Шут иван балакирев

Известен тем, что своими шутками, не боясь гнева Петра, постоянно вы­сказывал ему правду в глаза, и этим, можно сказать, бла­годетельствовал России; благодаря ему и его шуткам, открывалось царю много такого, что осталось бы в неизвестности.

Балакирева шутки были очень остры, и этот шут, как любимец Петра, сам терпеть не мог, чтобы над ним шути­ли, как над дураком, когда он сознавал в себе ума более, чем у многих. За шутками следовали острые и даже очень колкие замечания. Так, однажды за колкость Балакирева один из придворных вельмож сказал:

Я тебя до смерти прибью, негодный!

Шут, испугавшись, прибежал к государю и сказал ему, что обещал ему придворный.

Царь ответил ему на то:

Если он тебя убьет, я его велю повесить.

Да я этого не желаю, Алексеич, а мне хотелось,

чтобы ты его повесил, пока я жив, - ответил шут.

Один из придворных страшно страдал зубами; при­дворный этот был большой говорун. Вот он обратился к Балакиреву, не знает ли он средства, как унять боль.

Знаю и причину, знаю и средство, - сказал в ответ Балакирев.

Скажи, ради Бога.

У тебя болят зубы оттого, что ты их очень часто колотишь языком - это причина.

Оставь глупости, пожалуйста, говори, какое на это средство?

А средство, - чаще спи и как можно более.

Почему так?

Потому что язык твой во время сна находится в покое и не тревожит зубов.

Один раз Петр Великий так был рассержен Балакире­вым, что прогнал его совсем не только с глаз долой, но вон из отечества.

Балакирев повиновался и его долго не было видно.

По прошествии долгого времени, Петр, сидя у окна, вдруг видит, что Балакирев с женою едет в своей однокол­ке мимо самых его окон.

Государь, вспомнив о нем, рассердился за ослушание и, выскочив на крыльцо, закричал:

Кто тебе позволил, негодяй, нарушать мой указ и опять показываться на моей земле?

Балакирев остановил лошадь и сказал:

Ваше Величество! Лошади мои ходят по вашей зем­ле, не спорю, так как вы и не лишали их отечества, а что касается меня с женой, то мы на своей земле.

Это как так?

Весьма просто и обыкновенно: извольте посмотреть, вот и свидетельство на покупку земли. - Балакирев при этом подал царю бумагу.

Государь засмеялся, когда увидел на дне одноколки с пуд земли, и, прочтя свидетельство на покупку шведской земли, простил Балакирева.

Государыне Екатерине I давно хотелось видеть жену Балакирева, и потому она не раз просила шута привести ее во дворец, но Балакирев все почему-то медлил исполне­нием воли императрицы. Однажды государь был очень ску­чен и сидел в своем кабинете; им овладевала хандра; входить в это время было нельзя и даже опасно. Балакирев, не зная на этот раз другого средства вывести государя из тяжелого положения, отправился к жене.

Жена! Государыня тебя требует во дворец... скорей одевайся... царская одноколка у крыльца дожидается.

Жена Балакирева была очень удивлена этим предло­жением, она к тому же никогда не была во дворце; все это заставило ее поскорее одеться, чтобы не упустить случая представиться царице.

Послушай, жена! Как только ты приедешь к царице, то не забывай, что она немного глуха, и потому не опасайся, говоря с нею, кричать; с нею все так говорят... Государыня на тех обижается, кто говорит с нею вполголоса, - она ни­чего разобрать не может. Жена Балакирева обещала слу­шаться совета мужа. Пришли во дворец; оставив жену в передней, Балакирев взялся сам доложить о своей жене.

Ваше Величество! Я сегодня только вспомнил о том, что Вы приказали мне представить жену; сегодня я решился на это; но буду Вас просить, государыня, чтобы Вы говорили с ней как можно громче, потому что она чрезвы­чайно глуха. Не будет ли такой разговор для Вашего Величества обременителен?

Нисколько! Что за беда! Я так рада.

Балакирев ввел к Екатерине свою жену, а сам, чтобы не изменить себе, вышел в другие комнаты.

Разговор между государыней и женой Балакирева на­чался. Государыня кричала громко, еще громче кричала жена Балакирева: казалось, обе хотели перекричать друг друга. Государь, услышав шум в других комнатах, наконец, так увлекся им, что, выйдя из задумчивости, пошел на голоса, чтобы узнать о причине.

Балакирев пошел навстречу императору.

Что там за шум, Балакирев?

Ничего, Алексеич, это наши жены между собою дружескую беседу ведут.

Но беседа эта разносилась по всем комнатам. Государь пошел в ту комнату и стал расспрашивать у Ека­терины, что за крик. Вопрос был сделан обыкновенным голосом. Екатерина обыкновенным голосом отвечала, что причиною тому глухота жены Балакирева.

Жена Балакирева, слыша, что ее предполагают глу­хою, извинилась перед государыней, сказав, что ей муж приказал говорить громко по случаю глухоты императрицы и не велел жалеть легких.

Эта выходка рассмешила государя и государыню; припадок Петра прошел, и Балакирев, обратясь к жене, сказал:

Ну, будет, накричалась... теперь говори своим голо­сом.

Однажды Петр Великий, интересуясь знать общест­венное мнение о новой столице, спросил Балакирева, какая молва народная ходит про новорожденный Петербург.

Батюшка, царь-государь! - отвечал любимый шут. - С одной стороны море, с другой - горе, с третьей - мох, а с четвертой - ох!

Он помогал Петру I брить бороды боярам, стал королем, побывал в ссылке. Ян Лакоста, потомок испанских евреев, очень нравился русскому царю и очень не нравился его придворным. Ведь мало кто умел так зло и остроумно высмеять каждого из них.

Откуда взялся при петровском дворе Лакоста, доподлинно неизвестно. Появился он там, будучи человеком уже почтенным, отцом семейства с женой и детьми. К моменту судьбоносного знакомства с Петром I наш герой уже объездил всю Европу, но нигде надолго не задержался. Оказался в Гамбурге, где открыл маклерскую контору, но прогорел. Что делать дальше, Лакоста не знал. А тут как раз в город приехал русский царь, который, по слухам, весьма ценил ум и талант. Лакосту представили Петру I.

По одной из версий, еврей придумал весьма остроумный повод для знакомства: решил предложить себя русскому царю в качестве советника по страхованию. Но просто так с царем не познакомишься - вот и воспользовался наш предприимчивый герой посредничеством русского посланника Антипа Гусакова. Вот только оба просителя понятия не имели, что в далекой России ни о каком страховании слыхом не слыхивали. И если Лакосте это было простительно, то Гусаков, конечно, серьезно осрамился. Петр I, посмеявшись, весьма по-разному оценил их старания: Гусакова лишил месячного жалования за пренебрежение отечественными реалиями, а Лакосту взял с собой в Россию.

Это, впрочем, только легенда, хотя и весьма остроумная. Более прозаическую версию знакомства Петра с его будущим любимцем приводит французский посол де Лави, который утверждает, что Лакоста прибыл к царю вместе с янтарным кабинетом - подарком от прусского короля. Образованность и острый ум посланника так понравились государю, что тот взял его вместе с женой и детьми с собой в Россию. Верить французу, впрочем, нелегко: в тех же записках он утверждает, что Лакосте было пятьдесят лет от роду. Тут надо понимать, что в те суровые времена мало кто доживал до сорокалетия.

И человека за сорок (да даже за тридцать) считали уже глубоким стариком. Есть и еще одна деталь в записках француза, которая ставит достоверность изложенных им фактов под сомнение. Он утверждает, что родители Лакосты были испанцами. Между тем, по другим свидетельствам, были они из марранов, а при дворе заморского гостя называли не иначе как «жид Лакоста». При остром языке шута такое прозвище вряд ли осталось бы без отповеди, если бы не соответствовало действительности.

Итак, в 1714 году Лакоста с женой и детьми садится на корабль, отплывающий из Пруссии в Россию.

Как не боишься ты садиться на корабль, зная, что твой отец, дед и прадед погибли в море? - спросил его провожавший семейство приятель.

А твои предки от чего умерли? - спросил Лакоста.

Преставились блаженною кончиною на своих постелях.

Так как же ты, друг мой, не боишься еженощно ложиться в постель? - улыбнулся Лакоста и отправился в далекое плавание к своей новой родине.

Благодаря прекрасному образованию он становится одним из любимых собеседников царя. Однако Петр определяет его не в советники, а в шуты. Дерзкий язык Лакосты доставляет государю немало удовольствия. В отличие от иных правителей, Петр не держал при себе обычных дурачков, забавляясь их скабрезностями и драками с придворными. Выражаясь современным языком, Лакоста становится придворным сатириком, который позволяет себе весьма острые шутки в адрес царивших в России нравов и бестолковых придворных. Как-то один из состоявших при царе бояр раздраженно спросил еврея, зачем он разыгрывает из себя дурака. «У нас с вами для этого разные причины, - отозвался Лакоста. - У меня недостаток денег, а у вас - ума».

Шут, конечно, сразу нажил себе при дворе массу врагов.

Одним из самых опасных был сподвижник Петра Александр Меншиков, властный и обидчивый человек. На евреев у Александра Даниловича был страшный зуб. Соплеменник Лакосты Антуан Дивьер, который тоже прибыл с Петром из его европейского путешествия, завел интрижку с сестрицею царского фаворита. Меншикова связь эта страшно оскорбила. И он вместе со слугами поколотил еврея, который к тому времени занимал уже весьма значительный пост при Петре. Царь так осерчал, что приказал Меншикову отдать сестрицу Дивьеру в жены. Молодые были счастливы, а царский фаворит всю оставшуюся жизнь скрежетал зубами и выискивал всякие способы навредить зятю. В чем в итоге преуспел, но уже после смерти Петра. Дивьер был дружен с Лакостой. Что, конечно, сделало шута злейшим врагом Меншикова. Он не раз грозился прибить шута в ответ на его дерзкие замечания. Шут испугался и решил пожаловаться царю.

Ежели он тебя доподлинно убьет, - усмехнулся Петр, - то я велю его повесить.

Я того не хочу, - возразил шут, - но желаю, чтоб Ваше Царское Величество повелели его повесить прежде, пока я жив.

Петр не уступает шуту в остроумии. После заключения Нейштадтского мира Лакоста просит царя наградить его землями, отвоеванными у Швеции. Царя шутка позабавила: ведь и в самом деле придворные частенько подавали челобитные с просьбами о том, что им было совершенно не положено. В ответ Петр наложил на поданную шутом бумагу резолюцию: «Отдать ежели нет наследников законных против тракта со шведами». Так во владении у шута оказался крошечный необитаемый остров Соммерс в Финском заливе. Вместо печати Петр приложил к грамоте рубль.

Лакоста так удачно раздражал придворных и веселил царя, что даже получил от государя титул «короля» с настоящей коронацией и подданными. Правда, в подданные еврею он определяет ненцев-оленеводов, которые и пришли поклониться шуту-правителю. Ненцы эти были постоянным предметом развлечения Петра: сначала их королем он назначил некоего француза Вимени, устроил пышную церемонию «коронации», отчаянно веселился на пиру. Когда же Вимени помер, организовал не менее пышные похороны, на которые пригласил даже послов иностранных государств. Едва отгремели похороны одного «самоедского короля», как тут же стали собирать пир для «коронации» нового - Лакосты. Шут с удовольствием подыграл царю и уселся на «трон».

Но вражда с царским фаворитом продолжалась. Жестокий интриган Меншиков выискивал способы сгубить «жида Лакосту». И нашел. Во время Прутского похода Лакоста подружился с другим приближенным к трону евреем - вице-канцлером Петром Шафировым. Шафиров служил Петру верой и правдой, но Меншиков изыскал способ извести высокопоставленного инородца: обвинил его в казнокрадстве и сокрытии еврейского происхождения. Шафирова бросили в тюрьму и приговорили к смерти. Перед казнью Лакоста отправился навестить товарища, чтоб развеять его горькие думы. Меншиков, прознав про визит шута в тюрьму, представил дело как государственную измену. Лакосту сослали в Сибирь. Антуан Дивьер попытался спасти соплеменника, но единственное, в чем преуспел, смог выделить шуту карету и охрану из двух человек, которые сопроводили его к месту ссылки.

Вернулся в Петербург Лакоста только при Анне Иоанновне. Императрица хоть и не любила евреев, некоторым из них оказывала особое внимание. Она помиловала Лакосту, пригласила в столицу и вернула его на «должность» шута. Но это уже было шутовство совсем иного порядка. Анна Иоанновна к сатире относилась с подозрением, а от шутов требовала скабрезных шуток и глупых ужимок. Шуты при ней восседали на корзинах с яйцами и отчаянно кудахтали: императрица хохотала до слез.

Лакоста и при Анне Иоанновне считался «самоедским королем». Царицу очень веселило, к примеру, когда шут разбрасывал пригоршнями серебро перед своими подданными, а те дрались и толкались в погоне за монетами. И хотя Лакоста страдал от новой роли, которую приходилось исполнять при дворе, он стал первым шутом, в честь которого Анна Иоанновна приказала выстроить фонтан. Так в Летнем саду появился фонтан «Лакоста».

Сооружение, правда, было разрушено наводнением, но ученые полагают, что на постаменте возвышалась фигура придворного сатирика. Еще один знак внимания, которым одарила императрица Лакосту, - орден Святого Бенедетто, который она учредила специально для своих шутов. Но ни милости царицы, ни покровительство Шафирова, тоже вернувшегося ко двору, не утешали Лакосту. Он был человеком уже почтенного возраста, глупые ужимки и розыгрыши были ему не по душе. Шут устал.

Существуют разные версии о его дальнейшей судьбе. Писали, что Лакоста уехал обратно в Гамбург. По другой версии, избавиться от унизительного положения ему удалось только в 1740 году, когда власть перешла к регентше Анне Леопольдовне. Новая правительница отпустила всех шутов на волю, выдав им щедрое вознаграждение. Не по душе ей было их унизительное положение. Но долго ли наслаждался Лакоста вольной жизнью, неизвестно. О его старости и смерти нет никаких документальных свидетельств. Ходил только анекдот о том, что на смертном одре бывший шут сказал духовнику, что хотел бы попросить Господа продлить его годы до тех пор, пока выплатит долги.

Желание зело похвальное, - отвечал духовник, - надейся, что Господь его услышит и авось либо исполнит.

Ежели б Господь и впрямь явил такую милость,- шепнул Лакоста одному из находившихся тут же своих друзей, - то я бы никогда не умер.

Выходец из старинного дворянского рода. Фамилия Балакирев происходит, по одной из версий, от татарских слов «бала кире» (упрямый ребенок). С XVI века Балакиревы жили в Рязанском княжестве, а в XVII веке один из Балакиревых бы «стольником у крюка», служил во внутренних покоях при царе Алексее Михайловиче. Иван Алексеевич Балакирев происходил из костромской ветви рода Балакиревых.

Иван Алексеевич был представлен Петру I в 1715 году в Санкт-Петербурге. Балакирев был определен в Преображенский полк. Ему было велено обучаться инженерному искусству. В 1719 году был взят для «домашних послуг» во дворец. Был назначен в ездовые к Екатерине Алексеевне.

Балакирев стал приближённым камергера Виллима Монса; служил рассыльным между ним и Екатериной. Балакирев был остроумным, но не воздержанным на язык. 26 апреля 1724 года Балакирев сообщил обойного дела ученику Суворову о том, что он возит письма Екатерины к Монсу. 5 ноября 1724 года на Балакирева поступил анонимный донос императору. Дознание было поручено А. И. Ушакову. Пётр I приказал пытать Балакирева, и тот сообщил о взятках Монса. Монс был казнён, Балакирев, как сообщник, был приговорён к 60 ударов батогами и ссылке в Рогервик на три года.

После восшествия на престол Екатерины I, в 1725 году Балакирев был возвращен в Санкт-Петербург. Ему присвоили звание прапорщика Преображенского полка. Балакирева определили ко двору Императрицы без определенной должности.

Императрица Анна Иоановна зачислила Балакирева в штат «дураков» - придворных шутов. За свои речи привлекался в тайную канцелярию. Из тайной канцелярии был вызволен лично императрицей с «внушением лишнего не говорить». В Санкт-Петербурге владел собственным домом - за Литейным двором. Несколько раз награждался императрицей.

В 1722 году, направляясь по Оке в Персидский поход, Петр Первый во второй раз побывал в Касимове. В свите Петра Первого был и Иван Балакирев . Он узнал, что титул правителя города не занят и попросил у царя позволения именоваться ханом касимовским. Царь в шутку дал согласие, так в Касимове снова появился «хан». Первоначально этот титул был формальным, но после смерти Петра Первого, по указу Екатерины I, Балакирев получил право владения бывшими имениями касимовских царей, чин поручика лейб-гвардии, и титул «царя касимовского» Умер Иван Балакирев в Касимове. Его могила находится за алтарем Георгиевской церкви.

Изданное под его именем К. А. Полевым «Собрание анекдотов Балакирева» является собранием шуток и анекдотов, принадлежащих разным лицам. Они позаимствованы из сборника шутовских острот разных стран, переведенного с немецкого языка Васильевым еще в 1780 году. «Собрание анекдотов Балакирева» впервые издано в 1830 году, в XIX веке переиздавалось более 70 раз.

Петр с детства привык к шутам и карликам, являвшимся неотъемлемой частью придворного быта. Шутами зачастую становились выходцы из верхушки русского общества. Разумеется, это были отнюдь не самые умные, даровитые и трудолюбивые представители боярства. В выборе шутовской должности ими руководило стремление получать жалованье за дурачества, обжорство, пьянство и другие приятные для многих людей занятия. А работы, по существу, никакой — только изобретай побольше глупостей и старайся выглядеть посмешнее. Но среди царских шутов были и люди умные, образованные, мало в чем уступающие известному персонажу романов Александра Дюма «Графиня де Монсоро» и «Сорок пять» Шико — типичному порождению западноевропейского придворного быта. Такие шуты славились умением под видом скоморошества говорить монархам не всегда приятную правду. Вероятно, подобные «дураки» новой генерации впервые появились при русском дворе со времен царя Алексея Михайловича, не чуждого европейским веяниям. Такие шуты были и у Петра Великого.

Один из них — князь Юрий Федорович Шаховской. Он не был штатным шутом, занимал достаточно важные государственные посты. Будучи царским стольником, он исполнял поручения в сфере ведения Монастырского приказа под началом боярина И. А. Мусина-Пушкина. А в штате ингерманландского (с 1710 года — санкт-петербургского) губернатора А. Д. Меншикова он носил высокий титул ближнего боярина(269). Но на частых пирах, маскарадах и кутежах Петра он играл роль шута. По отзыву князя Б. И. Куракина, Шаховской «был ума немалого и читатель книг, токмо самый злой сосуд и пьяный, и всем злодейство делал с первого до последнего. И то делал, что проведовал за всеми министры их дел и потом за столом при Его Величестве явно из них каждого лаевал и попрекал всеми теми их делами, чрез который канал Его Величество всё ведал»

Заметной фигурой в шутовском окружении Петра I являлся Вимени или, как его еще называли, Выменка. Настоящее имя этого выходца из Франции осталось неизвестным. Он был зачислен в придворный штат специально на должность шута и получил от государя шутовской титул «кардинала и принца де Вимене, короля Самоедского». Его прозвище возникло из выражения «вы меня» — любимого присловья потешного «принца», искаженного иностранным акцентом. Вимени происходил из знатного французского рода и за резкие суждения много лет провел в Бастилии, отчего на него временами находило помешательство. По словам иностранных послов, он много путешествовал, обладал обширнейшими познаниями и порой разговаривал так разумно, что его речь, демонстрировавшая тонкую наблюдательность, по занимательности не уступала беседе самого умного человека. Царю он нравился своими идеями, то сумасбродными, то благоразумными. Петр ценил его очень высоко

Вимени умер от перепоя во время святочного славления в январе 1710 года. Его похороны были великолепны и в то же время не лишены шутовского оттенка. Петр I, князь А. Д. Меншиков, генерал-адмирал Ф. М. Апраксин, его брат казанский генерал-губернатор П. М. Апраксин, канцлер граф Г. И. Головкин, вице-канцлер П. П. Шафиров и другие важные лица, одетые в черные плащи, провожали покойного, сидя на самоедских санях, запряженных северными оленями и с самоедами на запятках. Покойник был отвезен в католический храм в Немецкой слободе, где его отпевал иезуит. «Трудно описать, — отметил Юст Юль, — до чего смешон был этот похоронный поезд как на пути в церковь, так и по дороге обратно».

К числу любимых шутов Петра I относился португалец Ян Д"Акоста, который в источниках чаще именуется Лакоста (см. портрет). По мнению большинства современников, он происходил из семьи португальских крещеных евреев. Французский консул Анри Лави пишет, что он «родился в Сале в Берберии от родителей-испанцев»(276). Сале, находящийся ныне на территории Марокко, в то время был большим западноафриканским портом. Неудивительно, что молодость Лакосты прошла на морском берегу.

Лави сообщает, что Лакоста был привезен в Россию в 1717 году гамбургским резидентом Петра I. В ту пору будущему шуту было уже около пятидесяти лет. Французский консул отметил, что он «говорит на нескольких европейских языках», «пользуется большою милостию и сопровождает царя повсюду; он большой говорун и часто острит, чтобы позабавить царя».

Неизвестный художник - Портрет Якова Тургенева, шут Петра I.

Петр I выделял Лакосту из свиты своих шутов и, как полагают исследователи, назначил его главным в ней. С ним царь мог даже вести юмористические дискуссии, в том числе на богословские темы. Один такой случай отражен в дневнике голштинского камер-юнкера Берхгольца: «Я услышал спор между монархом и его шутом Ла-Костой, который обыкновенно оживляет общество… Дело было вот в чем. Ла-Коста говорил, что в Св. Писании сказано, что "многие приидут от Востока и Запада и возлягут с Авраамом, Исааком и Иаковом"; царь опровергал его и спрашивал, где это сказано. Тот отвечал: в Библии. Государь сам тотчас побежал за Библиею и вскоре возвратился с огромною книгою, которую приказал взять у духовных, требуя, чтобы Ла-Коста отыскал ему то место; шут отзывался, что не знает, где именно находятся эти слова, но что может уверить его величество, что они написаны в Библии. "Всё вздор, там нет этого", — отвечал Петр по-голландски». Продолжения дискуссии Берхгольц не слышал, поскольку отвлекся на проходивших мимо царицу и царевен. Но он все-таки поинтересовался этим вопросом у знатоков Священного Писания. «Меня уверяли, — писал камер-юнкер, — что Ла-Коста прав, что приведенные им слова действительно находятся в Библии, именно у Матфея, гл. 8, ст. 11 и 12»(279).

Народные предания превратили в любимого шута Петра Великого Ивана Алексеевича Балакирева, однако это не совсем соответствует истине. Официально шутом он стал намного позже, в царствование Анны Иоанновны.

В.А. Якоби. " Шуты при дворе императрицы Анны Иоанновны".

В 1830-х годах в России появились "Анекдоты о шуте Балакиреве". То, что называется "Анекдотами о шуте Балакиреве», не имеет никакого отношения к петровской эпохе и личности И. А. Балакирева — известного шута Анны Ивановны.
Исследователи считают, что в основу их положен сборник немецких рассказов о проделках средневековых шутов. Сборник имел широкое хождение в Европе и был переведен на русский язык еще в конце XV11I века, однако новую жизнь в России он получил после того, как какой-то ловкий литератор переписал «Анекдоты», введя в них некоторые реалии петровской (точнее — российской) действительности и связав «Анекдоты» с именем Балакирева. В той среде, которую ныне принято называть «широкими читательскими массами», «Анекдоты» пользовались огромной популярностью:

только за первые пятьдесят лет они были изданы не менее семидесяти раз. Можно думать, что они были в числе самых читаемых народных изданий и вместе с лубками их развозили с ярмарок по всей России.

Судьба же реального Ивана Алексеевича Балакирева весьма примечательна. Он родился в 1699 году в дворянской семье и уже в ранней юности подобно всем дворянским недорослям был взят на воинскую службу в Преображенский полк, в обязанности которого входила и охрана императорской семьи и дворцов. Каким-то образом преображенец сумел проявить себя, и вскоре его зачислили в штат придворных служащих. Зацепившись за самую низшую ступеньку служебной лестницы придворного ведомства, ловкий, умный и, как говорили о таких людях в XVIII веке, «пронырливый» Балакирев приобрел расположение влиятельных персон при дворе, среди которых его особенно жаловал камергер и тогдашний фаворит императрицы Екатерины — жены Петра I — Виллим Монс, Через посредство Балакирева, исполнявшего роли и шута, и ездового, и посыльного — одним словом, «своего», «ближнего» человека, Виллим Монс, типичный временщик да еще к тому же взяточник, обделывал свои неблаговидные дела. Когда в 1724 году началось следственное дело Монса, закончившееся быстротечным следствием, судом и казнью, Балакирев оказался в числе важных свидетелей, за содействие Монсу в его махинациях получил 60 ударов батогами и был сослан на каторгу.

Однако вскоре, с приходом в 1725 году к власти Екатерины I, он был освобожден, и императрица, не забыв услуг доверенного своего фаворита, пожаловала его прапорщиком Преображенского полка. Однако сделать военную карьеру ему не удалось, и во времена Анны Ивановны его зачислили в штат шутов, которых, как известно, было у императрицы весьма много.

Мы привыкли к известному стереотипу: сидящий у подножия трона умный шут в форме прибауток кого-то «обличает» и «разоблачает». Конечно, доля правды в этом есть, но все же в реальной жизни было много сложнее — шутов держали вовсе не для того, чтобы они «колебали основы». Шуты были непременным элементом института «государственного смеха», имевшего древнейшее происхождение и сложную структуру. Связка «повелитель — шут», в которой каждому отводилась своя роль, была традиционной и устойчивой во все времена. Для всех было ясно, что шут — не дурак, что он исполняет определенную «должность» с четко обозначенной границей в отношениях с различными людьми. В правила этой должности-игры входили и известные обязанности, и известные права. Защищаемый древним правилом: «На дураке нет взыску», он действительно мог сказать что-то нелицеприятное, но мог за это и пострадать, если выходил за рамки, установленные повелителем, В системе неограниченной власти роль такого человека, имевшего доступ к властителю, была весьма значительна. Оскорблять шута опасались, ибо считалось, что его устами может говорить повелитель.

Петр I проходит через русскую историю, окруженный не только талантливыми сподвижниками, но и пьяными, кривляющимися шутами, многие из которых принадлежали к верхушке дворянства. Датский посланник Юст Юль вспоминает одну из типичных вечеринок царя.

«Было при нем несколько бояр и князей, которых он держал в качестве шутов. Они орали, кричали, дудели, свистели, пели и курили в той самой комнате, где находился царь... В числе их были и два шута-заики, которых царь возил с собою для развлечения: они были весьма забавны, когда в разговоре друг с другом заикались, запинались и никак не могли высказать друг другу свои мысли... После обеда случилось, между прочим, следующее происшествие. Со стола еще не было убрано. Царь, стоя, болтал с кем-то. Вдруг к нему подошел один из шутов и намеренно высморкался мимо самого лица царя в лицо другому шуту. Впрочем, царь не обратил на это внимания».

Вот примерно из такой компании и был Балакирев. Как шут он ничем особенным не отличался и, по-видимому, своей известностью был обязан исключительно истории с Монсом.

Зато литературная судьба его оказалась более счастливой. В «Анекдотах» он предстает перед читателем как ловкий, остроумный, находчивый человек, который может при необходимости «отбрить» хама, развеселить общество, найти оригинальный выход из затруднительной ситуации. По-видимому, именно это и привлекло внимание читателей к образу шута Балакирева. Конечно, сейчас «Анекдоты» читаются не так, как в прошлом: мы подходим к ним, скорее, как к литературному памятнику прошедшей эпохи, хотя некоторые новеллы и сейчас.не оставляют нас равнодушными. И наконец, самое важное. Читая «Анекдоты» , мы не только улыбаемся проделкам ловкого шута, но и жалеем его.

В одной из новелл рассказывается, как шут, спасаясь от разгневанного повелителя, прячется под шлейфом Екатерины. Это значит, что слово — единственное оборонительное, но очень хрупкое оружие шута — ему не помогло, шутка была не так понята, правило: «На дураке нет взыску» — не сработало и знаменитая дубинка нависла над головой Балакирева. Мы видим из «Анекдотов», как долго подчас разрабатывает Балакирев целую систему действий и тирад, и все это для того, чтобы вывести великого царя из мрачной задумчивости, которую необходимо срочно развеять, ибо иначе достанется «на орехи» всем окружающим. И хотя «А некдоты» воспроизводят ситуации, типичные для быта дворов монархов всех времен и народов, все же — вольно или невольно — составитель «Анекдотов» отразили ту атмосферу, которая была характерна для двора Петра. Страшный гнев самодержца — отца Отечества, который один только знал пределы своей власти и своего всевластия, был печальной и неизбежной реальностью времен, в которых жил реальный Балакирев и действовал его вымышленный образ.

По указу Екатерины I, Балакирев получил право владения бывшими имениями касимовских царей, чин поручика лейб-гвардии, и титул «царя касимовского». В 1740 году Балакирев отпросился в деревню и, воспользовавшись смертью Анны, решил сменить профессию шута на более спокойное занятие землевладельца. Надо думать, что к этому времени он не был беден.

Умер Иван Балакирев в 1763 году там же в Касимове. Его могила находится за алтарем Георгиевской церкви.

Изданное под его именем К. А. Полевым «Собрание анекдотов Балакирева» является собранием шуток и анекдотов, принадлежащих разным лицам. Они позаимствованы из сборника шутовских острот разных стран, переведенного с немецкого языка Васильевым еще в 1780 году. «Собрание анекдотов Балакирева» впервые издано в 1830 году, в XIX веке переиздавалось более 70 раз.

Имя Балакирева стало нарицательным для всякого весельчака, балагура и т. д. Видимо, этому способствовала сама фамилия — Балакирев, созвучная глаголам «балагурить», «балакать» (диалект.), то есть болтать, говорить.

Петр I любил празднества и развлечения всей душой. При этой преобразователь России твердо соблюдал правило: «делу время, потехе – час». Но этот час потехи петровской эпохи, озаренной огнями красочных фейерверков и иллюминаций, был чрезвычайно насыщен и разнообразен.

Петр ввел целый комплекс новых, невиданных доселе на Руси празднеств и развлечений. Почти все они канули в Лету, но сохранились в описаниях современников. Многие из них шокировали, а некоторые до сих пор продолжают шокировать общественные вкусы, так что память о них сохраняется в народной мифологии и поныне.

Шуты издавна были при дворе многих правителей. Их задача заключалась, чтобы всячески веселить и забавлять государя и его окружение. Шутом можно было стать добровольно, имея соответствующие ремеслу способности, но чаще в шуты попадали за провинности перед государем или государством.
За неудачную шутку придворный шут мог запросто получить звонкую оплеуху или удар тростью. Однако только он мог свободно входить туда, куда первые лица государства входили по приглашению, и вслух говорить то, за что иной вельможа мог запросто лишиться головы. С дурака что возьмешь? Шут он и есть шут!

От петровской эпохи осталась целая серия анекдотов о шутах царя-батюшки. Самым популярным героем этих историй являлся Шут Балакириев. История рисует нам образ шута-правдолюбца, который отличается не кривляньями и плоскими шутками, как многие другие его собраться по цеху, а резкой и ядовитой остротой. Которой клеймил пороки, невзирая на чины и лица.
Шут Балакириев из анекдотов – это шут-помощник, чуть ли не сподвижник Петра Великого, смело обличающий мздоимство и казнокрадство даже петровских любимцев, герой, борющийся против невежества и помогающий Петру в его реформаторской деятельности. Действительно, доля истины в этом есть. Балакириев, несомненно, - самый талантливый и интеллектуальный из петровских шутов. Вероятно, он был и самым любимым из шутовской гвардии. Его реальная судьба, однако, не была столь безоблачной и прямолинейной, как у его литературного героя. Но для начала предложим читателю несколько самых популярных историй петровского любимца.

История первая.

Как-то раз перед окнами Петра 1 появилось стадо коров. На вопрос царя о причине появления стада шут Балакириев отвечал: «Ен-то подданные ваши, царь-батюшка, пришли с жалобой на иноземцев». И вправду, на рога одной из «жалобщиц» была надета челобитная. Она гласила: «Проживающие-де на Москве басурманы-немцы завели моду есть скотскую траву, именуемую салат. А дык иностранцев энтих код от коду все боле и боле, то, съев весь салат, они вскорости перейдут на сено. А тогда, мы, царь-батюшка, «челобитчики» твои, останемся без корма и помрем лютой смертью. Смилуйся, царь-батюшка, не губи: повели басурманам энтим запретить есть тот скотский салат!» Прочитав эту «коровью челобитную», Петр хохотал до упаду.
Самое поразительное то, что Балакириев не выдумал эту историю. Еще патриарх Иоаким требовал от русских прекратить самовольные контакты с еретиками-немцами, поскольку они, «подобно скотам», едят траву, именуемую салатом.

История вторая.

Решил как-то шут Балакириев проучить свою жену. Думал, думал и, наконец, придумал. Царь-то Петр I, вспомнил Балакириев, уж очень увлечен медициной, и страсть как любил вырывать больные зубы у своих подданных. А посему шут сообщил монарху, что у его жены сильно болит зуб. Петр немедля отправился к мнимой больной и, несмотря на все ее уговоры и мольбы, вырвал зуб, который показался ему больным. Спустя полгода, когда все уж и забыли о том случае, Балакириев раскрыл государю свой обман. Царь угостил шута крепкой затрещиной со словами: «Ну и хитер же ты, Балакириев! Каков подлец, а!»
Скорее всего это чистая правда. Петр действительно сам вырывал больные зубы своим поданы, причем умением этим очень гордился и вырванные зубы хранил. От Петра ведут свое начало первые русские анатомические коллекции заспиртованных уродцев и младенцев, положившие начало Кунсткамере.

История третья.

Обратился как-то Балакириев к Петру с просьбой наградить его за верную службу.
«Что же ты, дурак, хочешь?» - спросил смеясь Петр. «А дай мне, царь-батюшка, указ, чтобы я где ни попадя мог стрелять воробьев». «Ну, изволь, вот-те указ», - умирая со смеху, Петр написал требуемую бумагу.
Спустя несколько дней у знатного вельможи собралась большая компания. На правах шута Балакириев мог открывать любые двери, даже если хозяин совсем не хотел его видеть. За обеденным столом шут незаметно пригнулся и выпустил несколько десятков воробьев, которые тут же обсели все зеркала, статуи, окна и прочее. Пока гости глазели, ничего не понимая, на пернатых, Балакириев достал ружье и пистолеты и начал палить по птицам. Стены, зеркала, статуи – все рушилось под пулями шута. Опомнившись, хозяин и гости бросились к Балакириеву, но он преспокойно показал им царский указ и продолжал разносить вельможные хоромы. Уничтожив полностью дворец, Балакириев отправился к себе домой.
Хозяин дворца, сановный вельможа, тут же подал государю жалобу на дерзкого шута. Разгневанные царь вызвал пред свои грозные очи Балакириева, но тот, сказал ему: «Не сердись, царь-батюшка, ведь я все сделал по указу твоему. А ты впредь не давай указов-то, не подумавши. А вот известный тебе вельможа, о котором вчера в Сенате докладывали, пуще моего натворит, ежели ему дело доверишь…»
Петр отобрал у Балакириева указ, разорвал в клочья и простил шута за разгром дворца, а указанной им персоне важного дела не доверил.

История четвертая.

Один молодой и знатный повеса, используя, выражаясь современным языком, блат, постоянно просил своих патронов устроить его на доходное и теплое местечко. Те, в свою очередь, настолько надоели своими просьбами Петру, что он был уже согласен утвердить молодого человека на должность, совсем мало его зная. И вот в назначенный день и час юноша явился на аудиенцию.
Об этом узнал Балакириев и сам решил проверить, на что способен претендент на столь важные пост. Придя к царским покоям, шут поставил у дверей лукошко яиц и … уселся на них сверху. Когда соискатель подошел к дверям, Балакириев спросил его, зачем он пришел. Узнав ответ, шут сказал, что кроме него доложить царю о визите некому, но он занят, так как высиживает цыплят и отойти не может, иначе яйца остынут и пиши пропало… Вот если бы молодой человек удружил ему и посидел на лукошке, то он бы, Балакириев, быстро сбегал и доложил царю о его визите.
На удивление шута, знатный повеса юмора не понял и тут же согласился. С трудом сдерживаясь, чтобы не рассмеяться, Балкириев с величашей осторожностью встал и побежал к Петру: «Вот, погляди, государь, на что способен тот, кому ты хочешь доверить столь важный пост!»
Петр вышел в переднюю и, увидев юного вертопраха на лукошке с яйцами, воскликнул: «Вот истинно то место, которого ты заслуживаешь! Я, было, ошибся, да спасибо Балакириеву, выручил!»

Но не все коту масленица. Проштрафился как-то и любимый шут…

История пятая.

Петр рассердился на шута, да так сильно, что прогнал Балакиривеа со двора и даже запретил пребывать на земле русской. Но не прошло и полгода, как царь неожиданно повстречал опального шута на телеге. «Как же ты, каналья, посмел нарушить мой приказ?!» - вскричал разгневанный царь. «А какого-такого нарушения?! Нету никакого энтого нарушения!» - спокойно отвечал ему Балакириев. – «Я еду на телеге и сижу на земле, а на взята из Польши. Уразумей, царь-батюшка, на русской земле я не пребываю!» Находчивость шута по достоинству была оценена царем, и Балакириев был возвращен ко двору.

В реальной жизни Иван Александрович Балакириев оказался замешан в деле Вилима Монса, своего покровителя, благодаря которому он и сделал успешную карьеру шута. У Монса Балакириев был золотой рыбкой на посылках – носил записочки от Екатерины к ее любовнику.
Когда преступная связь открылась, суровым пыткам подвергли всех. Бывшего любимца царь допрашивал лично. Стремясь избежать огласки (ведь официально Монс был казнен за государственные измены), Петр пощадил шута и сослал его в Рогервик. Там Балакириеву предстоял адский труд в каменоломнях. Так бы вскоре и сгинул бывший шут, если бы не скорая смерть Петра. Екатерина же возвратила пострадавшего из-за ее амура Балакириева в столицу, где он стал мелким служкой при дворе.

Если Балакириев был виртуозом своего ремесла, то шуты Даниил Долгорукий, Яков Тургенев и Алексей Апраксин умели веселить Петра лишь катанием по полу, кудахтаньнем и т.п., в государственные же дела не вмешивались и влиянием у царя не пользовались. Кстати, все они были знатного происхождения, а Апраксин, племянник командующего русским флотом, имел даже графское достоинство. В шуты он угодил за измену вере, перейдя в католицизм. Петр относился к этому очень строго и подобного никогда не прощал.

Шутами-острословами были Филат Шанский и князь Шаховский. В таланте они, правда, уступали Балакириеву, но и не были просто «дураками», веселившими царя и его приближенных глупыми и смешными выходками. Шаховсой вообще слыл интеллектуалом: любил читать и в своем ремесле предпочитал обличительный жанр. Но сам пал жертвой порока: за соответствующее вознаграждение стал обличать в корыстных целях. В итоге был нещадно бит батогами и удален прочь с царских пресветлых очей.

При дворе Петра I были шуты-иностранцы. Самый известный среди них – португалец Яган д’Коста. В качестве слуги русского дипломата он прибыл в Петербург, но, по стечению обстоятельств, преуспел на шутовском поприще. Петр даровал ему титул саоедского короля, но, благодаря природной сметливости и хорошему образованию шута, его стали привлекать к важным государственным делам: закупке за границей необходимых товаров, богословским беседам и прочее.

Вот самые известные истории про шута Д’Косту.

Однажды на балу некий чванливый и не обремененный большим умом аристократ спросил у Д’Коста: «Почему ты рядишься дураком, хотя на самом деле вовсе не такой?». На этот вопрос шут с достоинством отвечал: «Дык чево не понять ута, коли все проще простого! У тебя недостаток в уме, у меня - в деньгах!»

Шут Д’Коста отличался тем, что проводил много времени за чтением книг. Его жену это сильно раздражало. Как-то в сердцах она сказала ему: «Хотела бы я стать книгой, чтобы быть предметом твоей страсти!» На это д’Коста ответил следующее: «В таком случае хотелось бы, чтобы ты была календарем. Тогда я каждый год мог бы тебя менять.»

Новый и последний всплеск шутовства при дворе российских императоров приходится на правление Анны Иоанновны. Но при ней шутовство обрело грубые и уродливые формы. Впрочем, оно вполне соответствовало потребностям двора петровской племянницы. После нее институт шутовства в России сходит на нет.

Источник-Интернет