Текст песни(слова) ChipaChip & Артем Савенко & Женя Дэп - Я кричу тебе привет

Человек пришел в этот мир один и уйдет в полном одиночестве. Он просто обречен на одиночество ухода, даже если у него есть семья, друзья и любимые. Со смертью всегда оказываешься один на один, впрочем, как и с жизнью. Потому что это только твоя жизнь и никого другого. Почему же люди так маниакально стремятся избежать неизбежного? Зачем им кто-то, если умирать все равно придется одному. Почему задолго до своей реальной кончины многие оказываются настолько одинокими, что теряют ощущение своего присутствия в мире. Неужели они заслужили одиночество?

На тему написаны целые тома. Сказать что-то новое и оригинальное весьма трудно.

Психологи считают, что человек – социальное существо и ему необходимо общество. В одиночестве психика его испытывает перегрузки, а отсутствие коммуникаций и обратной связи негативно отражается на физическом и психическом здоровье человека. Специалисты советуют научиться справляться с одиночеством, найти занятие, увлечение, компенсировать отсутствие людей в своей жизни чем-то другим. Но не всегда это получается. И не всегда ощущение одиночества зависит от присутствия людей рядом.

Одиночество – потеря чувства присутствия в этом мире.

Есть разница между понятиями:
быть одиноким и
чувствовать себя одиноким.

В конечном итоге, все зависит от нас самих, от наших мыслей, нашего отношения к этому вопросу.

Наверняка, вы замечали парадоксальную ситуацию. Человек формально одинок. Полный сирота, ни родственников, ни любимых, ни друзей. Но чувствует себя вполне нормально. Потому что не видит в одиночестве проблемы. Он понимает, что люди одиноки по сути и научился с этим жить.

А другой, вроде и родственниками окружен и в городе большом обитает, где на каждом шагу люди, при этом чувствует себя отвратительно одиноким. Не случайно говорят, что самое страшное одиночество – это или рядом с любимым человеком.

По большому счету, ощущение себя одиноким не зависит от обстоятельств жизни, оно находится в нашей голове. Внутри каждого из нас. Совершенно одинокая старушка, которой некому подать воды и некого послать в магазин за хлебом, может быть совершенно счастлива только потому, что имеет возможность выйти во двор и смотреть на небо, наблюдать за севшим на ветку воробьем, слушать шепот листвы и греть на солнышке свои старые косточки. Все зависит от ее отношения к жизни и этому миру.

Одна читательница как-то написала:

«Видимо, ВЫ молоды. потому так так рассуждаете (не в обиду будет сказано ВАМ) ОДИНОЧЕСТВО – тяжелое состояние человека, особенно, когда оно длительное и безысходное. Не потому что рядом нет супруга, а просто (по ряду обстоятельств) элементарно – ДРУЗЕЙ. Верных, близких, вот тогда ОСОБО ощущаешь это дикое состояние – ОДИНОЧЕСТВО...»

Я обратила внимание на три момента этого месседжа.
Капслок (большие буквы)
«Нет верных, близких друзей»
«По ряду обстоятельств»

То есть читаю информацию так:
Человеку плохо, он кричит об этом! (капслок)
Он констатирует , которые, вероятно, должны скрашивать «длительное и безысходное одиночество».
Он винит во всем обстоятельства.

Как-то уже повелось у нас думать, что в старости человек испытывает жесточайшее одиночество. Практически всегда, даже если у него была или есть семья. Мол, дети вырастают, вылетают из гнезда, супруг умирает, друзья, подруги отдаляются, потому что у каждого своя жизнь. И остается человек один-одинешенек, не с кем ему и словом перемолвиться. Кричащая ситуация. Практически вопиющий капслок!

Получается, человек попадает в тиски непреодолимых обстоятельств. Только не нужно забывать, что все эти обстоятельства он создает для себя сам. А друзей, как правило, нет у того, кто не привык делиться, мы знаем это с возраста песочницы.

Во многом только от самого человека зависит, будут ли поддерживать связь с ним дети – как с родителем, друзья – как с верным другом, любимые – как с близким человеком, или всеми силами будут стремиться подальше от него отдалиться, чтоб не слышать постоянного нытья, ворчания, критики, требований и т.п.

Труднее всего смириться с одиночеством людям, которые

привыкли во всех своих бедах и проблемах искать виноватых;
не умеют брать ответственность за свою жизнь на себя;
не имеют дела для души, не состоялись как личность;
надеются на кого-то, ждут, что кто-то возьмет на себя обязанность справляться с их собственными трудностями.

Кому грозит одиночество?

Рискну сделать предположение о тех, кто обречен на одиночество:
Те родители, которые слишком опекали своего ребенка, контролировали и не давали ему жить самостоятельной жизнью.
Те, кто имел привычку вмешиваться в чужую жизнь, диктуя свои правила и условия.
Был равнодушен к своему ребенку, другу, любимому, не интересовался его жизнью, не любил его, не заботился о нем.
Конфликтные, брюзгливые, ворчливые, постоянно критикующие, не желающие понять, слишком требовательные.
Те люди, которые постоянно меняли партнеров, друзей, обманывали и предавали своих близких, использовали других людей в своих интересах.
Те, от кого обществу и людям нет никакой пользы, кто привык только брать и не научился отдавать.
Те, кто был занят исключительно собой (своей , своими эмоциями, своей внутренней жизнью, своим домом…)

По большому счету, одиночество – это расплата за эгоизм. И если в молодости ты еще как-то держался на плаву, потому что другим людям от тебя было что-то нужно. То в старости твоя цена как потребительского товара резко снижается. Но ты сам виноват, что так жил. Ты использовал людей, а они использовали тебя. Но, когда ты поизносился и взять с тебя больше нечего, даже наследства, придется мириться с безысходным одиночеством.

Кстати, не поможет тут и наличие наследства. «Мой дядя самых честных правил, когда не в шутку занемог, он уважать себя заставил…» – пишет Пушкин. Только вот дядюшка так и не дождался племянничка, тот застал его уже «данью, готовой к земле». То есть, по существу, дядя умер в одиночестве. Наследники, жадною толпой стоящие у одра умирающего, вряд ли скрасят его одиночество, скорее наоборот, добавят боли и страданий, потому что он будет понимать, что они только и ждут его кончины. И любят не его, а его капитал, который надеются унаследовать.

То же самое касается и друзей с любимыми. Они остаются с человеком тогда, когда он любит не только себя и озабочен не только своими интересами.

Как не остаться одиноким в старости?

Никогда не будет одиноким человек, который:
не считается с затратами, если делает что-то для других;
дорожит не собственной свободой, а отношениями;
привык помогать людям;
оптимистичный и благодарно относящийся к жизни;
умеющий брать ответственность за свою жизнь и свои проблемы на себя, надеяться только на себя;
умеющий иронично относиться к собственной персоне, не ноющий и не жалующийся;
любящий людей, внимательный к ним, интересующийся ими не просто на уровне мимолетного «как дела», а искренне и глубоко;
умеющий быть полезным, нужным, интересным.

Быть рядом с кем-то и поддерживать гармоничные и – в какой-то степени ежедневный труд и подвиг. В молодости нам кажется, что не стоит на это тратиться. И если меня не устраивает что-то в отношениях, лучше работать не над собой и отношениями, а просто поменять человека рядом. На самом деле, зачем подстраиваться под другого человека, терпеть его выходки, недостатки, делить с ним его проблемы, ведь удобнее жить в свободных отношениях, где есть ничего не значащие связи и случайные, ни к чему не обязывающие контакты. Тут можно блеснуть умом, показать свою красоту, оригинальность, талант, а потом получить от людей немного симпатии, признания, ласки и секса, но домой отправиться одному. Дом – это святое, своя крепость! Зачем их с собой звать? Они ведь могут помешать мне спокойно спать, делать, что пожелаю, есть, что хочу. Никому не нужно обед готовить и пятки чесать. Благодать! Пока ты молод, может быть, это и так. Ты спешишь жить, строить карьеру, добыть блага, возвести удобный дом, купить, приобрести, побывать…

И забываем, что самым главным нашим приобретением в жизни являются те, кто рядом с нами будет жить в нашем доме, близкие люди, для контакта с которыми, теплых отношений и настоящей дружбы нужно не так уж много (в материальном плане), но невероятно много – в душевном.

Почему-то люди скупятся на доброе слово, на неподдельный интерес, на участие, поддержку тогда, когда им это совершенно ничего не стоит. То ли забывают, то ли стесняются, то ли жалко им время тратить на такие пустяки, то ли не хочется напрягаться… Они слишком увлечены собой, чтобы вдаваться в подробности чужих жизней.

А напрасно, наступит момент, когда им самим понадобится хоть кто-то, кому будет интересна их ничтожная и одинокая жизнь. Забудьте о них, выбросьте их из жизни, зачем они вам? Оказывается, нужны… Только поздно, никого уже нет рядом, потому что вы всю жизнь только то и делали, что уничтожали людей рядом с собой. Вы просто выжили их из своей жизни. Так кого теперь винить? Только самого себя.

А между тем…

«Большая душа никогда не бывает одинокой. Как бы судьба ни отнимала от нее друзей, она в конце концов всегда их себе создает».(Ромен Ролан)

Страшно осознать в конце жизни и не только, что ты никому не нужен, что единственным письмом в твоем почтовом ящике может оказаться спам, а единственным звонком в дверь – звонок того, кто забыл ключ от домофона. К сожалению, не ко всем людям приходит осознание своей вины за собственное одиночество, и они ворчат на мир, обстоятельства, неблагодарных детей, на правительство, которое о них не позаботилось. На всех, только не на себя.

Может, они в детстве сказку Диккенса «Рождественская песнь в прозе: святочный рассказ с привидениями» не читали? Одинокого скрягу Скруджа посетило три Духа, которые показали ему его прошлое, настоящее и будущее. Они показали ему его жизнь со стороны и намекнули, что если он не изменится, то его ждет страшное и одинокое существование и смерть. Детская сказка заставляет задуматься о том, чему мы посвящаем свою жизнь и почему в конце концов сталкиваемся с оглушительным и безысходным одиночеством. Может, нам стоит, наконец, посмотреть на себя со стороны?

Самое главное, что должен понять человек:

«Жизнь – это одиночество... перед каждым стоит своя, только своя задача, и каждый должен сам ее решить. Ты совсем один, пойми это раз и навсегда».(Брэдбери Р.)

Понимание того, что одиночество неизбежно и что это естественное состояние, помогает его пережить. Люди страдают скорее не от одиночества, а от своей ненужности, невостребованности или, как сказал известный психолог А. Хараш, от «неподтвержденности своего бытия». Человеку нужны свидетели его жизни, люди, которые бы помогли ему понять, что он еще существует.

Как говорил Фрейд, «признание проблемы – половина успеха в ее разрешении». Поэтому, мне кажется, не стоит ныть о своем одиночестве, нужно сначала разобраться, почему оно с вами случилось и откорректировать свою жизнь в сторону устранения проблемы.

Самое сложное – сделать первый шаг и признать, что никто не виноват в твоем одиночестве, кроме тебя самого. И не надо думать, что все исправить можно только в молодости. Все исправить можно в любой момент. Было бы желание. В конечном итоге, мы сами создаем свои миры:

«И Бог шагнул в пустоту. И Он поглядел вокруг и сказал - Я одинок. Сотворю себе мир». Джонсон Дж. У.

Эх, бл*дь, до чего ж я страшных баб не люблю. Нет, в глубине души я их жалею. И даже, случается, е*у иногда, когда пьяный. Но в целом недолюбливаю…
А вот другу моему Антохе все до *изды – он недавно женился по расчету на одной уе*ищной. Когда он меня свидетелем к себе на свадьбу пригласил, я, конечно, обрадовался и даже возгордился немного. Пока будущую жену его не увидел. Жирная, с поросячьими глазками и крупной бородавкой на носу, чем-то на Проню Прокоповну из известного фильма похожа. Только хуже. Ну *ули, думаю, делать, надо помочь другу, хоть он и пенек редкостный…
В день праздника, чтобы истребить в себе чувство неловкости, я прямо с утра соточку сразу хлопнул. Потом еще. Короче, когда приехали невесту выкупать, мне уже было все похую. Только с Антохой в подъезд собрались заходить, какие-то подружки невестины нарисовались. И давай причитать:
«Да, у нас невеста есть,
Невозможно глаз отвесть:
Молода, стройна, красива,
Белолица, всем на диво».
Я им говорю: «Вы чего, дамочки, е*анулись? У вас глаза есть? Вот вам бутылка шампанского, и не треплите мне нервы». После этого вопросов не было. Выкупили невесту по-дешевке…
В загсе тоже было негладко. Сначала музыканты, которые вальс Мендельсона играют, увидев невесту, сбились с такта. А флейтист так вообще не мог попасть инструментом в рот. Потом белый голубь, которого молодая выпустила в небо на счастье, насрал ей прямо на фату…

А сама свадьба из-за такой неприятной невестиной наружности вообще превратилась в трагифарс. Да еще и свидетельница, как на контрасте, попалась *издатая – красивая и веселая. Ее там вся мужская часть гостей хотела вые*ать, а некоторым даже удалось…
Праздновали в кафе. Весь зал невестины родственники украсили самодельными плакатами издевательского содержания. Ну что-то типа:
Совет да любовь
Тра-та-та
*уй да *изда
Красота…
Все гости разделились на две половины. Те, что со стороны невесты, не скрывали радости, что пристроили такое уе*ище. А те, что со стороны жениха, были сильно разочарованы. Мужики часто ходили нервно покурить, а женщины перешептывались и кивали друг другу… Да еще этот тамада подливал масла в огонь. У него ж все сценарии заточены под то, чтобы красоту невесты восхвалять. Когда он в очередной раз проблеял:
«А невеста — раскрасавица-душа
И, нам кажется, не хуже жениха»,
Антохин батя чуть ему не перее*ал. Еле оттащили…
А эта, *лядь, невеста, кроме того, что страшная, еще и дура оказалась. То у нее туфлю кто-то с*издил, то ее саму типа со свадьбы украли. Лучше бы и вправду уволокли и не вернули. Я ее потом в подсобке нашел. Сидит на мешке с мукой, поросячьими глазками своими хлопает, радуется. «*ули, — говорю ей, — радуешься. Опять мне из-за тебя из туфли пить». Это вроде как обычай такой долбое*ский. Когда у невесты туфлю украли или ее саму, свидетель должен пить из этой туфли. Типа в наказание. В первый раз мне в ее туфлю стакан водки поставили. *уй с ним, выпил. А во второй брат невесты на*уярил прямо в поношенную туфлю 39-го размера какой-то краснухи. Хотел я ему эту *уйню на голову вылить, да сдержался. Все-таки праздник у людей. После этого мало что помню…
Помню только, когда все закричали «Горько! Горько!», меня стошнило. Прямо в артишоки…
Еще помню, тамада никак не унимался, все конкурсы устраивал. Принес какой-то таз. И опять за свое:
«За невестину красу
Танцуй, жених, нам на тазу.
И ты, свидетель, не робей,
Танцуй нам белых лебедей»
Каких еще, на*уй, лебедей? Тут уж я не сдержался — перее*ал этого п*здобола тазом по башке… Следом папа невесты подскочил, давай руками размахивать, обзывать меня пьяным и нервным. Напрасно он это сделал – у меня же в руке таз был… Ведь если трезво разобраться, именно этот папаша во всем виноват. Не можешь делать красивых дочек – сиди, дрочи перед компьютером. А баб не трожь. Они для людей с нормальным генофондом созданы…
В общем, в конце свадьбы мы родню невесты слегка по*издили для профилактики, но потом замирились и «Ой, рябина кудрявая» пели все вместе…
Разошлись далеко за полночь. Помню, шли мы вдвоем с братом невесты, орали «Зеленоглазое такси». Все-таки классный он оказался парень, и тоже страшных баб не любит. Обещал мне через неделю свидетельницу на пое*аться подогнать…

[Куплет 1, ChipaChip]:
Встретишь в Италии осень, найдёшь себя в куплетосе.
Я только на таблетосах вижу улыбки, плетусь и
Громко пою, берёзам, да тополям.
Не вижу огонька среди лопнутых капиляров.

Она была тупо лярва, лярва.
Ты был её первым, первым.
И хули эти клятвы, клятвы?
Расшатанные нервы, нервы.

Раскрытые зонты.
Я вижу с крыши и не боюсь вовсе высоты.
Яркими огнями встречает вновь нас отель
Расправленной постелью, что не успела остыть.

И вроде, как весело мне, ведь нас ждёт не больше чем с*кс.
А ты веришь в ложь всё сильнее, не смотришь совсем на часы.
А по окну барабанит проклятый град.
С утра свалю без слов я успешно так отыграв.

[Припев, ChipaChip]:

Я кричу тебе "Привет!", и снова кричу "Привет!",
С цветами наперевес, ну хватит уже реветь.
Я кричу тебе "Привет!", и снова кричу "Привет!" -
А ты мне кричишь, что хочешь забыть нах*й этот бред.

[Куплет 2, Женя Дэп]:
Я бы всё тебе сказал тогда, если бы хватило смелости.
Если бы точно знал, что что-то изменится.
Отпускать - не вариант, и держаться вместе пытаться - без вариков.
Без шансов на спасение тонет наш Титаник.

Время отпустить пришло,
Но не вернуться на берег кому-то из нас.
Оставался самим собой.
Опустились руки возвращать тебя назад.

Пустые адреса, ты им да - письма в никуда.
Больше не горит пламя в глазах.
Больше не играет на чувствах этот рояль.
Больше не увидеть нас в этих главных ролях.

Тупая бессонница, как бы уснуть, чтоб не помнить всё -
Улиц, городов, районов, всех имен забытых небоскребов.
В последний раз друг-другу соврём.
Скажем "Привет", потом "Good bye!" и отпускаем.

[Припев, ChipaChip]:
Я кричу тебе "Привет!", и снова кричу "Привет!",
С цветами наперевес, ну хватит уже реветь.
Я кричу тебе "Привет!", и снова кричу "Привет!" -
А ты мне кричишь, что хочешь забыть нах*й этот бред.

[Куплет 3, Артем Савенко]:
С очень малой надеждой мир отдаляется в пропасть.
Тасуя колоду, можете забирать джек-пот,
Но знайте - мир её глаз, где были слышны
И крики, и стоны, о!

Все эти люди иллюзорны до тла, да-да.
На пару с душой в этом потоке зверей,
Но ты одна спросила меня "Как ваши дела?"

Знаешь, так странно, что выбор возможен.
Ужас в плане от чужих, так непохожие.
В фильме без монтажа, моя душа еще жива.
Лишь на твоих руках, на твоих руках (точно)

В тише по крышам дождь.
На наших таймерах будут нули, и память, а пока тепло.
Я в сумерках кричал "Привет!", -
Но ты хватаешь ластик и стираешь нах*й этот бред.

Мы покоряемся серости необходимости дышать не в одиночку.
Уйдут дожди все с гор, доломай пути и судьбы, где же вы судьи?
Серая тьма хочет выдавить знакомая любви, но не избрания.
А не избрания.

Дополнительная информация

Текст песни ChipaChip & Артем Савенко & Женя Дэп - Я кричу тебе привет.
Авторы текста: ChipaChip, Анна Scan.
G-Ponik prod.
Сведение и мастеринг: Артем Савенко.
Дизайн обложки: Алексей Хрусталев.
Май 30, 2018. Петр Петрович! закричала она, защитите хоть вы! Внушите этой глупой твари, что не смеет она так обращаться с благородной дамой в несчастии, что на это есть суд... я к самому генерал-губернатору... Она ответит... Помня хлеб-соль моего отца, защитите сирот. Позвольте, сударыня... Позвольте, позвольте, сударыня, отмахивался Петр Петрович, папеньки вашего, как и известно вам, я совсем не имел чести знать... позвольте, сударыня! (кто-то громко захохотал), а в ваших беспрерывных распрях с Амалией Ивановной я участвовать не намерен-с... Я по своей надобности... и желаю объясниться, немедленно, с падчерицей вашей, Софьей... Ивановной... Кажется, так-с? Позвольте пройти-с... И Петр Петрович, обойдя бочком Катерину Ивановну, направился в противоположный угол, где находилась Соня. Катерина Ивановна как стояла на месте, так и осталась, точно громом пораженная. Она понять не могла, как мог Петр Петрович отречься от хлеба-соли ее папеньки. Выдумав раз эту хлеб-соль, она уже ей свято сама верила. Поразил ее и деловой, сухой, полный даже какой-то презрительной угрозы тон Петра Петровича. Да и все как-то притихли мало-помалу при его появлении. Кроме того, что этот «деловой и серьезный» человек слишком уж резко не гармонировал со всею компанией, кроме того, видно было, что он за чем-то важным пришел, что, вероятно, какая-нибудь необыкновенная причина могла привлечь его в такую компанию и что, стало быть, сейчас что-то случится, что-то будет. Раскольников, стоявший подле Сони, посторонился пропустить его; Петр Петрович, казалось, совсем его не заметил. Через минуту на пороге показался и Лебезятников; в комнату он не вошел, но остановился тоже с каким-то особенным любопытством, почти с удивлением; прислушивался, но, казалось, долго чего-то понять не мог. Извините, что я, может быть, прерываю, но дело довольно важное-с, заметил Петр Петрович как-то вообще и не обращаясь ни к кому в особенности, я даже и рад при публике. Амалия Ивановна, прошу вас покорнейше, в качестве хозяйки квартиры, обратить внимание на мой последующий разговор с Софьей Ивановной. Софья Ивановна, продолжал он, обращаясь прямо к чрезвычайно удивленной и уже заранее испуганной Соне, со стола моего, в комнате друга моего, Андрея Семеновича Лебезятникова, тотчас же вслед за посещением вашим, исчез принадлежавший мне государственный кредитный билет сторублевого достоинства. Если каким бы то ни было образом вы знаете и укажете нам, где он теперь находится, то, уверяю вас честным словом, и беру всех в свидетели, что дело тем только и кончится. В противном же случае принужден буду обратиться к мерам весьма серьезным, тогда... пеняйте уже на себя-с! Совершенное молчание воцарилось в комнате. Даже плакавшие дети затихли. Соня стояла мертво-бледная, смотрела на Лужина и ничего не могла отвечать. Она как будто еще и не понимала. Прошло несколько секунд. Ну-с, так как же-с? спросил Лужин, пристально смотря на нее. Я не знаю... Я ничего не знаю... слабым голосом проговорила наконец Соня. Нет? Не знаете? переспросил Лужин и еще несколько секунд помолчал. Подумайте, мадемуазель, начал он строго, но всё еще как будто увещевая, обсудите, я согласен вам дать еще время на размышление. Извольте видеть-с: если б я не был так уверен, то уж, разумеется, при моей опытности, не рискнул бы так прямо вас обвинить; ибо за подобное, прямое и гласное, но ложное или даже только ошибочное обвинение я, в некотором смысле, сам отвечаю. Я это знаю-с. Утром сегодня я разменял, для своих надобностей, несколько пятипроцентных билетов на сумму, номинально, в три тысячи рублей. Расчет у меня записан в бумажнике. Придя домой, я свидетель тому Андрей Семенович стал считать деньги и, сосчитав две тысячи триста рублей, спрятал их в бумажник, а бумажник в боковой карман сюртука. На столе оставалось около пятисот рублей, кредитными билетами, и между ними три билета, во сто рублей каждый. В эту минуту прибыли вы (по моему зову) и всё время у меня пребывали потом в чрезвычайном смущении, так что даже три раза, среди разговора, вставали и спешили почему-то уйти, хотя разговор наш еще не был окончен. Андрей Семенович может всё это засвидетельствовать. Вероятно, вы сами, мадемуазель, не откажетесь подтвердить и заявить, что призывал я вас, через Андрея Семеновича, единственно для того только, чтобы переговорить с вами о сиротском и беспомощном положении вашей родственницы, Катерины Ивановны (к которой я не мог прийти на поминки), и о том, как бы полезно было устроить в ее пользу что-нибудь вроде подписки, лотереи или подобного. Вы меня благодарили и даже прослезились (я рассказываю всё так, как было, чтобы, во-первых, напомнить вам, а во-вторых, показать вам, что из памяти моей не изгладилась ни малейшая черта). Затем я взял со стола десятирублевый кредитный билет и подал вам, от своего имени, для интересов вашей родственницы и в видах первого вспоможения. Всё это видел Андрей Семенович. Затем я вас проводил до дверей, всё в том же, с вашей стороны, смущении, после чего, оставшись наедине с Андреем Семеновичем и переговорив с ним минут около десяти, Андрей Семенович вышел, я же снова обратился к столу, с лежавшими на нем деньгами, с целью, сосчитав их, отложить, как и предполагал я прежде, особо. К удивлению моему, одного сторублевого билета, в числе прочих, не оказалось. Извольте же рассудить: заподозрить Андрея Семеновича я уж никак не могу-с; даже предположения стыжусь. Ошибиться в счете я тоже не мог, потому что, за минуту перед вашим приходом, окончив все счеты, я нашел итог верным. Согласитесь сами, что припоминая ваше смущение, торопливость уйти и то, что вы держали руки, некоторое время, на столе; взяв, наконец, в соображение общественное положение ваше и сопряженные с ним привычки, я, так сказать, с ужасом, и даже против воли моей, принужден был остановиться на подозрении, конечно, жестоком, но справедливом-с! Прибавлю еще и повторю, что, несмотря на всю мою очевидную уверенность, понимаю, что все-таки, в теперешнем обвинении моем, присутствует некоторый для меня риск. Но, как видите, я не оставил втуне; я восстал и скажу вам отчего: единственно, сударыня, единственно по причине чернейшей неблагодарности вашей! Как? Я же вас приглашаю в интересах беднейшей родственницы вашей, я же предоставляю вам посильное подаяние мое в десять рублей, и вы же, тут же, сейчас же платите мне за всё это подобным поступком! Нет-с, это уж нехорошо-с! Необходим урок-с. Рассудите же; мало того, как истинный друг ваш, прошу вас (ибо лучше друга не может быть у вас в эту минуту), опомнитесь! Иначе, буду неумолим! Ну-с, итак? Я ничего не брала у вас, прошептала в ужасе Соня, вы дали мне десять рублей, вот возьмите их. Соня вынула из кармана платок, отыскала узелок, развязала его, вынула десятирублевую бумажку и протянула руку Лужину. А в остальных ста рублях вы так и не признаетесь? укоризненно и настойчиво произнес он, не принимая билета. Соня осмотрелась кругом. Все глядели на нее с такими ужасными, строгими, насмешливыми, ненавистными лицами. Она взглянула на Раскольникова... тот стоял у стены, сложив накрест руки, и огненным взглядом смотрел на нее. О господи! вырвалось у Сони. Амалия Ивановна, надо будет дать знать в полицию, а потому покорнейше прошу вас, пошлите покамест за дворником, тихо и даже ласково проговорил Лужин. Гот дер бармгерциге! Я так и зналь, что она вороваль! всплеснула руками Амалия Ивановна. Вы так и знали? подхватил Лужин, стало быть, уже и прежде имели хотя бы некоторые основания так заключать. Прошу вас, почтеннейшая Амалия Ивановна, запомнить слова ваши, произнесенные, впрочем, при свидетелях. Со всех сторон поднялся вдруг громкий говор. Все зашевелились. Ка-а-к! вскрикнула вдруг, опомнившись, Катерина Ивановна и точно сорвалась бросилась к Лужину, как! Вы ее в покраже обвиняете? Это Соню-то? Ах, подлецы, подлецы! И бросившись к Соне, она, как в тисках, обняла ее иссохшими руками. Соня! Как ты смела брать от него десять рублей! О, глупая! Подай сюда! Подай сейчас эти десять рублей вот! И, выхватив у Сони бумажку, Катерина Ивановна скомкала ее в руках и бросила наотмашь прямо в лицо Лужина. Катышек попал в глаз и отскочил на пол. Амалия Ивановна бросилась поднимать деньги. Петр Петрович рассердился. Удержите эту сумасшедшую! закричал он. В дверях, в эту минуту, рядом с Лебезятниковым показалось и еще несколько лиц, между которыми выглядывали и обе приезжие дамы. Как! Сумасшедшую? Это я-то сумасшедшая? Дур-рак! взвизгнула Катерина Ивановна. Сам ты дурак, крючок судейский, низкий человек! Соня, Соня возьмет у него деньги! Это Соня-то воровка! Да она еще тебе даст, дурак! И Катерина Ивановна истерически захохотала. Видали ль вы дурака? бросалась она во все стороны, показывая всем на Лужина. Как! И ты тоже? увидала она хозяйку, и ты туда же, колбасница, подтверждаешь, что она «вороваль», подлая ты прусская куриная нога в кринолине! Ах вы! Ах вы! Да она и из комнаты-то не выходила и, как пришла от тебя, подлеца, тут же рядом подле Родиона Романовича и села!.. Обыщите ее! Коль она никуда не выходила, стало быть, деньги должны быть при ней! Ищи же, ищи, ищи! Только если ты не найдешь, то уж извини, голубчик, ответишь! К государю, к государю, к самому царю побегу, милосердому, в ноги брошусь, сейчас же, сегодня же! я сирота! Меня пустят! Ты думаешь, не пустят? Врешь, дойду! Дойду-у! Это ты на то, что она кроткая, рассчитывал? Ты на это-то понадеялся? Да я, брат, зато бойкая! Оборвешься! Ищи же! Ищи, ищи, ну, ищи!! И Катерина Ивановна, в исступлении, теребила Лужина, таща его к Соне. Я готов-с и отвечаю... но уймитесь, сударыня, уймитесь! Я слишком вижу, что вы бойкая!.. Это... это... это как же-с? бормотал Лужин, это следует при полиции-с... хотя, впрочем, и теперь свидетелей слишком достаточно... Я готов-с... Но во всяком случае затруднительно мужчине... по причине пола... Если бы с помощию Амалии Ивановны... хотя, впрочем, так дело не делается... Это как же-с? Кого хотите? Пусть, кто хочет, тот и обыскивает! кричала Катерина Ивановна, Соня, вывороти им карманы! Вот, вот! Смотри, изверг, вот пустой, здесь платок лежал, карман пустой, видишь! Вот другой карман, вот, вот! Видишь! Видишь! И Катерина Ивановна не то что вывернула, а так и выхватила оба кармана, один за другим, наружу. Но из второго, правого, кармана вдруг выскочила бумажка и, описав в воздухе параболу, упала к ногам Лужина. Это все видели; многие вскрикнули. Петр Петрович нагнулся, взял бумажку двумя пальцами с пола, поднял всем на вид и развернул. Это был сторублевый кредитный билет, сложенный в восьмую долю. Петр Петрович обвел кругом свою руку, показывая всем билет. Воровка! Вон с квартир! Полис, полис! завопила Амалия Ивановна, их надо Сибирь прогналь! Вон! Со всех сторон полетели восклицания. Раскольников молчал, не спуская глаз с Сони, изредка, но быстро переводя их на Лужина. Соня стояла на том же месте, как без памяти: она почти даже не была и удивлена. Вдруг краска залила ей всё лицо; она вскрикнула и закрылась руками. Нет, это не я! Я не брала! Я не знаю! закричала она, разрывающим сердце воплем, и бросилась к Катерине Ивановне. Та схватила ее и крепко прижала к себе, как будто грудью желая защитить ее ото всех. Соня! Соня! Я не верю! Видишь, я не верю! кричала (несмотря на всю очевидность) Катерина Ивановна, сотрясая ее в руках своих, как ребенка, целуя ее бессчетно, ловя ее руки и, так и впиваясь, целуя их. Чтоб ты взяла! Да что это за глупые люди! О господи! Глупые вы, глупые, кричала она, обращаясь ко всем, да вы еще не знаете, не знаете, какое это сердце, какая эта девушка! Она возьмет, она! Да она свое последнее платье скинет, продаст, босая пойдет, а вам отдаст, коль вам надо будет, вот она какая! Она и желтый-то билет получила, потому что мои же дети с голоду пропадали, себя за нас продала!.. Ах, покойник, покойник! Ах, покойник, покойник! Видишь? Видишь? Вот тебе поминки! Господи! Да защитите же ее, что ж вы стоите все! Родион Романович! Вы-то чего ж не заступитесь? Вы тоже, что ль, верите? Мизинца вы ее не стоите, все, все, все, все! Господи! Да защити ж, наконец! Плач, бедной, чахоточной, сиротливой Катерины Ивановны произвел, казалось, сильный эффект на публику. Тут было столько жалкого, столько страдающего в этом искривленном болью, высохшем чахоточном лице, в этих иссохших, запекшихся кровью губах, в этом хрипло кричащем голосе, в этом плаче навзрыд, подобном детскому плачу, в этой доверчивой, детской и вместе с тем отчаянной мольбе защитить, что, казалось, все пожалели несчастную. По крайней мере, Петр Петрович тотчас же пожалел. Сударыня! Сударыня! восклицал он внушительным голосом, до вас этот факт не касается! Никто не решится вас обвинить в умысле или в соглашении, тем паче что вы же и обнаружили, выворотив карман: стало быть, ничего не предполагали. Весьма и весьма готов сожалеть, если, так сказать, нищета подвигла и Софью Семеновну, но для чего же, мадемуазель, вы не хотели сознаться? Позора убоялись? Первый шаг? Потерялись, может быть? Дело понятное-с; очень понятное-с... Но, однако, для чего же было пускаться в такие качества! Господа! обратился он ко всем присутствующим, господа! Сожалея и, так сказать, соболезнуя, я, пожалуй, готов простить, даже теперь, несмотря на полученные личные оскорбления. Да послужит же, мадемуазель, теперешний стыд вам уроком на будущее, обратился он к Соне, а я дальнейшее оставлю втуне и, так и быть, прекращаю. Довольно! Петр Петрович искоса посмотрел на Раскольникова. Взгляды их встретились. Горящий взгляд Раскольникова готов был испепелить его. Между тем Катерина Ивановна, казалось, ничего больше и не слыхала: она обнимала и целовала Соню, как безумная. Дети тоже обхватили со всех сторон Соню своими ручонками, а Полечка, не совсем понимавшая, впрочем, в чем дело, казалось, вся так и утопла в слезах, надрываясь от рыданий и спрятав свое распухшее от плача хорошенькое личико на плече Сони. Как это низко! раздался вдруг громкий голос в дверях. Петр Петрович быстро оглянулся. Какая низость! повторил Лебезятников, пристально смотря ему в глаза. Петр Петрович даже как будто вздрогнул. Это заметили все. (Потом об этом вспоминали). Лебезятников шагнул в комнату. И вы осмелились меня в свидетели поставить? сказал он, подходя к Петру Петровичу. Что это значит, Андрей Семенович? Про что такое вы говорите? пробормотал Лужин. То значит, что вы... клеветник, вот что значат мои слова! горячо проговорил Лебезятников, строго смотря на него своими подслеповатыми глазками. Он был ужасно рассержен. Раскольников так и впился в него глазами, как бы подхватывая и взвешивая каждое слово. Опять воцарилось молчание. Петр Петрович почти даже потерялся, особенно в первое мгновение. Если это вы мне... начал он, заикаясь, да что с вами? В уме ли вы? Я-то в уме-с, а вот вы так... мошенник! Ах, как это низко! Я всё слушал, я нарочно всё ждал, чтобы всё понять, потому что, признаюсь, даже до сих пор оно не совсем логично... Но для чего вы всё это сделали не понимаю. Да что я сделал такое! Перестанете ли вы говорить вашими вздорными загадками! Или вы, может, выпивши? Это вы, низкий человек, может быть, пьете, а не я! Я и водки совсем никогда не пью, потому что это не в моих убеждениях! Вообразите, он, он сам, своими собственными руками отдал этот сторублевый билет Софье Семеновне, я видел, я свидетель, я присягу приму! Он, он! повторял Лебезятников, обращаясь ко всем и каждому. Да вы рехнулись иль нет, молокосос? взвизгнул Лужин, она здесь сама перед вами, налицо, она сама здесь, сейчас, при всех подтвердила, что, кроме десяти рублей, ничего от меня не получала. Каким же образом мог я ей передать, после этого? Я видел, видел! кричал и подтверждал Лебезятников, и хоть это против моих убеждений, но я готов сей же час принять в суде какую угодно присягу, потому что я видел, как вы ей тихонько подсунули! Только я-то, дурак, подумал, что вы из благодеяния подсунули! В дверях, прощаясь с нею, когда она повернулась и когда вы ей жали одной рукой руку, другою, левой, вы и положили ей тихонько в карман бумажку. Я видел! Видел! Лужин побледнел. Что вы врете! дерзко вскричал он, да и как вы могли, стоя у окна, разглядеть бумажку? Вам померещилось... на подслепые глаза. Вы бредите! Нет, не померещилось! И хоть я и далеко стоял, но я всё, всё видел, и хоть от окна действительно трудно разглядеть бумажку, это вы правду говорите, но я, по особому случаю, знал наверно, что это именно сторублевый билет, потому что, когда вы стали давать Софье Семеновне десятирублевую бумажку, я видел сам, вы тогда же взяли со стола сторублевый билет (это я видел, потому что я тогда близко стоял, и так как у меня тотчас явилась одна мысль, то потому я и не забыл, что у вас в руках билет). Вы его сложили и держали, зажав в руке, всё время. Потом я было опять забыл, но когда вы стали вставать, то из правой переложили в левую и чуть не уронили; я тут опять вспомнил, потому что мне тут опять пришла та же мысль, именно, что вы хотите, тихонько от меня, благодеяние ей сделать. Можете представить, как я стал следить, ну и увидел, как удалось вам всунуть ей в карман. Я видел, видел, я присягу приму! Лебезятников чуть не задыхался. Со всех сторон стали раздаваться разнообразные восклицания, всего больше означавшие удивление; но послышались восклицания, принимавшие и грозный тон. Все затеснились к Петру Петровичу. Катерина Ивановна кинулась к Лебезятникову. Андрей Семенович! Я в вас ошиблась! Защитите ее! Один вы за нее! Она сирота, вас бог послал! Андрей Семенович, голубчик, батюшка! И Катерина Ивановна, почти не помня, что делает, бросилась перед ним на колени. Дичь! завопил взбешенный до ярости Лужин, дичь вы всё мелете, сударь. «Забыл, вспомнил, забыл» что такое! Стало быть, я нарочно ей подложил? Для чего? С какою целью? Что общего у меня с этой... Для чего? Вот этого-то я и сам не понимаю, а что я рассказываю истинный факт, то это верно! Я до того не ошибаюсь, мерзкий, преступный вы человек, что именно помню, как по этому поводу мне тотчас же тогда в голову вопрос пришел, именно в то время, как я вас благодарил и руку вам жал. Для чего же именно вы положили ей украдкой в карман? То есть почему именно украдкой? Неужели потому только, что хотели от меня скрыть, зная, что я противных убеждений и отрицаю частную благотворительность, ничего не исцеляющую радикально? Ну и решил, что вам действительно передо мной совестно такие куши давать, и, кроме того, может быть, подумал я, он хочет ей сюрприз сделать, удивить ее, когда она найдет у себя в кармане целых сто рублей. (Потому что иные благотворители очень любят этак размазывать свои благодеяния; я знаю). Потом мне тоже подумалось, что вы хотите ее испытать, то есть придет ли она, найдя, благодарить? Потом, что хотите избежать благодарности и чтоб, ну, как это там говорится: чтоб правая рука, что ль, не знала... одним словом как-то этак... Ну, да мало ль мне мыслей тогда пришло в голову, так что я положил всё это обдумать потом, но все-таки почел неделикатным обнаружить перед вами, что знаю секрет. Но, однако, мне тотчас же пришел в голову опять еще вопрос: что Софья Семеновна, прежде чем заметит, пожалуй, чего доброго, потеряет деньги; вот почему я решился пойти сюда, вызвать ее и уведомить, что ей положили в карман сто рублей. Да мимоходом зашел прежде в нумер к госпожам Кобылятниковым, чтоб занести им «Общий вывод положительного метода» и особенно рекомендовать статью Пидерита (а впрочем, тоже и Вагнера); потом прихожу сюда, а тут вон какая история! Ну мог ли, мог ли я иметь все эти мысли и рассуждения, если б я действительно не видал, что вы вложили ей в карман сто рублей? Когда Андрей Семенович кончил свои многословные рассуждения, с таким логическим выводом в заключении речи, то ужасно устал, и даже пот катился с его лица. Увы, он и по-русски-то не умел объясняться порядочно (не зная, впрочем, никакого другого языка), так что он весь, как-то разом, истощился, даже как будто похудел после своего адвокатского подвига. Тем не менее речь его произвела чрезвычайный эффект. Он говорил с таким азартом, с таким убеждением, что ему, видимо, все поверили. Петр Петрович почувствовал, что дело плохо. Какое мне дело, что вам в голову пришли там какие-то глупые вопросы, вскричал он. Это не доказательство-с! Вы могли всё это сбредить во сне, вот и всё-с! А я вам говорю, что вы лжете, сударь! Лжете и клевещете из какого-либо зла на меня, и именно по насердке за то, что я не соглашался на ваши вольнодумные и безбожные социальные предложения, вот что-с! Но этот выверт не принес пользы Петру Петровичу Напротив, послышался со всех сторон ропот. А, ты вот куда заехал! крикнул Лебезятников. Врешь! Зови полицию, а я присягу приму! Одного только понять не могу: для чего он рискнул на такой низкий поступок! О жалкий, подлый человек! Я могу объяснить, для чего он рискнул на такой поступок, и, если надо, сам присягу приму! твердым голосом произнес, наконец, Раскольников и выступил вперед. Он был по-видимому тверд и спокоен. Всем как-то ясно стало, при одном только взгляде на него, что он действительно знает, в чем дело, и что дошло до развязки. Теперь я совершенно всё себе уяснил, продолжал Раскольников, обращаясь прямо к Лебезятникову. С самого начала истории я уже стал подозревать, что тут какой-то мерзкий подвох; я стал подозревать вследствие некоторых особых обстоятельств, только мне одному известных, которые я сейчас и объясню всем: в них всё дело! Вы же, Андрей Семенович, вашим драгоценным показанием окончательно уяснили мне всё. Прошу всех, всех прислушать: этот господин (он указал на Лужина) сватался недавно к одной девице, и именно к моей сестре, Авдотье Романовне Раскольниковой. Но, приехав в Петербург, он, третьего дня, при первом нашем свидании, со мной поссорился, и я выгнал его от себя, чему есть два свидетеля. Этот человек очень зол... Третьего дня я еще и не знал, что он здесь стоит в нумерах, у вас, Андрей Семенович, и что, стало быть, в тот же самый день, как мы поссорились, то есть третьего же дня, он был свидетелем того, как я передал, в качестве приятеля покойного господина Мармеладова, супруге его Катерине Ивановне несколько денег на похороны. Он тотчас же написал моей матери записку и уведомил ее, что я отдал все деньги не Катерине Ивановне, а Софье Семеновне, и при этом в самых подлых выражениях упомянул о... о характере Софьи Семеновны, то есть намекнул на характер отношений моих к Софье Семеновне. Всё это, как вы понимаете, с целью поссорить меня с матерью и сестрой, внушив им, что я расточаю, с неблагородными целями, их последние деньги, которыми они мне помогают. Вчера вечером, при матери и сестре, и в его присутствии, я восстановил истину, доказав, что передал деньги Катерине Ивановне на похороны, а не Софье Семеновне, и что с Софьей Семеновной третьего дня я еще и знаком даже не был и даже в лицо еще ее не видал. При этом я прибавил, что он, Петр Петрович Лужин, со всеми своими достоинствами, не стоит одного мизинца Софьи Семеновны, о которой он так дурно отзывается. На его же вопрос: посадил ли бы я Софью Семеновну рядом с моей сестрой? я ответил, что я уже это и сделал, того же дня. Разозлившись на то, что мать и сестра не хотят, по его наветам, со мною рассориться, он, слово за слово, начал говорить им непростительные дерзости. Произошел окончательный разрыв, и его выгнали из дому. Всё это происходило вчера вечером. Теперь прошу особенного внимания: представьте себе, что если б ему удалось теперь доказать, что Софья Семеновна воровка, то, во-первых, он доказал бы моей сестре и матери, что был почти прав в своих подозрениях; что он справедливо рассердился за то, что я поставил на одну доску мою сестру и Софью Семеновну; что, нападая на меня, он защищал, стало быть, и предохранял честь моей сестры, а своей невесты. Одним словом, через всё это он даже мог вновь поссорить меня с родными и, уж конечно, надеялся опять войти у них в милость. Не говорю уж о том, что он мстил лично мне, потому что имеет основание предполагать, что честь и счастие Софьи Семеновны очень для меня дороги. Вот весь его расчет! Вот как я понимаю это дело! Вот вся причина, и другой быть не может! Так или почти так окончил Раскольников свою речь, часто прерывавшуюся восклицаниями публики, слушавшей, впрочем, очень внимательно. Но, несмотря на все перерывы, он проговорил резко, спокойно, точно, ясно, твердо. Его резкий голос, его убежденный тон и строгое лицо произвели на всех чрезвычайный эффект. Так, так, это так! в восторге подтверждал Лебезятников. Это должно быть так, потому что он именно спрашивал меня, как только вошла к нам в комнату Софья Семеновна, «тут ли вы? Не видал ли я вас в числе гостей Катерины Ивановны?» Он отозвал меня для этого к окну и там потихоньку спросил. Стало быть, ему непременно надо было, чтобы тут были вы! Это так, это всё так! Лужин молчал и презрительно улыбался. Впрочем, он был очень бледен. Казалось, что он обдумывал, как бы ему вывернуться. Может быть, он бы с удовольствием бросил всё и ушел, но в настоящую минуту это было почти невозможно; это значило прямо сознаться в справедливости взводимых на него обвинений и в том, что он действительно оклеветал Софью Семеновну. К тому же и публика, и без того уже подпившая, слишком волновалась. Провиантский, хотя, впрочем, и не все понимавший, кричал больше всех и предлагал некоторые весьма неприятные для Лужина меры. Но были и не пьяные; сошлись и собрались изо всех комнат. Все три полячка ужасно горячились и кричали ему беспрестанно: «пане лайдак!», причем бормотали еще какие-то угрозы по-польски. Соня слушала с напряжением, но как будто тоже не всё понимала, точно просыпалась от обморока. Она только не спускала своих глаз с Раскольникова, чувствуя, что в нем вся ее защита. Катерина Ивановна трудно и хрипло дышала и была, казалось, в страшном изнеможении. Всех глупее стояла Амалия Ивановна, разинув рот и ровно ничего не смысля. Она только видела, что Петр Петрович как-то попался. Раскольников попросил было опять говорить, но ему уже не дали докончить: все кричали и теснились около Лужина с ругательствами и угрозами. Но Петр Петрович не струсил. Видя, что уже дело по обвинению Сони вполне проиграно, он прямо прибегнул к наглости. Позвольте, господа, позвольте; не теснитесь, дайте пройти! говорил он, пробираясь сквозь толпу, и сделайте одолжение, не угрожайте; уверяю вас, что ничего не будет, ничего не сделаете, не робкого десятка-с, а напротив, вы же, господа, ответите, что насилием прикрыли уголовное дело. Воровка более нежели изобличена, и я буду преследовать-с. В суде не так слепы и... не пьяны-с, и не поверят двум отъявленным безбожникам, возмутителям и вольнодумцам, обвиняющим меня, из личной мести, в чем сами они, по глупости своей, сознаются... Да-с, позвольте-с! Чтобы тотчас же духу вашего не было в моей комнате; извольте съезжать, и всё между нами кончено! И как подумаю, что я же из кожи выбивался, ему излагал... целые две недели!.. Да ведь я вам и сам, Андрей Семенович, давеча сказал, что съезжаю, когда вы еще меня удерживали; теперь же прибавлю только, что вы дурак-с. Желаю вам вылечить ваш ум и ваши подслепые глаза. Позвольте же, господа-с! Он протеснился; но провиантскому не хотелось так легко его выпустить, с одними только ругательствами: он схватил со стола стакан, размахнулся и пустил его в Петра Петровича; но стакан полетел прямо в Амалию Ивановну. Она взвизгнула, а провиантский, потеряв от размаху равновесие, тяжело повалился под стол. Петр Петрович прошел в свою комнату, и через полчаса его уже не было в доме. Соня, робкая от природы, и прежде знала, что ее легче погубить, чем кого бы то ни было, а уж обидеть ее всякий мог почти безнаказанно. Но все-таки, до самой этой минуты, ей казалось, что можно как-нибудь избегнуть беды осторожностию, кротостию, покорностию перед всем и каждым. Разочарование ее было слишком тяжело. Она, конечно, с терпением и почти безропотно могла всё перенести даже это. Но в первую минуту уж слишком тяжело стало. Несмотря на свое торжество и на свое оправдание, когда прошел первый испуг и первый столбняк, когда она поняла и сообразила всё ясно, чувство беспомощности и обиды мучительно стеснило ей сердце. С ней началась истерика. Наконец, не выдержав, она бросилась вон из комнаты и побежала домой. Это было почти сейчас по уходе Лужина. Амалия Ивановна, когда в нее, при громком смехе присутствовавших, попал стакан, тоже не выдержала в чужом пиру похмелья. С визгом, как бешеная, кинулась она к Катерине Ивановне, считая ее во всем виноватою: Долой с квартир! Сейчас! Марш! И с этими словами начала хватать всё, что ни попадалось ей под руку из вещей Катерины Ивановны, и скидывать на пол. Почти и без того убитая, чуть не в обмороке, задыхавшаяся, бледная, Катерина Ивановна вскочила с постели (на которую упала было в изнеможении) и бросилась на Амалию Ивановну. Но борьба была слишком неравна; та отпихнула ее, как перышко. Как! Мало того, что безбожно оклеветали, эта тварь на меня же! Как! В день похорон мужа гонят с квартиры, после моего хлеба-соли, на улицу, с сиротами! Да куда я пойду! вопила рыдая и задыхаясь, бедная женщина. Господи! закричала вдруг она, засверкав глазами, неужели ж нет справедливости! Кого ж тебе защищать, коль не нас, сирот? А вот, увидим! Есть на свете суд и правда, есть, я сыщу! Сейчас, подожди, безбожная тварь! Полечка, оставайся с детьми, я ворочусь. Ждите меня, хоть на улице! Увидим, есть ли на свете правда? И, накинув на голову тот самый зеленый драдедамовый платок, о котором упоминал в своем рассказе покойный Мармеладов, Катерина Ивановна протеснилась сквозь беспорядочную пьяную толпу жильцов, всё еще толпившихся в комнате, и с воплем и со слезами выбежала на улицу с неопределенною целью где-то сейчас, немедленно и во что бы то ни стало найти справедливость. Полечка в страхе забилась с детьми в угол на сундук, где, обняв обоих маленьких, вся дрожа, стала ожидать прихода матери. Амалия Ивановна металась по комнате, визжала, причитала, швыряла всё, что ни попадалось ей, на пол и буянила. Жильцы горланили кто в лес, кто по дрова иные договаривали, что умели, о случившемся событии; другие ссорились и ругались; иные затянули песни... «А теперь пора и мне! подумал Раскольников. Ну-тка, Софья Семеновна, посмотрим, что вы станете теперь говорить!» И он отправился на квартиру Сони.