Татьяна толстая кысь краткое. «Кысь» Татьяна Толстая. Пушкин - наше все

Знаменитых сочинителей трагедий в Афинах было трое: старший - Эсхил, средний - Софокл и младший - Еврипид. Эсхил был могуч и величав, Софокл ясен и гармоничен, Еврипид напряжён и парадоксален. Один раз посмотрев, афинские зрители долго не могли забыть, как его Федра терзается страстью к пасынку, а его Медея с хором ратует за права женщин. Старики смотрели и ругались, а молодые восхищались.

Эсхил умер давно, ещё в середине столетия, а Софокл и Еврипид скончались полвека спустя, в 406 г., почти одновременно. Сразу пошли споры между любителями: кто из троих был лучше? И в ответ на такие споры драматург Аристофан поставил об этом комедию «Лягушки».

«Лягушки» - это значит, что хор в комедии одет лягушками и песни свои начинает квакающими строчками: «Брекекекекс, коакс, коакс! / Брекекекекс, коакс, коакс! / Болотных вод дети мы, / Затянем гимн, дружный хор, / Протяжный стон, звонкую нашу песню!»

Но лягушки эти - не простые: они живут и квакают не где-нибудь, а в адской реке Ахероне, через которую старый косматый лодочник Харон перевозит покойников на тот свет. Почему в этой комедии понадобился тот свет, Ахерон и лягушки, на то есть свои причины.

Театр в Афинах был под покровительством Диониса, бога вина и земной растительности; изображался Дионис (по крайней мере, иногда) безбородым нежным юношей. Вот этот Дионис, забеспокоившись о судьбе своего театра, подумал: «Спущусь-ка я в загробное царство и выведу-ка обратно на свет Еврипида, чтобы не совсем опустела афинская сцена!» Но как попасть на тот свет? Дионис расспрашивает об этом Геракла - ведь Геракл, богатырь в львиной шкуре, спускался туда за страшным трёхглавым адским псом Кербером. «Легче лёгкого, - говорит Геракл, - удавись, отравись или бросься со стены». - «Слишком душно, слишком невкусно, слишком круто; покажи лучше, как сам ты шёл». - «Вот загробный лодочник Харон перевезёт тебя через сцену, а там сам найдёшь». Но Дионис не один, при нем раб с поклажей; нельзя ли переслать ее с попутчиком? Вот как раз идёт похоронная процессия. «Эй, покойничек, захвати с собою наш тючок!» Покойничек с готовностью приподымается на носилках: «Две драхмы дашь?» - «Нипочём!» - «Эй, могильщики, несите меня дальше!» - «Ну скинь хоть полдрахмы!» Покойник негодует: «Чтоб мне вновь ожить!» Делать нечего, Дионис с Хароном гребут посуху через сцену, а раб с поклажей бежит вокруг. Дионис грести непривычен, кряхтит и ругается, а хор лягушек издевается над ним: «Брекекекекс, коакс, коакс!» Встречаются на другом конце сцены, обмениваются загробными впечатлениями: «А видел ты здешних грешников, и воров, и лжесвидетелей, и взяточников?» - «Конечно, видел, и сейчас вижу», - и актёр показывает на ряды зрителей. Зрители хохочут.

Вот и дворец подземного царя Аида, у ворот сидит Эак. В мифах это величавый судья грехов человеческих, а здесь - крикливый раб-привратник. Дионис накидывает львиную шкуру, стучит. «Кто там?» - «Геракл опять пришёл!» - «Ах, злодей, ах, негодяй, это ты у меня давеча увёл Кербера, милую мою собачку! Постой же, вот я напущу на тебя всех адских чудищ!» Эак уходит, Дионис в ужасе; отдаёт рабу Гераклову шкуру, сам надевает его платье. Подходят вновь к воротам, а в них служанка подземной царицы: «Геракл, дорогой наш, хозяйка так уж о тебе помнит, такое уж тебе угощенье приготовила, иди к нам!» Раб радёхонек, но Дионис его хватает за плащ, и они, переругиваясь, переодеваются опять. Возвращается Эак с адской стражей и совсем понять не может, кто тут хозяин, кто тут раб. Решают: он будет их стегать по очереди розгами, - кто первый закричит, тот, стало быть, не бог, а раб. Бьёт. «Ой-ой!» - «Ага!» - «Нет, это я подумал: когда же война кончится?» - «Ой-ой!» - «Ага!» - «Нет, это у меня заноза в пятке... Ой-ой!... Нет, это мне стихи плохие вспомнились... Ой-ой!... Нет, это я Еврипида процитировал». - «Не разобраться мне, пусть уж бог Аид сам разбирается». И Дионис с рабом входят во дворец.

Оказывается, на том свете тоже есть свои соревнования поэтов, и до сих пор лучшим слыл Эсхил, а теперь у него эту славу оспаривает новоумерший Еврипид. Сейчас будет суд, а Дионис будет судьёй; сейчас будут поэзию «локтями мерить и гирями взвешивать». Правда, Эсхил недоволен: «Моя поэзия не умерла со мной, а Еврипидова умерла и под рукой у него». Но его унимают: начинается суд. Вокруг судящихся уже новый хор - квакающие лягушки остались далеко в Ахероне. Новый хор - это души праведников: в эту пору греки считали, что те, кто ведёт праведную жизнь и принял посвящение в таинства Деметры, Персефоны и Иакха, будут на том свете не бесчувственными, а блаженными. Иакх - это одно из имён самого Диониса, поэтому такой хор здесь вполне уместен.

Еврипид обвиняет Эсхила: «Пьесы у тебя скучные: герой стоит, а хор поёт, герой скажет два-три слова, тут пьесе и конец. Слова у тебя старинные, громоздкие, непонятные. А у меня все ясно, все как в жизни, и люди, и мысли, и слова». Эсхил возражает: «Поэт должен учить добру и правде. Гомер тем и славен, что показывает всем примеры доблести, а какой пример могут подать твои развратные героини? Высоким мыслям подобает и высокий язык, а тонкие речи твоих героев могут научить граждан лишь не слушаться начальников».

Эсхил читает свои стихи - Еврипид придирается к каждому слову: «Вот у тебя Орест над могилою отца молит его „услышать, внять...“, а ведь „услышать“ и „внять“ - это повторение!» («Чудак, - успокаивает его Дионис, - Орест ведь к мёртвому обращается, а тут, сколько ни повторяй, не докличешься!») Еврипид читает свои стихи - Эсхил придирается к каждой строчке: «Все драмы у тебя начинаются родословными: «Герой Пелоп, который был мне прадедом...», «Геракл, который...», «Тот Кадм, который...», «Тот Зевс, который...». Дионис их разнимает: пусть говорят по одной строчке, а он, Дионис, с весами в руках будет судить, в какой больше весу. Еврипид произносит стих неуклюжий и громоздкий: «О, если б бег ладья остановила свой...»; Эсхил - плавный и благозвучный: «Речной поток, через луга лиющийся...» Дионис неожиданно кричит: «У Эсхила тяжелей!» - «Да почему?» - «Он своим потоком подмочил стихи, вот они и тянут больше».

Наконец стихи отложены в сторону. Дионис спрашивает у поэтов их мнение о политических делах в Афинах и опять разводит руками: «Один ответил мудро, а другой - мудрей». Кто же из двух лучше, кого вывести из преисподней? «Эсхила!» - объявляет Дионис. «А обещал меня!» - возмущается Еврипид. «Не я - язык мой обещал», - отвечает Дионис еврипидовским же стихом (из «Ипполита»). «Виноват и не стыдишься?» - «Там нет вины, где никто не видит», - отвечает Дионис другой цитатой. «Надо мною над мёртвым смеёшься?» - «Кто знает, жизнь и смерть не одно ль и то же?» - отвечает Дионис третьей цитатой, и Еврипид смолкает.

Дионис с Эсхилом собираются в путь, а подземный бог их напутствует: «Такому-то политику, и такому-то мироеду, и такому-то стихоплёту скажи, что давно уж им пора ко мне...» Хор провожает Эсхила славословием и поэту и Афинам: чтобы им поскорей одержать победу и избавиться и от таких-то политиков, и от таких-то мироедов, и от таких-то стихоплётов.

Аристофан - самый известный древнегреческий комедиограф, его прозвали вполне заслуженно «отцом комедии». В этой статье мы поговорим об одной из самых известных его пьес - «Лягушки». Рассмотрим ее анализ и представим отзывы прочитавших.

Предыстория

Имеет некоторое отношения к древнегреческой истории комедия, что написал Аристофан. «Лягушки» (краткое содержание представим ниже) поэтому стоит читать после небольшого пояснения.

В Афинах жило трое известных на всю Грецию сочинителей трагедий: старшим из них был Эсхил, средним - Софокл и младшим - Еврипид. При этом Эсхила считали величавым и могучим, Софокла - гармоничным и ясным, а Еврипида - парадоксальным и напряженным. Ко времени написания комедии все драматурги были уже мертвы, а между современниками не утихали споры о том, кто же был из них лучшим. Свое мнение по этому поводу решил высказать в пьесе Аристофан («Лягушки»). Краткое содержание, с которым можно ознакомиться ниже, даст понять, кто же, по мнению комедиографа, лучший.

Смысл названия

Откуда же взялось столь странное название у пьесы, посвященной драматургам? Дело в том, что хор этой комедии, по задумке Аристофана, должен был быть одет в и все их песни имели квакающие строчки.

Но лягушки эти не так просты, они обитают в реке мертвых Стикс, по которой переправляет души умерших на своей лодке Харон.

Аристофан, «Лягушки»: краткое содержание. Завязка

В Афинах богом-покровителем театра являлся Дионис. И вот он говорит о том, что в городе не осталось хороших трагиков. В беспокойстве о судьбе своего театра он решает спуститься в Аид и вывести оттуда Еврипида.

Дионис не знает, как попасть в Аид, поэтому обращается за советом к Гераклу, который там уже был. Тот говорит, что переправиться поможет Харон, вот только всю поклажу придется оставить на берегу. Но Дионис не может бросить свои вещи. Тогда сам бог садится в лодку и переправляется на другую сторону сцены, а его слуга с вещами бежит по краю. На другом берегу они встречаются.

Ворота в Аид

В основе своей имеет ярко выраженную мифологическую основу комедия Аристофана «Лягушки» (краткое содержание является тому доказательством).

Вот Дионис оказывается перед дворцом Аида, перед которыми сидит Эак. В мифах он предстает судьей подземного царства, а в пьесе изображен рабом-привратником. Дионис стучит в ворота. Эак спрашивает, кто пришел. Бог, накинув львиную шкуру, отвечает, что Геракл. Привратник грозит спустить на него чудищ за то, что герой отнял у него Кербера.

Дионис в ужасе переодевается в женское платье, а шкуру отдает рабу. Но тут появляются служанки царицы Аида и зовут Геракла в покои госпожи. Дионис и его слуга в спешке вновь переодеваются.

Возвращается со стражей Эак. Он смотрит на гостей и не может понять, кто из них раб, а кто хозяин. Он решает стегать розгами обоих - тот, кто первым закричит, и есть раб. Но из этой затеи ничего не выходит. Тогда Эак решает отвезти нежданных гостей к подземного мира разберется, кто есть кто.

Соревнование поэтов

Выясняется, что в подземном мире существуют соревнования между поэтами. До недавнего времени лучшим был Эсхил, но теперь его титул оспаривает Еврипид. И вот Аид назначает судьей этих соревнований Диониса. Начинается состязание.

Первым выступает Еврипид, он обвиняет Эсхила в том, что его пьесы скучны, слова непонятные. У самого же Еврипида все просто и ясно, как в жизни. Эсхил возражает оппоненту, что предназначение поэта в том, чтобы учить людей правде и добру, а герои Еврипида развратны и порочны, чему они могут хорошему научить зрителя? Что же касается слов, то высокой мысли подобает и высокий язык.

Чтение стихов

Необходимы хорошие знания мифологии, чтобы понять произведение, что написал Аристофан («Лягушки»). Краткое содержание, презентация или анализ поэтому не обойдутся без небольшого экскурса в древнегреческие мифы.

Начинается следующая часть соревнований - поэты читают свои стихи. Первым выступает Эсхил. Еврипид делает ему замечания, что вот, например, Орест у могилы отца молит того «услышать и внять», но ведь это же одно и то же. Его успокаивает Дионис - Орест обращается к мертвому, а тому хоть сколько повторяй - не откликнется.

Затем читает свои творения Еврипид, и тут придирается уже Эсхил - почему все драмы начинаются с родословных. Завязывается нешуточный спор, который едва не доходит до драки. Но вовремя вмешивается Дионис. Бог решает, что пусть поэты произносят по одной строфе стихов, а он на весах будет измерять, какая из них «тяжелее». Начинает Еврипид, но его творение оказывается громоздким и неуклюжим. Продолжает Эсхил и произносит благозвучную и певучую строку. Неожиданно Дионис кричит, что «у Эсхила тяжелее».

Развязка

Дионис и Эсхил собираются в обратный путь. Аид просит их передать различным известным мудрецам и политикам, что он их уже заждался. Хор воспевает Афины и Эсхила, непревзойденного мастера слова.

Так оканчивается комедия, что написал Аристофан («Лягушки»). Краткое содержание для читательского дневника можно значительно сократить, не описывать подробно споры с привратником и перепалку поэтов.

Анализ

Комедия была впервые поставлена в 405 году до н. э. и была хорошо встречена афинской публикой. По сути, эта пьеса является отражением литературных взглядов самого автора. Комедия явно направлена против Еврипида, которой предстает изнеженным, сентиментальным и антипатриотичным. В противовес ему выступает Эсхил - высокий поэт, чьи стихи пропитаны героической маралью, глубоки, серьезны и патриотичны.

В произведении очень много предвзятых суждений, в которых видится сам Аристофан. «Лягушки» (краткое содержание представлено в этой статье) были написаны автором после ряда политических и военных неудач Афин. Одну из причин поражения Аристофан видит в новом строе - демократии, которую и олицетворяет Еврипид. В то время как Эсхил является отражением прежнего строя. Несмотря на политическую направленность нисколько не снижается пародийность в произведении. Комедия остается выдержана в традиционном балаганном и шутовском стиле.

Рецензии

Выше мы изложили краткое содержание комедии Аристофана «Лягушки», отзывы же представим здесь. Итак, несмотря на время, которое прошло с момента написания пьесы, ее до сих пор читают и смеются. Юмор Аристофана по большей части понятен и теперь. Конечно, читатели отмечают, что недостаток знания истории и литературы Древней Греции может вызвать некоторое недопонимание, но в целом это совершенно не мешает наслаждаться произведением.

Очень кратко Сатирический сказ о своеобразном русском избяном «рае», появившемся после Взрыва в ХХ веке. Взрыв разрушил скрепы цивилизации и стал причиной мутации русского языка и самих людей.

Все главы названы буквами старорусского алфавита.

Действие разворачивается в Москве после Взрыва в двадцатом веке. С тех пор прошло более двухсот лет. Столица зовётся по имени главного начальника - Наибольшего Мурзы, сейчас Фёдор-Кузьмичск. Всё у простых голубчиков, благодаря Фёдору Кузьмичу, слава ему: придумал буквы, колесо, мышей ловить, коромысло. За ним малые мурзы стоят, над голубчиками-то.

Многие, кто родился после Взрыва, имеют Последствия: например, полтора лица, или уши по всему телу, или гребешки петушиные, или ещё что. Остались после Взрыва и Прежние - те, кто до него ещё был. Третье столетие уже живут и не стареют. Вон, как матушка Бенедикта: двести тридцать лет прожила, а всё молодая была, пока не отравилась. Истопник главный, что в каждый дом огонь приносит, Никита Иваныч, тоже из Прежних. Он до Взрыва совсем стариком уже был, кашлял всё. А теперь дыхнёт огнём как, так и будет тепло в домах: весь Фёдор-Кузьмичск от него зависит. Бенедикт тоже хотел Истопником стать, да мать настояла, что бы в писцы сын пошёл: у неё ОНЕВЕРСЕТЕЦКОЕ АБРАЗАВАНИЕ было, пусть и Беня грамоту знает. Отец чуть что мать за волосы таскать, «а соседи - ни гу-гу: правильно, муж жену учит».

Бенедикт иной раз допытывался у матушки: отчего да отчего Взрыв был? Да она толком не знала. Будто люди играли да доигрались с АРУЖЫЕМ.

По дороге на работу встречает Бенедикт перерожденцев: «Страшные они, и не поймёшь, то ли они люди, то ли нет: лицо вроде как у человека, туловище шерстью покрыто, и на четвереньках бегают. И на каждой ноге по валенку. Они, говорят, ещё до Взрыва жили, перерожденцы-то».

Но самое страшное - это Кысь: «Пойдёт человек так вот в лес, а она ему на шею-то сзади: хоп! и хребтину зубами: хрусь! - а когтем главную-то жилочку нащупает и перервёт, и весь разум из человека и выйдет. Вернётся такой назад, а он уж не тот, и глаза не те, и идёт не разбирая дороги, как бывает, к примеру, когда люди ходят во сне под луной, вытянувши руки, и пальцами шевелят: сами спят, а сами ходят». Правда, Никита Иваныч говорит, что никакой Кыси нет, мол, напридумывали по невежеству.

Ударяют в колотушку - начинается в Избе рабочий день. Бенедикт переписывает на бересте сочинения Наибольшего Мурзы, Фёдора Кузьмича, слава ему. Про Колобка или про Рябу. Или стихи какие. Рисунки рисует Оленька, краса ненаглядная, «в шубку заячью одета, в санях на работу ездит - видно, семья знатная».

Существуют и старые книги, что в Прежние времена печатались. В темноте они светятся, вроде как от радиации. Болезнь, Боже упаси, Боже упаси, может от них быть: как прознают, что голубчик какой книгу старопечатную у себя держит, за ним Санитары на Красных Санях едут. Санитаров все ужасти как боятся: после их лечения никто домой не вернулся. У матери Бени была книга старопечатная, да отец сжёг её.

Ударяют в Колотушку - обед. Все идут в Столовую Избу есть мышиный суп. Сотрудница - страшна голубушка с гребешками петушиными! - обедает вместе с Бенедиктом за столом. Любит искусство она, стихов много знает. Спрашивает про «коня», который упоминается в стихах Фёдора Кузьмича - слово-то незнакомое. Это мышь, наверное, отвечает Бенедикт. Она говорит, что у Фёдора Кузьмича, слава ему, будто разные голоса звучат в разных стихах.

Как-то приехал в Рабочую Избу Фёдор Кузьмич, слава ему. Наибольший Мурза Бене по колено - росточком мал. Оленьке на коленки - прыг! И все внимают, благоговеют. А в Избе как на грех огонь погас - нетути. Послали за Главным Истопником. Фёдор Кузьмич, слава ему, картину свою в Избу подарил - «Демон» называется. Опосля явился Никита Иваныч - огнём хыхнул, чтобы тепло стало. Никого он не боится, а огонёк всегда при нём. Хоть весь блин земной спалить может!

Выходит Указ Наибольшего Мурзы праздновать Новый Год 1 Марта. Бенедикт готовится: ловит дома мышей, потом меняет их на рынке на разные вкусности. Можно мышей и на книги берестовые обменять. Можно за бляшки купить. За бляшками стоят с ночи в очередях - за работу получают. Коль кто заснул - его под микитки возьмут да в конец очереди отволокут. А проснётся - ничего не знают. Ну тут крики, драки, увечья всякие. Потом с полученных бляшек налог государству уплатить, уже в другом окошке.

Да насладиться гостинцами не выходит: уже в избе мерещится Бене, будто бы Кысь подступает. А тут как раз Никита Иваныч стучится в двери - спасает, родимый, от Кыси. Неделю Бенедикт проводит в лихорадке, Новый Год пропускает. Никита Иваныч всё время с ним - готовит еду, ухаживает. Эх, семья нужна Бене, баба. Чтоб на «фелософию» не отвлекаться. Он, правда, ходит к бабам крутиться да кувыркаться. Но это не то.

Тут указ новый выходит: 8 Марта всех баб поздравлять и не колошматить. Бенедикт и поздравляет в этот день всех баб на работе, в том числе и Оленьку, просит её руки и сердца. «Беру» - отвечает лапушка согласием.

Баба с гребешками в гости зовёт. У себя в избе она показывает Бене старопечатную книгу. То, что они переписывают, не Фёдор Кузьмич сочинил, а разные прежние люди - Никита Иваныч рассказал. И нет никакой Болезни от книг-то старых. Перепуганный Бенедикт убегает.

Никита Иваныч надежды возлагает на Беню - мол, матушка образованная была, есть и у сына задатки. Просит его вытесать из дерева какого-то пушкина. Пушкин - наше всё, говорит. Многого Бенедикт не понимает - то словами незнакомыми ругаются эти Прежние, то шутки им не нравятся. А какие игры чудесные есть! Поскакалочки, например. Один в темноте прыгает на других с печи. Сломает кому что, а коли ни на кого не прыгнет, сам расшибётся:

Ежели мне кто член какой повредит, урон тулову причинит, ...это не смешно... Но это если мне. А если другому - тогда смешно.

Помаленьку начинает работать Беня над пушкиным-то. Обнаруживается, что у Бени хвостик есть: это что, последствие? У нормального человека его быть не должно. Приходится согласиться отрубить его.

Он знакомится с Оленькиными родителями. Выясняется, что отец её - Главный Санитар. У всего семейства когти, под столом скребут: Последствие такое.

После свадьбы он переезжает в огромный терем к родителям жены. На работу ходить перестал: а зачем? Тесть просвещает его: люди жгут печатные книги от невежества. Теперь Бенедикт пользуется огромной библиотекой старых книг и читает запоем всё подряд. «Илиада», «Попка дурак. Раскрась сам», «Электрическая тяга», «Чёрный принц», «Чиполлино», «Пчеловодство», «Красное и чёрное», «Голубое и зелёное», «Багровый остров» - в его распоряжении. Прочитав все книги, он приходит в ужас: что теперь делать-то?! Наконец замечает жену: неделю куролесит с Оленькой, а потом вновь начинает скучать.

Беня с тестем едет на Санитарных Санях по людям - книги изымать. Одного голубчика Бенедикт нечаянно убивает крюком. Ищет у всех. Отчаявшись, приходит Беня просить у Никиты Иваныча. Но Истопник не даёт книги: азбуку жизненную, говорит, ещё не освоил.

Тесть подбивает Бенедикта совершить революцию. Они убивают Фёдора Кузьмича, слава ему, скидывают тирана. Тесть становится начальником - Генеральным Санитаром, пишет первый указ: «Жить буду в Красном Тереме с удвоенной охраной», «На сто аршин не подходи, кто подойдёт - сразу крюком без разговоров». Город отныне будет величаться его именем. Второй указ о свободах:

...свобода слева... или снова... не разберу.

Решили: будет свобода собраний - по трое, не больше. Бенедикт поначалу хочет разрешить читать голубчикам старопечатные книги, а потом передумывает: небось, листы будут вырывать или книгами кидаться. Неча!

У Оленьки рождается тройня. Один из отпрысков - комок, сразу падает и катится в какую-то щель. Так и пропадает. Бенедикт и тесть ссорятся, зять от Главного Санитара всё отсаживается: пахнет дурно у того изо рта. Тесть в отместку называет Беню Кысью. А ведь и правда: даже хвост у Бени был! И жилочку у человека нащупал!

Генеральный Санитар решает казнить Никиту Иваныча, не нужен более Истопник. Один перерожденец знает, где бензин можно добыть, Санитар из глаз искру от луча пустит - и будет огонь.

Истопника привязывают к пушкину и хотят поджечь. Но он выпускает пламя и сжигает весь Фёдор-Кузьмичск. Бенедикт спасается в яме от пожара и спрашивает: «Вы чего не сгорели-то?» - «А неохота». Никита Иваныч с товарищем из Прежних поднимаются в воздух.

Татьяна Толстая

Бенедикт натянул валенки, потопал ногами, чтобы ладно пришлось, проверил печную вьюшку, хлебные крошки смахнул на пол – для мышей, окно заткнул тряпицей, чтоб не выстудило, вышел на крыльцо и потянул носом морозный чистый воздух. Эх, и хорошо же! Ночная вьюга улеглась, снега лежат белые и важные, небо синеет, высоченные клели стоят – не шелохнутся. Только черные зайцы с верхушки на верхушку перепархивают. Бенедикт постоял, задрав кверху русую бороду, сощурился, поглядывая на зайцев. Сбить бы парочку – на новую шапку, да камня нету.

И мясца поесть бы неплохо. А то все мыши да мыши – приелись уже.

Если мясо черного зайца как следует вымочить, да проварить в семи водах, да на недельку-другую на солнышко выставить, да упарить в печи, – оно, глядишь, и не ядовитое.

Понятно, если самочка попадется. Потому как самец, его вари, не вари, – он все такой же. Раньше-то не знали, ели и самцов с голодухи. А теперь дознались: кто их поест, – у того на всю жизнь в грудях хрипы и булькотня. И ноги сохнут. И еще волос из ушей прет: черный, толстый, и дух от него нехороший.

Бенедикт вздохнул: на работу пора; запахнул зипун, заложил дверь избы деревянным брусом и еще палкой подоткнул. Красть в избе нечего, но уж так он привык. И матушка, покойница, всегда так делала. В старину, до Взрыва, – рассказывала, – все двери-то свои запирали. От матушки и соседи этому обучились, оно и пошло. Теперь вся их слобода запирала двери палками. Может, это своеволие, конечно.

На семи холмах раскинулся городок Федор-Кузьмичск, родная сторонка, и шел Бенедикт, поскрипывая свежим снежком, радуясь февральскому солнышку, любуясь знакомыми улочками. Там и сям – черные избы вереницами, – за высокими тынами, за тесовыми воротами; на кольях каменные горшки сохнут, или жбаны деревянные; у кого терем повыше, у того и жбаны поздоровей, а иной целую бочку на кол напялит, в глаза тычет: богато живу, голубчики! Такой на работу не пешедралом трюхает, а норовит в санях проехаться, кнутом помахивает; а в сани перерожденец запряжен, бежит, валенками топочет, сам бледный, взмыленный, язык наружу. Домчит до рабочей избы и встанет как вкопанный, на все четыре ноги, только мохнатые бока ходуном ходят: хы-хы, хы-хы.

А глазами так и ворочает, так и ворочает. И зубы скалит. И озирается…

Ай, ну их к лешему, перерожденцев этих, лучше от них подальше. Страшные они, и не поймешь, то ли они люди, то ли нет: лицо вроде как у человека, туловище шерстью покрыто, и на четвереньках бегают. И на каждой ноге по валенку. Они, говорят, еще до Взрыва жили, перерожденцы-то. А все может быть.

Морозец нынче, изо рта парок пыхает, и борода вся заиндевевши. А все равно благодать! Избы стоят крепкие, черные, вдоль заборов – высокие сугробы, и к каждым-то воротам тропочка протоптана. Холмы плавно сбегают вниз и плавно подымаются, белые, волнистые; по заснеженным скатам скользят сани, за санями – синие тени, и снег хрустит всеми цветами, а за холмами солнышко встает и тоже играет радужным светом в синем небе. Прищуришься – от солнышка лучи идут кругалями, поддашь валенком пушистый снег – он и заискрится, словно спелые огнецы затрепетали.

Бенедикт подумал об огнецах, вспомнил матушку и вздохнул: вот из-за тех огнецов и преставилась, сердешная. Ложными оказались.

На семи холмах лежит городок Федор-Кузьмичск, а вокруг городка – поля необозримые, земли неведомые. На севере – дремучие леса, бурелом, ветви переплелись и пройти не пускают, колючие кусты за порты цепляют, сучья шапку с головы рвут. В тех лесах, старые люди сказывают, живет кысь. Сидит она на темных ветвях и кричит так дико и жалобно: кы-ысь! кы-ысь! – а видеть ее никто не может. Пойдет человек так вот в лес, а она ему на шею-то сзади: хоп! и хребтину зубами: хрусь! – а когтем главную-то жилочку нащупает и перервет, и весь разум из человека и выйдет. Вернется такой назад, а он уж не тот, и глаза не те, и идет не разбирая дороги, как бывает, к примеру, когда люди ходят во сне под луной, вытянувши руки, и пальцами шевелят: сами спят, а сами ходят. Поймают его и ведут в избу, а иной раз для смеху поставят ему миску пустую, ложку в руку вторнут: ешь; он будто и ест, из пустой-то миски, и зачерпывает, и в рот несет, и жует, а после словно хлебом посудину обтирает, а хлеба-то в руке и нет; ну, родня, ясно, со смеху давится. Такой сам ничего делать не может, даже оправиться не умеет: каждый раз ему заново показывай. Ну, если жене или там матери его жалко, она его с собой в поганый чулан водит; а ежели за ним приглядеть некому, то он, считай, не жилец: как пузырь лопнет, так он и помирает.

Вот чего кысь-то делает.

На запад тоже не ходи. Там даже вроде бы и дорога есть – невидная, вроде тропочки. Идешь-идешь, вот уж и городок из глаз скрылся, с полей сладким ветерком повевает, все-то хорошо, все-то ладно, и вдруг, говорят, как встанешь. И стоишь. И думаешь: куда же это я иду-то? Чего мне там надо? Чего я там не видел? Нешто там лучше? И так себя жалко станет! Думаешь: а позади-то моя изба, и хозяюшка, может, плачет, из-под руки вдаль смотрит; по двору куры бегают, тоже, глядишь, истосковались; в избе печка натоплена, мыши шастают, лежанка мягкая… И будто червырь сердце точит, точит… Плюнешь и назад пойдешь. А иной раз и побежишь. И как завидишь издали родные горшки на плетне, так слеза и брызнет. Вот не дать соврать, на аршин брызгает! Право!..

На юг нельзя. Там чеченцы. Сначала все степи, степи – глаза вывалятся смотреть, – а за степями чеченцы. Посреди городка стоит дозорная башня с четырьмя окнами, и во все четыре окна смотрят стражи. Чеченцев высматривают. Не столько они конечно, смотрят, сколько болотную ржавь покуривают да в палочку играют. Зажмет кто-нибудь в кулаке четыре палочки: три длинных, одну короткую. Кто короткую вытянет – тому щелбан. Но бывает, и в окошко поглядывают. Если завидят чеченцев, велено кричать: «Чеченцы! Чеченцы!», тогда народ со всех слобод сбежится, палками в горшки бить начнет, чеченцев стращать. Те и шуганутся подальше.

Раз так двое с юга подступили к городку: старик со старухой. Мы в горшки колотим, топочем, кричим, а чеченцам хоть бы что, только головами вертят. Ну, мы, – кто посмелей, – вышли им навстречу с ухватами, веретенами, кто с чем. Что, дескать, за люди и зачем пожаловали.

– Мы, голубчики, с юга. Вторую неделю идем, совсем обезножили. Пришли менять сыромятные ремешки, может у вас товар какой.

А какой у нас товар. Сами мышей едим. «Мыши – наша опора», так и Федор Кузьмич, слава ему, учит. Но народ у нас жалостливый, собрали по избам кто чего, выменяли на ремешки и отпустили их с Богом. После много о них разговору было: все вспоминали, какие они из себя, да что за сказки рассказывали, да зачем они к нам-то шли.

Ну, из себя они как мы, обычные: старик седой, в лаптях, старушка в платочке, глазки голубенькие, на голове – рожки. А сказки у них были долгие да печальные: хоть Бенедикт тогда мал был да глуп, но слушал во все уши.

Будто лежит на юге лазоревое море, а на море на том – остров, а на острове – терем, а стоит в нем золотая лежанка. На лежанке девушка, один волос золотой, другой серебряный, один золотой, другой серебряный. Вот она свою косу расплетает, все расплетает, а как расплетет – тут и миру конец.

Наши слушали-слушали, потом:

– Что, дескать, значит слово такое: «золотой», и что – «серебряный»?

– «Золотой» – это вроде как огонь, а «серебряный» – как лунный свет, или же, к примеру, как огнецы светятся.

– А, ясно. Ну, еще расскажите.

А чеченцы:

– Есть большая река, отсюда пешего ходу три года. В той реке живет рыба – голубое перо. Говорит она человеческим голосом, плачет и смеется, и по той реке туда-сюда ходит. Вот как она в одну сторону пойдет да засмеется – заря играет, солнышко на небо всходит, день настает. Пойдет обратно – плачет, за собой тьму ведет, на хвосте месяц тащит, а часты звездочки – той рыбы чешуя.

– А не слыхать, отчего зима бывает и отчего лето?

Старуха говорит:

– А не слыхивали, милые, врать не буду, не слыхивали. А тому, правда, многие дивятся: зачем бы зима, когда лето куда слаще. Видно, за грехи наши.

Но старик головой покрутил:

– Нет, – говорит, – на все доложно быть свое объяснение из природы. Мне, – говорит, – один прохожий человек разъяснял. На севере стоит дерево вышиной до самых туч. Само черное, корявое, а цветики на нем белые, ма-а-ахонькие, как соринки. На дереве мороз живет, сам старый, борода за кушак заткнута. Вот как к зиме дело, как куры в стаи собьются да на юг двинутся, так мороз за дело принимается: с ветки на ветку перепрыгивает, бьет в ладоши да приговаривает: ду-ду-ду, ду-ду-ду! А потом как засвищет: ф-щ-щ-щ! Тут ветер подымается, и те белые цветы на нас сыплет: вот вам и снег. А вы говорите: зачем зима.

Наши голубчики говорят:

– Да, это правильно. Это так, должно быть. А ты вот, дедуля, неужто не боишься по дорогам ходить? Как же ночью-то? Не встречал ли лешего?

Город переименовали в честь действующего начальника. Обычный народ называют голубчиками, которые славят своего предводителя за все, что он им дает. А Федор Кузьмич взял на себя немалый труд. Он выдает все достижения прошлого за свои собственные, став обладателем уникальной библиотеки. В то время как основной народ был отброшен Взрывом в раннее Средневековье. Такова завязка романа Татьяны Толстой «Кысь». Краткое содержание описывает, как Федор Кузьмич изобрел колесо, придумал буквы, научил простых смертных ловить мышей, да еще и переписывает классику, опять же выдавая ее за свои собственные романы.

Примечательно, что все главы романа названы буквами старорусского алфавита.

Последствия Взрыва

Последствия после Взрыва - это одна из тех неизбежных неприятностей, которая проявляется у большинства выживших голубчиков. В кратком содержании «Кыси» описываются различные изъяны, которые появляются у жителей после катаклизма.

Например, у кого-то ушами покрыто все тело, у кого-то выросли петушиные гребешки, а кто-то стал иметь полтора лица.

Отдельная каста в этом новом мире - Прежние. Это те, кто перенес Взрыв. У Толстой в «Кыси» (в кратком содержании по главам об этом обязательно упоминают) эти люди стали практически бессмертными. При этом ни капли не стареют.

Истопник Никита

Одна из ключевых должностей в новом мире - истопник. На страницах романа Толстой «Кысь», краткое содержание которого здесь описывается, его роль исполняет Никита Иванович. Он тоже один из Прежних. Незадолго до Взрыва он был глубоким стариком, который считал, что ему недолго осталось. Но после катаклизма преобразился. Теперь от него зависит весь город.

Главный герой романа - Бенедикт. Никита покровительствует ему. Он, кстати, тоже хотел стать истопником, но мать настояла, чтобы пошел на более легкую работу. Писцом. Практически каждый день по дороге на работу Бенедикт встречает Перерожденцев. Это еще одна каста нового мира, которая тоже описывается в кратком содержании романа Толстой «Кысь». Причем неизвестно, считать ли их людьми или нет. Лицо у них человеческое, а вот все туловище покрыто шерстью, при этом они бегают на четвереньках. А на каждой ноге у них надето по самому настоящему валенку.

Но больше всего жители этого нового мира боятся Кыси. Это неведомое чудище, которое якобы может внезапно напасть. Например, в лесу, и разом уничтожить человека. Порвав известную только ей главную жилочку, она вытягивает весь разум. Человек возвращается назад - внешне без каких-либо изменений. Однако внутренне совсем другой. Начинает ходить во сне, особенно под луной.

Правда, некоторые в этом мире утверждают, что не существует Кыси. Краткое содержание книги описывает, что такие выводы делает истопник Никита.

Рабочий день

Важной частью романа является описание традиционного рабочего дня. Работа Бенедикта заключается в переписывании сочинений Федора Кузьмича на бересте. Подробно описывает эту работу Татьяна Толстая в «Кыси». В кратком содержании по главам упоминается, что переписывать приходиться и сказки, например, про Колобка, а также стихи и более серьезные произведения.

Параллельно Бенедикт мечтает о девушке Ольге, которую видит каждое утро. Ее провозят в санях на работу. Восхищаясь ее красотой, он ее временами рисует.

Интересно, что в обществе сохранились и старые книги, которые существовали еще до Взрыва. Но рассказывают, что они светятся, будто от радиации. Поэтому если у кого-то находят дома, за ним незамедлительно выезжают Санитары на Красных Санях. Их боятся больше всего. После лечения у них так никто и не вернулся.

В обед все отправляются в столовую. Меню привычное - мышиный суп.

Важным событием в жизни Бенедикта и его коллег становится визит самого Федора Кузьмича, который как-то приезжает в их избу. Сотрудников глава государства в тот раз одарил собственной картиной "Демон".

Новый год

В кратком содержании "Кыси" надо упомянуть, что к середине повествования Бенедикт и все остальные жители готовятся встречать Новый год. По новому указу, его должны праздновать 1 марта. Чтобы достойно встретить праздник, Бенедикт ловит по всему дому мышей, а потом меняет их на всякие вкусности. Особый дефицит - бляшки. За ними нужно стоять с ночи, главное - не проспать свое место.

Но перед самым Новым годом Бенедикт серьезно заболевает. Сначала ему мерещится в окне Кысь. Затем на пороге появляется Никита Иванович, который и спасает его от напасти. Неделю Бенедикт валяется в лихорадке, а истопник за ним ухаживает.

К 8 Марта главный герой поправляется. А тут выходит новый указ. Отмечать 8 Марта - женский праздник. Бенедикт поздравляет всех женщин на работе, а у Оленьки просит руки. Та соглашается.

Между тем Никита Иванович с его знакомой бабой с гребешками приглашают Бенедикта в гости, где показывают ему старые книги. Они оказываются совсем неопасными. Но главное, выясняется, что все произведения, которые они переписывают, сочинил не Федор Кузьмич, а другие люди, которые жили до Взрыва.

Пушкин - наше все

Никита Иванович возлагает на Бенедикта большие надежды. Он надеется, что у сына образованной женщины тоже проявятся задатки. Истопник просит его вытесать из дерева неведомого главному герою Пушкина.

Бенедикт многого не понимает, но начинает проявлять интерес к тому, что рассказывают Прежние. Во время работы над Пушкиным он обнаруживает у себя одно из последствий. Маленький, едва заметный хвостик. Приходится согласиться его отрубить.

В это время налаживается его личная жизнь. Он знакомится с Олиными родителями. Оказывается, ее отец Главный Санитар, а вся семья скребет когтями под столом. Такое у них Последствие.

Свадьба

Бенедикт и Оля играют свадьбу. Главный герой переезжает в большой терем к родителям своей новой супруги. Постепенно он опускается, все больше ленится. Перестает ходить на работу, ведь живет обеспечено. В его распоряжении оказывается огромная библиотека. Он читает все подряд - от классики до книг по садоводству.

Когда все романы в доме тестя заканчиваются, он приходит в недоумение, что же делать дальше. Неделю развлекается с молодой женой, а потом снова начинает скучать. Так описывает семейную жизнь главного героя Татьяна Толстая. "Кысь", краткое содержание которой приведено в этой статье, рассказывает, что Бенедикт находит себе новое занятие. Он отправляется с Санитарами изымать книги, которые хранятся у людей. Одного голубчика сам Беня по неосторожности убивает страшным крюком.

Революция

Между тем тесть подбивает Бенедикта устроить революцию. Вместе они свергают власть Федора Кузьмича, убив его. Тиран свержен, а отец Оли, став Главным Санитаром, пишет свой первый указ. В нем он постановляет, что жить отныне будет в Красном Тереме, удваивает свою охрану, запрещает любому приближаться к себе на 100 аршин. А того, кто нарушит это распоряжение, приказывает незамедлительно убивать крюком. Город переименовывают его именем.

Бенедикт поначалу обнадеживается, надеясь на грядущие перемены. Например, хочет разрешить всем подряд читать книги, напечатанные до Взрыва. Но быстро передумывает. Начинает бояться, что люди начнут вырывать страницы и портить книги. И отказывается от этой идеи.

Разлад в семье

Счастливое событие происходит в семье Бенедикта. У Оли рождается тройня. Но один из детенышей сразу пропадает. Выпав, закатывается в какую-то щель. Больше его никто не видел. Происходит серьезная ссора с тестем, который называет его Кысью. Многие начинают замечать, что Беня действительно похож на это чудище. У него даже был хвост.

В результате Главный Санитар решает казнить Никиту Ивановича, так как один из перерожденцев узнает, откуда можно добывать бензин. Истопника привязывают к статуе Пушкина и пытаются поджечь, но он извергает пламя и сжигает дотла весь города.

Анализ романа Татьяны Толстой

Т. Толстая в "Кысе", краткое содержание которой вы только что прочитали, главную проблематику увязывает с образом неведомого чудища. Что это за Кысь, никто достоверно не знает. Некоторые исследователи произведения убеждены, что Кысь - это сочетание всех низменных инстинктов, которые существуют в человеческой душе.

Другие утверждают, что так Толстая пыталась изобразить образ мятущейся русской души, которая ставит перед собой неразрешимые вопросы и не может найти на них ответы. Подтверждением этой версии служит то, что Кысь каждый раз подкрадывается к Бенедикту, когда он задумывается о смысле бытия.

Проблематика романа

Основная проблема романа - поиск героями утраченной ими духовности, а также внутреннего спокойствия и гармонии. Ушла преемственность поколений, из-за этого нарушаются многие исторические связи.

По мнению большинства литературоведов, это роман о несбывшихся в жизни надеждах и несостоявшихся ожиданиях, которые сталкиваются с жестокой правдой жизни. Толстая в своем произведении утверждает, что какой бы возвышенной ни была конечная цель, не все средства допустимы для ее достижения.

Также это роман о сострадании, справедливости и человеческой чуткости. Уважении людей друг к другу, самопожертвовании. Автор добивается того, чтобы пресыщенный литературными изысками читатель обратился к азбучным истинам, вновь исследовал основные законы человеческого бытия. Она предлагает отказаться от снобизма, увидев под цветистой пеной бездонную правду.

"Кысь" считается один из ключевых романов в творчестве этой российской писательницы. Это постапокалиптическая утопия, пропитанная сарказмом и иронией. Особенным выглядит язык произведения - он насыщен просторечными и грубыми выражениями, а также нецензурной лексикой. Сами герои между собой общаются на выдуманном карикатурном диалекте. Язык героев - одно из изобретений автора. Также в романе множество неологизмов, специально придуманных Татьяной Толстой для этой книги.