

Красивых цыганок и пьяных цыган.

И сыпали шутки, визжали с телег.

И рядом тащился с кульком человек.

Стонал и просил подвезти до села.

Цыганочка смуглую руку дала.

И он подбежал, ковыляя, как мог,

И бросил в телегу тяжелый кулек.

И сам надорвался, и пена у губ.

Цыганка в телегу взяла его труп.

С собой усадила в телегу рядком,

И мертвый качался и падал ничком.

И с песней свободы везла до села.

И мертвого мужа жене отдала.

Также в этом цикле появляется гамлетовский мотив («Песня Офелии»).

Разлучаясь с девой милой,

Друг, ты клялся мне любить!..

Уезжая в край постылый,

Клятву данную хранить!..

Там, за Данией счастливой,

Берега твои во мгле...

Вал сердитый, говорливый

Моет слезы на скале...

Милый воин не вернется,

Весь одетый в серебро...

В гробе тяжко всколыхнется

Бант и черное перо...

Пристально вглядываясь в окружающий мир, лирический герой замечает его неблагополучие, приходит к мысли, что жизнью в этом мире правят стихии. Этот новый взгляд получил отражение во втором томе , в циклах: «Нечаянная Радость» (1907), «Вольные мысли» (1907), «Снежная маска» (1907), «Земля в снегу» (1908), «Ночные часы» (1911). Параллельно с этими циклами А. Блок создает ряд лирических драм: «Балаганчик», «Незнакомка» (1906), «Песня Судьбы» (1908), «Роза и Крест» (1913). Создание второго тома совпало с революционными событиями в стране. Раздумья поэта о судьбе Родины вылились в стихи о России , о своём отношении к её прошлому, настоящему и будущему («Осенняя воля», «Русь», «Россия» и др.).

«Осенняя воля» Александр Блок

Выхожу я в путь, открытый взорам,
Ветер гнет упругие кусты,
Битый камень лег по косогорам,
Желтой глины скудные пласты.

Разгулялась осень в мокрых долах,
Обнажила кладбища земли,
Но густых рябин в проезжих селах
Красный цвет зареет издали.

Вот оно, мое веселье, пляшет
И звенит, звенит, в кустах пропав!
И вдали, вдали призывно машет
Твой узорный, твой цветной рукав.

Кто взманил меня на путь знакомый,
Усмехнулся мне в окно тюрьмы?
Или - каменным путем влекомый
Нищий, распевающий псалмы?

Нет, иду я в путь никем не званый,
И земля да будет мне легка!
Буду слушать голос Руси пьяной,
Отдыхать под крышей кабака.

Запою ли про свою удачу,
Как я молодость сгубил в хмелю…
Над печалью нив твоих заплачу,
Твой простор навеки полюблю…

Много нас - свободных, юных, статных -
Умирает не любя…
Приюти ты в далях необъятных!
Как и жить и плакать без тебя!

РУСЬ

Ты и во сне необычайна.

Твоей одежды не коснусь.

И в тайне - ты почиешь, Русь.

Русь, опоясана реками

И дебрями окружена,

С болотами и журавлями,

И с мутным взором колдуна,

Где разноликие народы

Из края в край, из дола в дол

Ведут ночные хороводы

Под заревом горящих сел.

Где ведун ы с вороже я ми

Чаруют злаки на полях

И ведьмы тешатся с чертями

В дорожных снеговых столбах.

Где буйно заметает вьюга

До крыши - утлое жилье,

И девушка на злого друга

Под снегом точит лезвее.

Где все пути и все распутья

Живой клюкой измождены,

И вихрь, свистящий в голых прутьях,

Поет преданья старины...

Так - я узнал в моей дремоте

Страны родимой нищету,

И в лоскутах ее лохмотий

Души скрываю наготу.

Тропу печальную, ночную

Я до погоста протоптал,

И там, на кладбище ночуя,

Подолгу песни распевал.

И сам не понял, не измерил,

Кому я песни посвятил,

В какого бога страстно верил,

Какую девушку любил.

Живую душу укачала,

Русь, на своих просторах ты,

И вот - она не запятнала

Первоначальной чистоты.

Дремлю - и за дремотой тайна,

И в тайне почивает Русь.

Она и в снах необычайна,

Ее одежды не коснусь.

Россия
Опять, как в годы золотые,
Три стертых треплются шлеи,
И вязнут спицы росписные
В расхлябанные колеи...
Россия, нищая Россия,
Мне избы серые твои,
Твои мне песни ветровые,-
Как слезы первые любви!
Тебя жалеть я не умею
И крест свой бережно несу...
Какому хочешь чародею
Отдай разбойную красу!
Пускай заманит и обманет,-
Не пропадешь, не сгинешь ты,
И лишь забота затуманит
Твои прекрасные черты...
Ну что ж? Одной заботой боле -
Одной слезой река шумней
А ты все та же - лес, да поле,
Да плат узорный до бровей...
И невозможное возможно,
Дорога долгая легка,
Когда блеснет в дали дорожной
Мгновенный взор из-под платка,
Когда звенит тоской острожной
Глухая песня ямщика!..

Лирический герой Блока связан с Родиной неразрывными узами. Первоначальный образ России поэт создаёт в русле фольклорной традиции: Русь - это таинственная, полусказочная земля, опоясанная лесами и окружённая дебрями, «с болотами и журавлями и с мутным взором колдуна» («Русь», 1906). Однако этот образ текуч : уже в стихотворении «Россия» (1908) образ древней земли незаметно трансформируется в женский образ: «какому хочешь чародею отдай разбойную красу» . Лирический герой убеждён, что Руси ничего не страшно, что она способна выстоять в любых испытаниях («не пропадёшь, не сгинешь ты» ). Лирический герой признаётся в любви к Родине, с которой «и невозможное возможно» . Особое место в лирике Блока занимает цикл «На поле Куликовом» (1908). Поэт считал, что история повторяется, поэтому необходимо осмысление её уроков: «Куликовская битва принадлежит к символическим событиям... Таким событиям суждено возвращение. Разгадка их еще впереди». Лирический герой этого цикла - это и древнерусский воин, который готовится к смертельной битве, и философ, размышляющий о судьбе России: «…До боли / Нам ясен долгий путь! / Наш путь - стрелой татарской древней воли / Пронзил нам грудь» . Несмотря на «кровь и пыль» , несмотря на грозящую «мглу - ночную и зарубежную» , на предвещающий беду «закат в крови» , лирический герой не мыслит своей жизни отдельно от России. Чтобы подчеркнуть неразделимость судьбы - своей и Родины, - Блок прибегает к смелой метафоре, несвойственной традиционному восприятию родной земли, - поэт называет Россию «женой»: «О, Русь моя! Жена моя!» . Заканчивается цикл на тревожной ноте: близится «начало / Высоких и мятежных дней /… Недаром тучи собрались» . Неслучаен и эпиграф, предпосланный пятой части цикла: «И мглою бед неотразимых / Грядущий день заволокло (В. Соловьёв)» . Предчувствия Блока оказались пророческими: революции, репрессии и войны регулярно потрясали нашу страну на протяжении всего XX столетия. Действительно, «И вечный бой! Покой нам только снится…» . Однако великий поэт верил в способность России преодолеть все испытания: «Пусть ночь. Домчимся…» . Остро воспринимая социальные потрясения, Блок переживает предчувствие надвигающейся катастрофы. Его трагическое мироощущение особенно ярко проявилось в цикле «Страшный мир» (1910-1916), открывающем третий том . В «страшном мире» нет любви, нет здоровых человеческих чувств, нет будущего («Ночь, улица, фонарь, аптека...» (1912)).

Тема «страшного мира» звучит и в циклах «Возмездие», «Ямбы» . Возмездие в интерпретации Блока - это суд собственной совести: расплатой тому, кто изменил своему предназначению, поддавшись губительному воздействию «страшного мира», становится усталость от жизни, внутренняя опустошенность, духовная смерть. В цикле «Ямбы» звучит мысль о том, что возмездие грозит всему «страшному миру». И всё же лирический герой не теряет веры в победу света над тьмой, он устремлён в будущее: О, я хочу безумно жить: Все сущее - увековечить, Безличное - вочеловечить, Несбывшееся - воплотить! Здесь же продолжается и тема России. Судьба Родины для лирического героя неотделима от его собственной судьбы («Русь моя, жизнь моя, вместе ль нам маяться?..» , 1910). А.Блок был глубоко убеждён, что родину не выбирают, он был способен любить и Россию страшную, уродливую в своей бездуховности - вспомним стихотворение «Грешить бесстыдно, непробудно» (1914): Грешить бесстыдно, непробудно, Счет потерять ночам и дням, И, с головой от хмеля трудной, Пройти сторонкой в божий храм. Три раза преклониться долу, Семь - осенить себя крестом, Тайком к заплеванному полу Горячим прикоснуться лбом. Кладя в тарелку грошик медный, Три, да еще семь раз подряд Поцеловать столетний, бедный И зацелованный оклад. А воротясь домой, обмерить На тот же грош кого-нибудь, И пса голодного от двери, Икнув, ногою отпихнуть. И под лампадой у иконы Пить чай, отщелкивая счет, Потом переслюнить купоны, Пузатый отворив комод, И на перины пуховые В тяжелом завалиться сне...Да, и такой, моя Россия, Ты всех краев дороже мне.26 августа 1914

Лирика А. Блока необычайно музыкальна . По мнению поэта, музыка - это внутренняя сущность мира. «Душа настоящего человека есть самый сложный и самый певучий музыкальный инструмент...» , - считал Блок, - поэтому все поступки человека - от необычайных взлётов до падения в пропасть «страшного мира» - являются проявлениями верности или неверности человека «духу музыки». Как и все символисты, А. Блок придавал особое значение ритмико-мелодическому рисунку произведения. В его поэтическом арсенале инструментов стихосложения широко представлены верлибр и ямбы, белый стих и анапест. Также большое значение Блок придавал цвету . Для его творчества цвет - средство символического изображения мира. Основные цвета в поэзии Блока - белый и чёрный, что обусловлено эстетикой символизма , рассматривающего мир как контрастное соединение идеального и реального, земного и небесного. Белый цвет прежде всего символизирует святость, чистоту, отрешённость. Чаще всего белый цвет встречается в первом томе - с ним связаны образы-символы чистоты, непорочности и недостижимости (например: белые птицы, белое платье, белые лилии). Постепенно белый цвет приобретает и другие значения:

1) страсти, освобождения: Серебристым, снежным хмелем Опьяню и опьянюсь? Сердцем, преданным метелям, К высям неба унесусь.??В далях снежных веют крылья, -Слышу, слышу белый зов;??В вихре звездном, без усилья Сброшу звенья всех оков?Опьянись же светлым хмелем, Снежнооким будь и Ты…??Ах, потерян счет неделям В вихре белой красоты!??1906-1907 2) смерти, гибели: <…>А она не слышит -Слышит - не глядит, Тихая - не дышит, Белая - молчит...Уж не просит кушать...Ветер свищет в щель. Как мне любо слушать Вьюжную свирель! Ветер, снежный север, Давний друг ты мне! Подари ты веер Молодой жене! Подари ей платье Белое, как ты! Нанеси в кровать ей Снежные цветы!Ты дарил мне горе, Тучи, да снега...Подари ей зори, Бусы, жемчуга! Чтоб была нарядна И, как снег, бела! Чтоб глядел я жадно Из того угла!.. Слаще пой ты, вьюга, В снежную трубу, Чтоб спала подруга В ледяном гробу!<…>Декабрь 1906

Частотность использования белого цвета снижается по мере развития поэзии Блока от символизма к реализму «страшного мира» и революции, а использования чёрного - повышается. Чёрный цвет в лирике Блока символизирует одержимость, неистовство, трагизм, отчаяние, неприкаянность:

1) В душе весну будит её весна, Но ум сжимает дьявол чёрный… 2) Рабом безумным и покорнымДо времени таюсь и жду Под этим взором, слишком черным. В моем пылающем бреду... 3) Только дикий чёрный ветер, Сотрясающий мой дом…

Чёрный цвет - это ещё и знак философского осмысления жизни - знак иноческого служения, и символ полноты жизни:

1) Я грустным братьям - брат примерный, И рясу черную несу, Когда с утра походкой верной Сметаю с бледных трав росу. 2) И чёрная, земная кровь Сулит нам, раздувая вены, Все разрушая рубежи, Неслыханные перемены, Невиданные мятежи…

Встречаются в лирике Блока и другие цветовые символы, обусловленные традициями средневековой эстетики, которым следовал поэт в своём творчестве: Жёлтый - знак пошлости, социальной несправедливости, враждебной силы; Синий - знак измены, зыбкости мечты, поэтического вдохновения. Поэтическое совершенство лирики А. Блока позволило ему занять почётное место в ряду русских классиков, создававших великую русскую литературу.

1. Поэт А. А. Блок.
2. Основные темы в творчестве Блока.
3. Любовь в поэзии поэта.

...Писатель, верующий в свое призвание, каких бы размеров этот писатель ни был, сопоставляет себя со своей родиной, полагая, что болеет ее болезнями, сораспинается с нею...
А. А. Блок

А. А. Блок родился в дворянской интеллигентской семье. По отзывам Блока, отец его был знатоком литературы, тонким стилистом и неплохим музыкантом. Но он обладал деспотическим характером, именно поэтому мать Блока ушла от мужа еще до рождения сына.

Блок провел свое детство в атмосфере литературных интересов, что рано пробудило в нем тягу к поэзии. Еще в пятилетнем возрасте Блок начал писать стихи. Но серьезное обращение к поэтическому творчеству относится к годам окончания поэтом гимназии.

Лирика Блока уникальна. При всем многообразии тем и средств выражения, она предстает перед читателем как единое целое, как отражение «пути», пройденного поэтом. На эту особенность своего творчества указывал и сам Блок. А. А. Блок прошел сложный творческий путь. От символистских, романтических стихотворений — к обращению к реальной революционной действительности. Многие современники и даже бывшие друзья Блока, сбежав от революционной действительности за рубеж, кричали, что поэт продался большевикам. Но это было не так. Блок пострадал от революции, но сумел понять и то, что время перемен было неизбежным. Поэт очень чутко ощущал жизнь, проявлял интерес к судьбе родной страны и русского народа.

Любовь для Блока — основная тема творчества, будь то любовь к женщине, к России. Раннее творчество поэта отличается религиозными мечтаниями. Цикл «Стихов о Прекрасной Даме» исполнен тревог, ощущения приближающейся катастрофы. Поэт тосковал об идеале женщины. Стихи Блока посвящены его будущей жене, Д, И. Менделеевой. Вот строки из стихотворения «Вхожу я в темные храмы...»:

Вхожу я в темные храмы,
Совершаю бедный обряд.
Там жду я Прекрасной Дамы
В мерцаньи красных лампад.
В тени у высокой колонны
Дрожу от скрипа дверей.
А в лицо мне глядит, озаренный,
Только образ, лишь сон о Ней.

Любовь поэта к будущей жене в «Стихах о Прекрасной Даме» совмещалась с увлечением философскими идеями В. С. Соловьева. Наиболее близким поэту оказалось учение философа о существовании Великой Женственности, Души Мира. Неразрывно связана с Великой Женственностью мысль о спасении мира через его духовное обновление. Особенный отклик у поэта вызвала мысль философа о том, что любовь к миру открывается через любовь к женщине.

В «Стихах о Прекрасной Даме» идеи двоемирия, представляющих собой сочетание духовного и материального, воплотились через систему символов. Облик героини этого цикла отличается неоднозначен. С одной стороны, это вполне реальная женщина:

Она стройна и высока,
Всегда надменна и сурова.
С другой стороны, это мистический образ.
То же относится и к герою.

История земной любви у Блока воплощается в романтическом символическом мифе. «Земное» (лирический герой) противопоставлено «небесному» (Прекрасная Дама), ощущается стремление к их воссоединению, благодаря чему должна наступить полная гармония.

Но с течением времени поэтическая направленность Блока менялась. Поэт понимал, что, когда вокруг голод и разруха, борьба и смерть, нельзя уйти в «миры иные». И тогда в творчество поэта ворвалась жизнь во всем ее многообразии. В поэзии Блока появляется тема народа и интеллигенции. Например, в стихотворении «Незнакомка» показано столкновение прекрасной мечты с действительностью:

И медленно, пройдя меж пьяными,
Всегда без спутников, одна,
Дыша духами и туманами,
Она садится у окна.

Блок записывал в дневнике: «Она — это некий идеал красоты, способный, быть может, пересоздать жизнь, изгнать из нее все уродливое, дурное». Двойственность — соприкосновение образа-идеала и отталкивающей реальности — нашла свое отражение в этом стихотворении. Она эта отразилась даже в двухчастной композиции произведения. Первую часть наполняет ожидание мечты, идеального образа Незнакомки:

И каждый вечер друг единственный
В моем стакане отражен...

Но место встречи с идеалом — трактир. И автор умело нагнетает обстановку, готовя читателя к появлению Незнакомки. Появление Незнакомки во второй части стихотворения на время преображает для героя действительность. В стихотворении «Незнакомка» удивительно психологично раскрывается образ лирического героя. Смена его состояний очень важна для Блока. Отчетливо проявляется в поэзии Блока любовь к родине. Любовь к родной стране у Блока отчетливо перекликается с глубоким чувством к женщине:

О, Русь моя! Жена моя! До боли
Нам ясен долгий путь!

Блок стремился продолжать традиции русской классической литературы, видел свою задачу в служении народу. В стихотворении «Осенняя воля» видны лермонтовские традиции. М. Ю. Лермонтов в своем стихотворении «Родина» называл любовь к отчизне «странной», поэту дороги были не «слава, купленная кровью», а «степей холодное молчанье», «дрожащие огни печальных деревень». Такова же и любовь Блока:

Над печалью нив твоих заплачу,
Твой простор навеки полюблю...

Отношение Блока к родине более лично, интимно, подобно его любви к женщине. Недаром в этом стихотворении Русь предстает перед читателем в образе женщины:

И вдали, вдали призывно машет
Твой узорный, твой цветной рукав

В стихотворении «Русь» родина — это тайна. И разгадка тайны — в душе народа. Получил отражение в поэзии Блока мотив страшного мира. Наиболее ярко вся безысходность жизни проявляется в широко известном стихотворении «Ночь, улица, фонарь, аптека...»:

Ночь, улица, фонарь, аптека,
Бессмысленный и тусклый свет.
Живи еще хоть четверть века —
Все будет так. Исхода нет.
Умрешь — начнешь опять сначала,
И повторится все, как встарь:
Ночь, ледяная рябь канала,
Аптека, улица, фонарь.

Роковой круговорот жизни, ее безысходность удивительно четко и просто отражены в этом стихотворении.

Стихи Блока во многом трагичны. Но трагичным было время, породившее их. Но суть творчества, по словам самого поэта, в служении будущему. В последнем своем стихотворении «Пушкинскому дому» Блок вновь говорит об этом:

Пропуская дней гнетущих
Кратковременный обман,

Прозревали дней грядущих
Сине-розовый туман.

Для понимания творчества поэта во многом немаловажен образ его лирического героя. Ведь, как мы знаем, люди отражают и самих себя в своих произведениях.

В стихотворении «Фабрика» мы видим обращение поэта-символиста к реальности, к социальной тематике. Но реальность соотносится с символической философией, осознанием лирическим героем своего места в жизни. В стихотворении можно выделить три образа: толпу людей, собравшихся у ворот; мистического персонажа («недвижный кто-то, черный кто-то») и лирического героя, говорящего: «Я вижу все с моей вершины...». Для творчества Блока это характерно: видеть все «с вершины», но при этом сам поэт остро ощущал жизнь во всем ее многообразии и даже в трагичности.

Рита Соловьева

Основные мотивы лирики Блока

Сам поэт хотел от своих читателей, чтобы его лирика рассматривалась как единое произведение - как трехтомный роман в стихах, названный им «трилогией вочеловечения». В центре его лирики - сама личность современного человека. Именно личность в ее отношении со всем миром (и социальным, и природным, и «космическим») составляет ядро проблематики поэзии Блока. Личность Блока и стала героем «трилогии вочеловечения». Поэтому по отношению к нему в литературоведении используется категория «лирического героя». Впервые этот термин появился в работах литературоведа Тынянова в его статьях о поэзии Блока. По его словам, самой большой лирической темой Блока стала сама личность поэта. «Вочеловечение» - слово из богословского лексикона, обозначает явление Сына Человеческого, воплощение Бога в человеческом облике. В поэтическом сознании Блока образ Христа связан с идеей творческой личности, самоотрекающегося ради идеалов добра и красоты.

Система мотивов - образные, лексические, интонационные повторы, связывающие отдельные стихотворения и циклы в единое целое. Мотив, в отличие от темы, категория формально-содержательная. То есть мотив в поэзии служит композиционной организации множества отдельных стихотворений в ощутимое лирическое целое. Он создается многократно повторяющимися и варьирующимися от стихотворения к стихотворению лирическими ситуациями и образами (метафорами, цифрами, цветовыми обозначениями). Центральный цикл первого тома трилогии - «Стихи о Прекрасной Даме». В них отразился любовный роман Блока с Менделеевой и увлечение философскими идеями В.С. Соловьева. В учении философа Блока привлекала мысль о вечной женственности, о том, что через любовь возможно устранить эгоизм и объединить человека и мир. В женщине необходимо узреть ее небесную природу. Сюжет стихов «О прекрасной Даме» - это сюжет ожидания встречи с возлюбленной. Лирические герой и прекрасная дама заведомо неравны, это противопоставление земного и небесного. В их отношениях атмосфера средневекового рыцарства, она на недосягаемой высоте. Повторяющиеся мотивы - «неведомые тени», «непостижимая тайна», «все узнается», «жду», «слежу», «гадаю». Герой тоскует от любви. Образные церковные знаки - лампады, свечи, алый, белый и золотой цвета. Герой в то же время боится встречи с музой: «… Весь горизонт в огне, и близко появление. Но страшно мне - изменишь облик Ты. И резкое возбудишь подозрение, Сменив в конце привычные черты.» (Короче, все это закончилось тем, что Блок ни разу не притронулся к Менделеевой, и так ей надоел своим рыцарством, что она ушла к Белому. Это как раз говорит о том, что Блок очень буквально воспринимал и переживал свою лирику, и это было не всегда совместимо с практической жизнью.) Второй том - мотив погружения в жизненные стихии. Теперь сознание героя обращено к НЕ придуманной жизни. Стихия природы, урбанистическая цивилизация, земная любовь нашли отражение в этой лирике. Поле зрения героя - национальная и общественная жизнь страны. Стихия - ключевой символ. Прекрасная Дама вытеснена Незнакомкой - женщиной двух миров, напоминание об высоком идеале в мире разврата и пьяниц. Главное для Блока - мужественная идея противостояния страшному миру, идея долга. Можно понять его философию на этом жизненном этапе на примере этого стихотворения: О, весна без конца и без краю - Без конца и без краю мечта! Узнаю тебя, жизнь! Принимаю! И приветствую звоном щита! Принимаю тебя, неудача, И удача, тебе мой привет! В заколдованной области плача, В тайне смеха - позорного нет! Принимаю бессонные споры, Утро в завесах темных окна, Чтоб мои воспаленные взоры Раздражала, пьянила весна! Принимаю пустынные веси! И колодцы земных городов! Осветленный простор поднебесий И томления рабьих трудов! И встречаю тебя у порога - С буйным ветром в змеиных кудрях, С неразгаданным именем бога На холодных и сжатых губах... Перед этой враждующей встречей Никогда я не брошу щита... Никогда не откроешь ты плечи... Но над нами - хмельная мечта! И смотрю, и вражду измеряю, Ненавидя, кляня и любя: За мученья, за гибель - я знаю - Все равно: принимаю тебя! Третий том. Ведущий мотив - омертвение мира современной городской цивилизации. «Ночь, улица, фонарь, аптека…» - яркий пример. Герой греховен, черств, он устал. Ощущение безысходности, мысль о грядущем возмездии за измену идеалу. Новые ценности - народная жизнь, Родина. Тема России - отныне важнейшая в его творчестве. Для лирического героя любовь к Родине - интимное чувство. Образы Руси и Жены очень близки. Стихотворение «Россия» Опять, как в годы золотые, Три стертых треплются шлеи, И вязнут спицы росписные В расхлябанные колеи... Россия, нищая Россия, Мне избы серые твои, Твои мне песни ветровые,- Как слезы первые любви! Тебя жалеть я не умею И крест свой бережно несу... Какому хочешь чародею Отдай разбойную красу! Пускай заманит и обманет,- Не пропадешь, не сгинешь ты, И лишь забота затуманит Твои прекрасные черты... Ну что ж? Одной заботой боле - Одной слезой река шумней А ты все та же - лес, да поле, Да плат узорный до бровей... И невозможное возможно, Дорога долгая легка, Когда блеснет в дали дорожной Мгновенный взор из-под платка, Когда звенит тоской острожной Глухая песня ямщика!.. Мотив пути. В финале лирической трилогии это общий для героя и его страны «крестный путь».

Отрывок из поэмы "Hа поле Куликовом". Александр Блок 1. Река раскинулась. Течёт, грустит лениво и моет берега. Над скудной глиной жёлтого обрыва В степи грустят стога. О, Русь моя! Жена моя! До боли Нам ясен долгий путь! Наш путь - стрелой татарской древней воли Пронзил нам грудь. Наш путь - степной, наш путь - в тоске.............................безбрежной, В твоей тоске, о, Русь! И даже мглы - ночной и зарубежной - Я не боюсь. Пусть ночь. Домчится. Озарим кострами Степную даль. В степном дыму блеснет святое знамя И ханской сабли сталь... И вечный бой! Покой нам только снится Сквозь кровь и пыль... Летит, летит степная кобылица И мнет ковыль... И нет конца! Мелькают версты, кручи... Останови! Идут, идут испуганные тучи, Закат в крови! Закат в крови! Из сердца кровь струится! Плачь, сердце, плач... Покоя нет! Степная кобылица Несётся вскачь!

Свет лампады на подушках;

На гардинах свет луны…

О каких-то все игрушках

Золотые сны.

Ребенком было весело декламировать выразительные строки о налетевшем шквале:

Гром и шум. Корабль качает;

Море темное кипит;

Ветер парус обрывает

И в снастях свистит.

Ты горишь над высокой горою,

Недоступна в Своем терему…

Будет день, и распахнутся двери,

Вереница белая пройдет.

Будут страшны, будут несказанны

Неземные маски лиц…

Убегаю в прошедшие миги,

Закрываю от страха глаза,

На листах холодеющей книги -

Золотая девичья коса.

Надо мной небосвод уже низок,

Темный сон тяготеет в груди.

Мой конец предначертанный близок,

И война, и пожар – впереди.

Мне странен холод здешних стен

И непонятна жизни бедность.

Меня пугает сонный плен

И братий мертвенная бледность.