Заболоцкий николай - портрет. Струйская

Любите живопись, поэты
Лишь ей, единственной, дано
Души изменчивой приметы
Переносить на полотно.

Ее глаза - как два тумана,
Полуулыбка, полуплач,
Ее глаза - как два обмана,
Покрытых мглою неудач.

Александра Петровна Струйская вдохновляла не только поэтов своего времени. Спустя два столетия после ее смерти, Николай Заболоцкий, вглядываясь в портрет работы знаменитого Рокотова, писал:

Ты помнишь, как «из тьмы былого,
Едва закутана в атлас,
С nopтpeтa Рокотова снова
Смотрела Струйская на нас?

Она как будто призвана была быть вечной музой поэта. В своем XVIII веке она пленила загадочной внешностью еще одного из них - своего мужа.
Николай Еремеевич Струйский, богатый пензенский помещик, преданно и отнюдь не взаимно любил поэзию. К несчастью, его слава, как поэта, не пережила его. Но, как все пииты, он был немного не от мира сего: устроил себе кабинет на самом верху огромного дома-дворца и назвал его Парнасом, все дни просиживал там, писал вычурные стихи, спускаясь оттуда на грешную землю часто лишь для того, чтобы отдать их печатать. При этом среди своих соседей прослыл он чудаком и оригиналом. «Всё обращение его было дико, а одевание странно», - писал его друг. Наверное, нелегко приходилось его красавице-жене: одержимый поэзией, он жил в каком-то другом измерении. Но союз их был счастливым.

Они поженились с Александрой Петровной в 1772 году. До этого, поэт уже был женат на своей ровеснице Олимпиаде Балбековой, они обвенчались в 1768 году и жили в Москве, но через год она умерла от родов, и в своих воспоминаниях о первой жене Струйский писал:

« Не знающу любви я научал любить!
Твоей мне нежности нельзя по смерть забыть!»

Безутешный вдовец, потерявший еще и дочек-близняшек, уехал в свое поместье Рузаевку и стал жить затворником. И вот однажды там произошла встреча-видение...

Юная Александра Петровна Озерова, дочь помещика Нижнеломовского уезда Пензенской губернии Озерова, была родственницей любимца Павла I, влиятельного графа П.Х.Обольянинова, женатого на ее кузине.

Когда Александра Петровна вышла замуж за Струйского, ей было семнадцать или восемнадцать лет. Вскоре после свадьбы супруги совершили путешествие в Москву, где Николай Ереемевич заказал своему старому доброму приятелю, художнику Рокотову, их фамильные портреты.
Два портрета молодоженов вошли в золотой фонд русской живописи.

Художнику удалось передать романтичность и порывистость поэтической натуры «странного барина». «Мерцающие краски, размытые контуры лица, горящие глаза - все это делает образ Струйского экзальтированным и несколько таинственным», - пишет искусствовед.

Но еще более загадочен и таинственен портрет юной Александры. Изящный овал лица, тонкие летящие брови, легкий румянец на щеках и такие задумчивые, выразительные глаза, чуть-чуть грустные, едва замечающие окружающее, а скорее, всматривающиеся куда-то вдаль, или внутрь себя, или в будущее.

Художник Рокотов, о котором Струйский, едва ли не единственный, оставил подобие воспоминаний и которого Николай Еремеевич весьма высоко ценил, согревался душой в этой семье, которая часто наезжала в Москву и приглашала любимого художника.

Сохранилась легенда о любви Рокотова к Струйской, видимо, навеянная особым тоном очарования и удачей таланта художника, создавшего ее портрет. Вряд ли это было на самом деле так, хотя, конечно, Александра Петровна не могла оставить равнодушным ничье сердце.

Сам Струйский так описывал свою возлюбленную в одном из множества стихотворений, посвященных ей:

Когда б здесь кто очей твоих прелестных стоил,
Давно б внутрь сердца он тебе сей храм построил,
И в жертву б он себя к тебе и сердце б нес.
Достойна ты себя, Сапфира!.. и небес.
Почтить твои красы, как смертный, я немею,
Теряюсь я в тебе?.. тобой я пламенею.
(«Элегия к Сапфире»)

Хозяйство не досаждало, ее окружала атмосфера творчества и красоты. Дом, в котором они жили, был возведен по рисункам самого Растрелли. В столетнем саду, окружавшем его, можно было гулять по аллеям, по берегам проточных прудов или забрести в замысловатый кустарниковый лабиринт, мечтая, взирать на окружающую красоту... А потом к чаю спускался поэт и читал восторженные стихи.
До наших дней дошла одна из книг Струйского - «Еротоиды. Анакреонтические оды». Все «оды» в ней переполнены объяснениями в любви к той, которая звалась в стихах Сапфирой, а в жизни - Александрой, любимой женой.

Была в доме картинная галерея составленная в соответствии со вкусами того времени и вкусами хозяина.
Потомки поэта вспоминали, что у Струйских «везде висели фамильные портреты: в углублении большой гостиной, над диваном, портрет самого Николая Еремеевича, а рядом, тоже в позолоченной раме, портрет Александры Петровны Струйской, тогда еще молодой и красивой»

«в картинной галерее были известные художники русской и иностранной школы.» Была и еще одна тайна в фамильных портретах, она лишь недавно раскрыта искусствоведами. В доме хранился портрет молодого человека с нежными чертами лица, пышным галстуком и накидкой, драпирующей фигуру. На обороте портрета была загадочная зашифрованная надпись.

Александра Петровна Струйская пережила своего мужа-поэта на 43 года. Он часто бывал вспыльчив, но скорее пoэтически, нежели как самодур.

Его друг И.М. Долгоруков по доброму вспоминал его «со всеми его восторгами и в пиитическом исступлении».
Николай Еремеевич создал вокруг своей возлюбленной необычную для того времени атмосферу поклонения, восторга и творчества, духовного тепла и созидания. Oн оставил после себя на многие годы освященный своей любовью воздух усадьбы Рузаевка, где выросли еще многие поколения дворян, сохранив в ней дыхание муз, среди них был поэт А. Полежаев. Он оставил своим наследникам главное богатство - блаженство творчества и красоты

Александра Петровна подарила мужу восемнадцать сыновей и дочерей, из которых четверо были близнецами и десять умерли в младенчестве. Но всю оставшуюся жизнь ее согревал пламень поэтического вдохновения мужа.

А. П. Струйская была бабушкой поэта А.И.Полежаева - внебрачного ребенка ее сына Леонтия. Из всей семьи Струйских только у нее поэт находил ласку и заботу. До самой смерти, в 1838 году, Полежаев переписывался с Александрой Петровной и посылал ей свои стихи.

Посетившая ее в 1836 году Н.А.Тучкова-Огарева пишет о том приятном впечатлении, которое произвела на нее Александра Петровна.

Ей было восемьдесят шесть лет, когда она тихо покинула этот мир. А для нас она так и осталась той прекрасной, в легкой дымке загадки и очарования, немного грустной и едва улыбающейся молодой женщиной с портрета Рокотова.
Наверное, это была одна из самых красивых женщин «безумного осьмнадцатого столетья»...
(по материалам рассказа Марины Ганичевой)

Александра Петровна Струйская вдохновляла не только поэтов своего времени. Спустя два столетия после ее смерти Николай Заболоцкий, вглядываясь в портрет работы знаменитого Рокотова, писал:

...Ты помнишь, как из тьмы былого,
Едва закутана в атлас,
С портрета Рокотова снова
Смотрела Струйская на нас?
Ее глаза - как два тумана,
Полуулыбка, полуплач,
Ее глаза - как два обмана,
Покрытых мглою неудач...

Наверное, это была одна из самых красивых женщин «безумного осьмнадцатого столетья»... Она как будто призвана была быть вечной музой поэта...

Об Александре Петровне Струйской, урожденной Озеровой, известно немного.
Александра Петровна являлась дочерью помещика Нижнеломовского уезда Пензенской губернии и приходилась дальней родственницей графу П. Х. Обольянинову - любимцу Павла I, занимавшему в годы его правления пост генерал-прокурора, который был женат на ее двоюродной сестре.

В конце 1771 года или в начале 1772 года 18-летняя Александра Озерова вышла замуж за Николая Еремеевича Струйского, став его второй женой. …К свадьбе с Александрой Петровной жених готовился долго и торжественно.

Николай Еремеевич Струйский

До брака с Александрой Петровной Струйский уже был женат на своей ровеснице Олимпиаде Балбековой, которую сильно любил... Они обвенчались в 1768 году и жили в Москве, но через год она умерла от родов, и в своих воспоминаниях о первой жене несостоявшийся поэт писал:
«Не знающу любви я научал любити!
Твоей мне нежности нельзя по смерть забыти!
Ты цену ведала, чего в жизнь стоил я?..
И чтит тебя за то по днесь душа моя».

Пережив такую страшную пичную трагедию, безутешный вдовец, потерявший еще и дочек-близняшек, уехал в свое поместье Рузаевку и стал жить затворником. И вот однажды там произошла встреча-видение...

Молодые супруги поселились в Рузаевке, имении, расположенном в 30 верстах от Саранска, которое еще в 1757 году купил отец Н.Е. Струйского. Тогда же началось и возведение дворца в имении, но помешало пугачевское восстание. Пугачев по пути из Саранска на Пензу проходил и через Рузаевку. Во время бунта, «бессмысленного и беспощадного», погибли сородичи Николая Еремеевича. В Самарской и Саратовской губерниях крестьяне казнили двух его дядей. И Струйский негаданно стал наследником погибших, собрав в своих руках все владения рода.
На огромное наследство Николай Еремеевич создает великолепную усадьбу. Такую впору иметь вельможе.
Пензенский вице-губернатор И.М. Долгоруков писал об этой усадьбе: «В Рузаевке прекрасный сад, широкие дороги. Везде чисто и опрятно. Дом огромный, в три этажа, строен из старинного кирпича, но по новейшим рисункам. В селении два храма, один старый, в нем вся живопись икон на итальянский вкус. Другая церковь выстроена с отменным великолепием: все стены одеты мрамором искусственным. Храм обширный, величественный, академики писали весь иконостас...».
В доме была прекрасная библиотека из авторов отечественных и заграничных, Струйский с молодости собирал ее, а затем к ним прибавились и роскошные книги, изданные в его собственной типографии. Издания Струйского, как утверждают, были шедеврами искусства книги.
Картинная галерея была составлена в соответствии со вкусами того времени и вкусами хозяина.
В картинной галерее были известные художники русской и иностранной школы. Был очень хороший портрет Екатерины Второй, бюст в натуральную величину, написанный академиком Рокотовым, в резной позолоченной раме, на которой были изображены рузаевские ели и развернутая книга с изображением первой страницы эпистолы, посвященной Струйским Екатерине Второй, которую хозяин усадьбы просто боготворил. Как утверждают – с ним случился удар при известии о смерти императрицы.

Николай Еремеевич преданно и отнюдь не взаимно любил поэзию. К несчастью, его слава как поэта не пережила его. Но, как все пииты, он был немного не от мира сего: устроил себе кабинет на самом верху огромного дома-дворца и назвал его Парнасом, все дни просиживал там, писал вычурные стихи, спускаясь оттуда на грешную землю зачастую лишь для того, чтобы отдать их печатать. При этом среди своих соседей он прослыл чудаком и оригиналом. «Все обращение его было дико, а одевание странно», - писал его друг.
В отличие от своего немного странного супруга, Александра Петровна была «женщина совсем других склонностей и характера; тверда, благоразумна, осторожна, она соединяла с самым хорошим смыслом приятные краски городского общежития, живала в Петербурге и в Москве, любила людей, особенно привязавшись к кому-либо дружеством, сохраняла все малейшие отношения с разборчивостью прямо примерной в наше время. Дома в деревне строгая хозяйка и мастерица своего дела; в городе не скряга, напротив, щедра и расточительна».

Вскоре после свадьбы Николай Еремеевич заказал парные портреты (свой и своей молодой жены) знаменитому в то время художнику Ф.С. Рокотову, с которым он был дружен. Эти портреты стали настоящей жемчужиной в творческом наследии великого русского художника.
Была тогда такая практика – по особым случаям писать парные портреты. Они и в фамильных галереях так располагались – будто обращены друг к другу.
Наталья Тучкова-Огарева, бывавшая в Рузаевке у «старушки Александры Петровны», сообщала в «Воспоминаниях»: «...в углублении большой гостиной, над диваном, висел в позолоченной раме портрет самого Николая Петровича, в мундире, парике с пудрою и косою, с дерзким и вызывающим выражением лица, и рядом, тоже в позолоченной раме, портрет Александры Петровны Струйской, тогда еще молодой и красивой, в белом атласном платье, в фижме, с открытой шеей и короткими рукавами».

Была и еще одна тайна в фамильных портретах, она лишь недавно раскрыта искусствоведами.
В доме Струйских хранился портрет молодого человека с нежными чертами лица, пышным галстуком и накидкой, драпирующей фигуру. На обороте портрета была загадочная зашифрованная надпись. С помощью рентгена и специальных исследований удалось доказать, что на самом деле на портрете изображена женщина с татарскими чертами лица и поверх нее написан «неизвестный в треуголке». И в первом, и во втором случае художник Рокотов писал одно и то же лицо - первую жену Струйского Олимпиаду. Видимо, Николай Еремеевич велел переделать женщину в мужчину, чтобы не смущать нежных чувств новой молодой жены и не возбуждать ее ревности.

Ф. Рокотов «Портрет неизвестного в треуголке»

Два портрета молодоженов вошли в золотой фонд русской живописи. Николай Еремеевич изображен в мундире Преображенского полка, однако мы видим на портрете человека утонченных и романтических вкусов, это скорее Ленский, а не вояка: вьющиеся кашатановые волосы, завитые по моде тех лет в букли, нежные черты лица, карие глаза, густые брови, прямой нос, округлый подбородок, розовые румяные щеки и полные чувственные губы. Художнику удалось передать романтичность и порывистость поэтической натуры «странного барина». Мерцающие краски, размытые контуры лица, горящие глаза - все это делает образ Струйского экзальтированным и несколько таинственным.
Но еще более загадочен и таинственен портрет юной Александры. На вид ей лет пятнадцать-шестнадцать. Изящный овал лица, тонкие летящие брови, легкий румянец на щеках и такие задумчивые, выразительные глаза, чуть-чуть грустные, едва замечающие окружающее, а скорее, всматривающиеся куда-то вдаль, или внутрь себя, или в будущее. Она одета в открытое платье, украшенное жемчужными подвесками. Густые темные волосы красиво уложены и плавно переходят в длинную косу. Ее большие, затененные, с миндалевидным разрезом глаза обращены в сторону зрителя и выражают спокойную задумчивость погруженного в свой затаенный душевный мир человека. Мягкому овалу юного лица отвечают округлые линии тонких бровей, нежные розовые губы. Высоко взбитые со лба пудренные волосы, плавно огибая хрупкую шею, ниспадают на грудь длинным локоном. Прозрачная ткань серебристо-серого платья и легкий, желтоватого тона шарф изящно драпируют фигуру и придают всему облику молодой женщины почти невесомую воздушность. Со вкусом даны украшения - жемчужные аграфы на рукавах и у выреза открытого платья. Талант художника придал особую трепетность пленительному облику молодой женщины.

Художник Рокотов, о котором Струйский, едва ли не единственный, оставил подобие воспоминаний и которого Николай Еремеевич весьма высоко ценил (Рокотов!.. достоин ты назван быти по смерти сыном дщери Юпитеровой, ибо и в жизни ныне от сынов Аполлона любимцем той именуешься»), согревался душой в этой семье, которая часто наезжала в Москву и приглашала любимого художника.

Что же касается работы художника над портретами Александры Петровны и Николая Еремеевича, то сохранилась легенда о любви Рокотова к Струйской, видимо, навеянная особым тоном очарования и удачей таланта художника, создавшего ее портрет. Вряд ли это было на самом деле так, хотя, конечно, Александра Петровна не могла оставить равнодушным ничье сердце. Сам Струйский так описывал свою возлюбленную в одном из множества стихотворений, посвященных ей, «Элегии к Сапфире»:

Когда б здесь кто очей твоих прелестных стоил,
Давно б внутрь сердца он тебе сей храм построил,
И в жертву б он себя к тебе и сердце б нес.
Достойна ты себя, Сапфира!.. и небес.
Почтить твои красы, как смертный, я немею,
Теряюсь я в тебе?.. тобой я пламенею.

Рокотов писал многих известных красавиц своего времени: княгиню Е. Н. Орлову, графиню Е. В. Санти, княгиню А. А. Голицыну. По рождению и положению своему эти женщины относились к высшему аристократическому кругу. «Образы Рокотова возникают из мрака живыми и трепетными, как воспоминания, закрепленные чудесной, может быть, несколько идеализирующей кистью художника», – пишут искусствоведы.
Именно эту аристократическую утонченность, недоступность подчеркивал художник. Совсем другой показалась ему красота Озеровой. Она несла в мир добро и любовь. Это притягивало к ней всех.
Портрет Александры Петровны – словно воздушный полунамек. Ничего не вырисовывая до конца, Рокотов передает зрителю прозрачность кружев, мягкую массу напудренных волос, светлое лицо с затененными глазами.

Александра Петровна Струйская

Была ли Александра Петровна счастлива в своем замужестве? Все, кто бывал в Рузаевке, имении Струйского, обращали внимание на то, как несхожи между собой супруги. Николай Еремеевич иногда пугал своими причудами.
Страстный графоман, он сочинял стихи, над которыми потешались все, кому доводилось их слышать. Самого же автора это ничуть не смущало. Чтобы публиковать свои творения, он даже организовал у себя в имении типографию, которая стала едва ли не лучшей в России. И в то же время сохранились свидетельства о необычайной жестокости просвещенного помещика, проводившего над своими крепостными судебные следствия с применением самых изощренных пыток и даже построившего в своих владениях тюрьму, где заключенных содержали в кандалах.
А о ней князь И. М. Долгорукий писал в воспоминаниях:
«Я признаюсь, что мало женщин знаю таких, о коих обязан бы я был говорить с таким чувством усердия и признательности, как о ней» . По словам князя, она была «дома, в деревне – строгая хозяйка и мастерица своего дела, в городе – не скряга… живала и в Петербурге и в Москве…».
Хозяйкой Александра Петровна действительно слыла отменной. Хозяйство не досаждало, ее окружала атмосфера творчества и красоты. Дом, в котором они жили, был возведен по рисункам самого Растрелли. В столетнем саду, окружавшем его, можно было гулять по аллеям, по берегам проточных прудов или забрести в замысловатый кустарниковый лабиринт, мечтая, взирать на окружающую красоту... А потом к чаю спускался поэт и читал восторженные стихи. До наших дней дошла одна из книг Струйского - «Еротоиды. Анакреонтические оды». Все «оды» в ней переполнены объяснениями в любви к той, которая звалась в стихах Сапфирой, а в жизни - Александрой, любимой женой.
Однако, в отношении Струйского к жене заметна некая двойственность. С одной стороны, известно множество стихов, ей посвященных. Казалось бы, такие строки мог написать только страстно влюбленный человек, но есть и другие свидетельства - что на супругу он особого внимания не обращал, что обращался с ней порой как с крепостной девкой, и даже как-то проиграл ее в карты соседу-помещику.
Кто знает, как все было на самом деле? Жила ли Александра Петровна в атмосфере красоты и покоя, окруженная заботой и вниманием, или же мучилась под властью супруга-тирана - этого нам узнать не дано.

Но всё это еще впереди. А пока юная девушка, глядящая на нас с портрета, ничего не знает о своем будущем. Ей всего 18 лет, она только что вышла замуж…
…Когда Рокотов начал работать над заказными портретами Струйских, ему было около сорока лет. Точная дата рождения художника неизвестна, как неизвестно и многое из его биографии.

Автопортрет Рокотова

Одно очевидно: живописец отличался удивительной проницательностью. Когда он брался за кисть, ему, казалось, были ведомы все «души изменчивой приметы». И надо думать, когда впервые предстала перед ним позирующая невеста Струйского, он понял всю беззащитность ее перед жизнью, предвидел ее будущее рядом с немного странным человеком. И, конечно, был тронут этой юной, ничем не замутненной красотой.

Мы ничего не знаем об отношениях, которые связывали этих двух людей. Да были ли какие-нибудь отношения?
Что ж, даже если художник и не был влюблен в свою модель, то совершенно явно относился к ней не так, как к обычной заказчице, иначе созданный им образ не получился бы столь пленительным и чарующим.
Он как бы соткан из переливов цвета - настолько тонких, что колорит кажется монохромным, легчайших нюансов пепельно-серых, золотистых и розоватых тонов, создающих ощущение дымки, будто мы заглядываем в глубину туманного зеркала.
Это ощущение усиливается за счет использования художником необычного приема - световая моделировка не совпадает с тем, как фигура расположена в пространстве. Так, Струйская написана в трехчетвертном повороте, ее лицо немного развернуто влево, но рассеянный свет, заливающий полотно, превращает его в изображение анфас. В результате лицо и фигура приобретают особую зыбкость, ирреальность.
Создавая портрет Александры Петровны, Рокотов сознательно избегает дополнительных атрибутов, как это было модно в XVIII в., Струйская проста и естественна. Художник не вырисовывает подробно украшения, не старается точно выписать материал платья, но зато прекрасно передает душевную красоту, и чуткость, и изящество своей героини.
«Портрет Струйской» - один из самых удивительных в истории русской живописи, один из самых реалистичных, и в то же время один из самых загадочных портретов. Уже много веков исследователи пытаются разгадать «полуулыбку, полуплач» этой русской Джоконды, и каждый неизменно видит в ней что-то свое - то затаенное страдание, то нежность, то удивление. Кажется, эта поразительная женщина меняет выражение лица при встрече с каждым новым зрителем.

Известно, что в течение многих лет, вплоть до смерти Струйского в 1796 году, Рокотов часто бывал в Рузаевке и считался другом дома. Давнее знакомство связывало художника с богатым помещиком.
Но, видимо, все-таки самым важным, что влекло Рокотова в Рузаевку, была Александра Петровна. На портрете навсегда запечатлен ее образ, спустя столетия вдохновивший поэта Николая Заболоцкого на создание известного стихотворения:

…Ты помнишь, как из тьмы былого,
Едва закутана в атлас,
С портрета Рокотова снова
Смотрела Струйская на нас?..
Когда потемки наступают
И приближается гроза,
Со дна души моей мерцают
Ее прекрасные глаза...

Хорошо или плохо, но прожила Александра Петровна с мужем 24 года до внезапной его смерти, родила за это время восемнадцать сыновей и дочерей, из которых четверо были близнецами и десять умерли в младенчестве, вырастила детей и многих внуков.
А. П. Струйская была бабушкой поэта А.И.Полежаева - внебрачного ребенка ее сына Леонтия. Из всей семьи Струйских только у нее поэт находил ласку и заботу. До самой смерти, в 1838 году, Полежаев переписывался с Александрой Петровной и посылал ей свои стихи.
Современники, даже те, кто Николая Струйского недолюбливал, отзывались о его жене с неизменной симпатией и уважением, отмечая ее очарование, ум, доброту, любезные манеры и верность друзьям.

На акварельном портрете, созданном в 1828 году неизвестным художником и хранившимся в Рузаевке, можно увидеть уже немолодую женщину с выразительными, хотя уже потускневшими от забот и времени глазами; ее приподнятые брови, чуть ироничное выражение глаз говорят о том, что это умная собеседница, не лишенная лукавства и прежнего очарования.

Ей было восемьдесят шесть лет, когда она тихо покинула этот мир. А для нас она так и осталась той прекрасной в легкой дымке загадки и очарования, немного грустной и едва улыбающейся молодой женщиной с портрета Рокотова.

Ее глаза - как два тумана,
Полуулыбка, полуплач...

Слева - Ф.Рокотов. Автопортрет, справа - Портрет А.П.Струйской

Где ты, друг Витька, читавший нам, мальчишкам, стихи, когда мы долгими летними днями купались в Волге, а затем, дрожа от холода, обсыхали и снова бросались в волны проходящего со стороны Каспия вверх или наоборот, вниз, на Каспий, танкера или траулера?

Мы потерялись... И я ничего не знаю о Витьке, Викторе Емельянове, одухотворенном парне из простой семьи, казавшегося нам странным, любившем стихи и читавшем нам, мальчишкам-бездельникам, Евтушенко, Рождественского, Щипачева, Бернса, Гейне, Заболоцкого, Северянина, Сашу Черного...

Знаю только, что увлек его своей любовью к авиации, и он из Астраханского института рыбной промышленности и хозяйства перевелся в авиационный институт, потеряв один год и сменив прибыльную в то время специальность инженера-холодильщика на романтическую авиационного инженера по системам управления.

Знаю также, что он участвовал в знаменитой команде КВН Рижского института инженеров гражданской авиации и стал чемпионом страны. А по окончанию института пошел служить в ВВС. Где ты, Витька?

Однажды, еще в студенческие времена, помню, пропустив занятия, бродил по залам Третьяковки.

И, уже намереваясь уйти, прошел мимо показавшегося мне вначале ничем не примечательного на вид портрета, даже не удосужившись наклониться и прочитать фамилию автора - мол, приду в другой раз, все сразу все равно охватить невозможно.

Но что-то притянуло меня, словно я почувствовал на себе чьи-то глаза, будто кто-то смотрел мне в спину.

Я оглянулся... И встретился взглядом с красивой женщиной...

Глаза... Они словно выплыли на меня из витькиных стихов, туманного прошлого, которое было уже далеко, где-то там, за плечами, позади. Когда-то, на берегах детства, в компании друзей, многие из которых так и не выбрались на свободу из грабежей и постоянных драк, и их уже давно нет в живых, мне стыдно было признаться, что стихи мне... нравятся.

Я наклонился к медной табличке на портрете и прочел: «Федор Рокотов. Портрет А.П.Струйской. 1772. Холст, масло. 59.8x47.5 см».

И все встало на свои места!

Ты помнишь, как из тьмы былого,
Едва закутана в атлас,
С портрета Рокотова снова
Смотрела Струйская на нас?

Ее глаза - как два тумана,
Полуулыбка, полуплач,
Ее глаза - как два обмана,
Покрытых мглою неудач.

Соединенье двух загадок,
Полувосторг, полуиспуг,
Безумной нежности припадок,
Предвосхищенье смертных мук.

Когда потемки наступают
И приближается гроза,
Со дна души моей мерцают
Ее прекрасные глаза.

Я все годы помнил стихи талантливого поэта Николая Заболоцкого, но не подозревал, что когда-нибудь встречусь с портретом Той, глаза которой не давали покоя поэту даже два столетия спустя...

Николай Алексеевич Заболоцкий (1903, Казань - 1958, Москва) - русский поэт, родился в семье агронома и сельской учительницы. В третьем классе сельской школы он уже «издавал» свой рукописный журнал и помещал там собственные стихи.

В 1913-1920 учился в реальном училище в провинциальном Уржуме Вятской губернии, увлекался историей, химией, живописью...

В 1920 году, после училища, поступает на медицинское отделение Московского университета. Но любовь к поэзии взяла верх - бросает университет и переезжает в Петроград и поступает на отделение языка и литературы Пединститута имени Герцена.

В 1926 году Заболоцкий пишет первые свои настоящие поэтические произведения. К этому же времени относится его увлечение живописью Филонова, Шагала, Брейгеля, Ларионова. Он учится необычному: видеть мир глазами художника. В 1927 году вместе с Даниилом Хармсом и несколькими сподвижниками создает литературную группу в традициях русского футуризма. В 1938 году поэт репрессирован, в 1944 - освобожден.

Заболоцкий широко известен также как замечательный переводчик грузинской литературы - \"Слова о полку Игореве\", классиков грузинской поэзии - Ш.Руставели, Д.Гурамишвили, Гр.Орбелиани, И.Чавчавадзе, А.Церетели, В.Пшавелы.

Трудно сейчас определить - кому посвятил Николай Заболоцкий свои стихи - самобытному художнику-портретисту Федору Рокотову или богини его жизни Александре Петровне Струйской. Мы об этом, наверное, уже никогда не узнаем.

Одно можно с уверенностью сказать - Александра Петровна Струйская пленяла своей загадочной внешностью не только окружающих вельмож, не только своего, души не чаявшего в ней, мужа, но и покорила художника простого происхождения Федора Рокотова. Правда, к тому времени он был уже академиком живописи.

Федор Степанович Рокотов (1735-1808) - родился в селе Воронцово (ныне на Юго-Западе Москвы, между Ленинским проспектом и улицей Новаторов) в семье крепостных. Записан был как «вольнорожденный», и, по мнению историков, был незаконным «хозяйским» ребенком, то есть, сыном князя П.И.Репнина.

Талантливого юношу Федора Рокотова известный меценат граф Шувалов, покровитель просвещения и искусств в России и один из основателей Академии художеств, рекомендует в Петербургскую Академию художеств, которую тот успешно закончил и вернулся в родную Москву.

Федор Рокотов создал свой оригинальный стиль и тип портрета - камерный интимный, и положил начало эпохи портретов в русской живописи.

Суть стиля - передача не только внешности, но и внутреннего мира человека, теплоту его души, качеств, сути. Герои его портретов словно выступают из пелены тайны человеческой жизни - загадочные, будто окутанные дымкой, со слегка размытыми лицами.

А какие богатые оттенки и тона! Какие изысканные цветовые сочетания! Флер, намек на некую, одному автору известную интимность... И ничего показного, эффектного, броского... И главное - желание художника буквально выпятить внутреннюю красоту человека. Как писал его современник, «Рокотов с удивительным мастерством умел передавать не только «вид лица», но и «нежность сердца».

И высшая знать того времени приняла новый стиль, по тем временам – революционный, и, несмотря на молодость, Федор Рокотов завоевал популярность в кругах вельможной петербургской знати.

Ф.Рокотов. Слева - Великий князь Павел Петрович в детстве. 1761, справа - Петр Федорович, в будущем Петр III. 1763

Его часто приглашали ко двору.

В 1758 году он написал портрет великого князя Петра Федоровича (будущего Петра III), а 3 года спустя, в Петергофе, Рокотов изобразил на холсте портрет 7-летнего Павла Петровича, будущего императора Павла I.

Изобразил капризным, непоседливым, но никак не позирующим.

И в то же время официальным - в красном гвардейском мундире, с голубой лентой ордена Андрея Первозванного, в отороченной горностаем мантии.

Есть и прямое доказательство любви двора к художнику простого происхождения: коронационный портрет Екатерины II был поручен именно Федору Рокотову, и Екатерина II считала этот портрет одним из самых удачных среди своих многочисленных изображений.

Ф.Рокотов. Портрет Екатерины II. Масло. Холст. 155,5х139 см. 1763

Работы Рокотова знать оценила по достоинству: в 1765 году он был избран академиком, и на долгие века получил звание лучшего русского портретиста «века Просвещения».

И все же, подлинного мастерства, его вершин, Рокотов достигает в длинном ряду женских портретов - они особенно прекрасны!

(Ниже - Слева: Портрет Варвары Суровцевой. 1780, в середине - Портрет Прасковьи Николаевны Ланской. 1790, справа - Портрет Е.Н.Орловой. 1779)

Портрет А.П.Струйской - лучший из лучших - его героиня возвышенная одухотворенная молодая женщина, ее фигура - необычайно легкая и воздушная. Это - шедевр, не случайно портрет называют «Русская Джоконда». И, что характерно для героев Рокотова, возникает любопытство, желание узнать - кто такая Струйская?

Александра Петровна Струйская, в девичестве - Озерова, дочь ничем не примечательного помещика Нижнеломовского уезда Пензенской губернии, была, тем не менее, родственницей влиятельного графа П.Х.Обольянинова, женатого на ее кузине. Граф, как известно, был любимцем Павла I.

Александра Петровна вышла замуж за Николая Еремеевича Струйского в 1772 году, и было ей всего 18 лет. Струйский был богатым пензенским помещиком, любителем поэзии, которого сегодня, наверное, назвали бы графоманом.

Пиит Струйский жил в шикарном доме, названным хозяином Парнасом, в котором обустроил свой творческий кабинет на самом верхнем этаже. Отсюда он обозревал свои угодья, чудесные леса, беседовал со звездами, наблюдал за ежедневными превращениями луны, и, как не без ехидства пишут современники, рифмовал вычурные стихи и иногда спускался с Парнаса лишь для того, чтобы отпечатать их на дорогой бумаге в собственной типографии.

Соседи считали его чудаком и оригиналом. Он странно одевался, витиевато беседовал с окружающими, жил в каком-то другом измерении, но, тем не менее, его красавица жена родила в счастливом браке 18 детей.

Смерть Екатерины II так сильно поразила воображение помещика Струйского, что \"он слег горячкой и умер...\". Нехорошо говорить о покойнике плохо, но, знавший его Державин, написал вот такую эпитафию:

Средь мшистого сего и влажного столь грота,
Пожалуй, мне скажи, могила эта чья?
Поэт тут погребен: по имени струя,
А по стихам - болото.

Однако Александра Петровна была у Струйского не первой - до нее поэт уже был женат на своей ровеснице Олимпиаде Балбековой, с которой обвенчался в 1768 году и жил в Москве.

Но всего лишь год - молодая женщина умерла от родов.

В своих воспоминаниях о первой жене Струйский писал:

Не знающи любви я научал любить!
Твоей мне нежности нельзя по смерть забыть!

Любопытно, что в доме Струйских хранился портрет молодого человека с нежными чертами лица, пышным галстуком и накидкой, драпирующей фигуру. На обороте портрета была загадочная зашифрованная надпись. Ходили слухи, что это тайный плод любви - сын Екатерины II и графа Григория Орлова, родившийся в 1762 году и получивший имя и титул графа Бобринского.

Однако, с помощью рентгена и специальных исследований удалось установить - на самом деле на портрете изображена женщина с татарскими чертами лица и поверх нее написан «неизвестный в треуголке».

И в первом и во втором случае Рокотов писал одно и то же лицо - первую жену Струйского Олимпиаду, в девичестве - Олимпиаду Сергеевну Балбекову.

Ф.Рокотов. Слева - Н.Е.Струйский. 1772, справа - Олимпиада Струйская.

Потеряв жену и дочек-близняшек, Струйский уехал в свое поместье Рузаевку и стал жить затворником.

До тех пор, пока не встретил юную Александру Озерову.

После свадьбы супруги совершили путешествие в Москву, где Николай Ереемевич заказал их фамильные портреты своему старому доброму приятелю, художнику Рокотову. И они вошли в золотой фонд русской портретной живописи.

Удалось ли художнику передать тонкую романтичную натуру провинциального поэта? Судите сами. Однако таинственность - несомненно! Тусклые краски, словно выплывающие из пелены бытия горящие глаза на размытом контуре лица, упрямо сомкнутые губы...

Но, безусловно, еще более загадочен и таинственен портрет юной Александры (самый верхний - справа). Изящный мягкий овал лица, тщательно выписанные летящие брови, легкий румянец на щеках и нежные задумчивые выразительные глаза. Несколько грустные, устремленные в какую-то проблему, о которой ничего не известно.

Сохранилась легенда о любви Рокотова к Струйской, навеянная красками и нежным отношением художника к своей модели. Так ли это? Останется тайной навсегда.

Струйский посвятил своей возлюбленной целый сборник стихотворений-еротоид, где от первой и до последней строчки одни лишь признания в любви к той, которая звалась в стихах Сапфирой. Самое известное из них - «Элегия к Сапфире».

Когда б здесь кто очей твоих прелестных стоил,
Давно б внутрь сердца он тебе сей храм построил,
И в жертву б он себя к тебе и сердце б нес.
Достойна ты себя, Сапфира... и небес.
Почтить твои красы, как смертный, я немею,
Теряюсь я в тебе... тобой я пламенею.

Александра Петровна Струйская пережила своего мужа-поэта на 43 года.

Александра Петровна подарила мужу восемнадцать сыновей и дочерей, из которых четверо были близнецами и десять умерли в младенчестве.

Она была бабушкой поэта А.И.Полежаева - внебрачного ребенка ее сына Леонтия. И только у нее поэт находил ласку и заботу.

До самой смерти в 1838 году Полежаев переписывался с Александрой Петровной и посылал ей свои стихи.

Ей было восемьдесят шесть, когда она тихо умерла во сне. Но, благодаря художнику, навсегда осталась прекрасной, загадочной и очаровательной женщиной - А.П.Струйской с портрета Рокотова.

В одном из номеров журнала \"Русская старина\" Евграф Васильевич Кончин (журналист, автор 12 книг об изобразительной Пушкиниане и художниках) нашел акварельный портрет Александры Петровны, исполненный в 1828 году.

Ей было тогда 74 года. Но, согласитесь - как пишет автор, «по-прежнему привлекают на умном, сосредоточенном лице ее прекрасные глаза, в глубине которых видятся мне рокотовские \"обманы\", покрытые мглою неудач, а в уголках губ угадываются «полуулыбка, полуплач»...

Передо мной прекрасно изданный альбом «Портреты Федора Рокотова» - русская история в лицах.

И в немалой степени именно они передают эпоху русского дворянства - века Просвещения, русской эстетики и обычаев.

Благодаря им, мы имеем возможность представить себе картины давным-давно ушедшей эпохи...

И много лет в какие-то минуты - в разных жизненных обстоятельствах, в размышлениях о прошлом, я часто вспоминаю, среди других, когда-то непонятные, из глубины детства, замечательные и, наверное, бессмертные слова:

Когда потемки наступают
И приближается гроза,
Со дна души моей мерцают
Ее прекрасные глаза.

Снимаю перед вами шляпу, бессмертная Александра Петровна Струйская!

Ночь в этом забытом богом месте наступала рано. В бараке было темно и все уже давно спали. А к нему сон всё никак не шел - сильно болела спина и натертые руки. Глухая тишина давила на уши и лишь иногда кто-то вскрикивал во сне. Работа на лесоповале изматывала до изнеможения даже крепких мужиков.

Попал он в этот исправительно-трудовой лагерь НКВД в Комсомольск-на-Амуре в 1938 году ""за контрреволюционную троцкистскую деятельность"" и был осужден сроком на 5 лет. Он выдержал все издевательства, побои,угрозы следователей. Его спасло от расстрела только то, что он не признавал своей вины и не оговорил никого из друзей и коллег-литераторов. Его поэма "Торжество земледелия"- апофеоз коллективизации в деревне, была объявлена кулацкой, враждебной советскому строю "за формалистические поиски в искусстве". (Потом, уже вернувшись из ссылки, последовавшей после лагеря, он напишет свои известнейшие мемуары "История моего заключения". Напишет о том беспределе и жестокости этих садистов, когда еще при первой встрече со следователем, он недоумевая, защищая свои конституционные права, спросит, а собственно за что его арестовали, а жену и 2-х маленьких детей сослали в Уржум в Кировскую область без средств к существованию, и следователь, скривив рот, ответит: "Действие Конституции кончается у нашего порога").

Пытаясь заснуть он вспоминал свою любимую Третьяковскую галерею. Картины проплывали перед его мысленным взором, сменяя друг друга, в голове даже зазвучала какая-то мелодия. Подчиняясь ее ритму они стали медленно кружить и вдруг остановились, и возник образ прелестной молодой женщины, которая сквозь легкую дымку с грустью смотрела на него. В ее больших удлиненных глазах была какая-то таинственность:

Ее глаза, как два тумана,
Полуулыбка, полуплач....

Строчки спешили, набегая одна на другую:

Ее глаза, как два обмана...

Он вздрогнул от резкого звука побудки. Надо быстро вставать. Бригадир попался лютый, не прощал опозданий. Потом, со временем уже забыл об этом видении, его больше волновало то, что арест не позволил закончить перевод ""Слова о полку Игореве". А на очереди была ещё знаменитая поэма Фирдоуси "Шах Намэ". Это был первый полный перевод на русский язык. Жене он пишет полные любви простые письма без всяких подробностей, чтобы не волновать ее. Просит только прислать ему валенки и большие варежки, носки и портянки, а из еды - что сможет, но обязательно чеснок, чтобы предупредить цингу, от которой в лагере умерло много народу. Зная, как тяжело жене с детьми, уговаривает ее продать великолепную 20-томную библиотеку Брокгауза и Эфрона сразу всем комплектом, а также все его костюмы, "не в них счастье".

Он пишет ей: "В твоем письме - "устала немного", и я готов плакать над этим "немного", моя бедная детка, мой усталый друг. И образ болезненного одинокого мальчика, твоего индюшонка" с его недетским горем встает передо мной. Может быть, мы и будем вместе, и отдохнём, и детей вырастим. Но душа моя ТАК незаслуженно, ТАК ужасно ужалена на веки веков! Неужели во всём этом есть какой-то смысл, который нам непонятен?".

В письме к другу он говорит о своей работе над переводом "Слова о полку Игореве " . "Можно ли урывками и по ночам после утомительного дневного труда, сделать это большое дело? Не грех ли только последние остатки своих сил тратить на этот перевод, которому можно было бы и целую жизнь посвятить, и все свои интересы подчинить. А я даже стола не имею, где я мог бы разложить свои бумаги, и даже лампочки у меня нет, которая могла бы гореть всю ночь... Сейчас, когда я вошел в дух памятника, я преисполнен величайшего благоговения, удивления и благодарности судьбе за то, что из глубины веков донесла она до нас это чудо. В пустыне веков, где камня на камне не осталось после войн, пожаров и лютого истребления, стоит этот одинокий, ни на что не похожий собор нашей древней славы".

После многочисленных писем в прокуратуру СССР, после лагерных и ссыльных лет он с семьей возвращается домой, но жить им негде. И тогда их выручает писатель Ильенков, который предоставляет свою дачу в Переделкино, где он заводит огород, сажает картошку. Прямо к дому подступала необыкновенной красоты, полная разноголосых птиц березовая роща. Казалось, счастье, покой снова пришли в дом, но постоянно мучит сомнение, а не кончится ли это всё также вдруг, внезапно. Он не смел надеяться, каждую минуту ждал, что всё может повториться.

Именно тогда он напишет одно из известнейших стихотворений.

В этой роще березовой,
Вдалеке от страданий и бед,
Где колеблется розовый
Немигающий утренний свет,
Где прозрачной лавиною
Льются листья с высоких ветвей -
Спой мне, иволга, песню пустынную.
Песню жизни моей...

Но ведь в жизни солдаты мы,
И уже на пределах ума
Содрогаются атомы,
Белым вихрем вздымая дома.
Как безумные мельницы,
Машут войны крылами вокруг.
Где ж ты, иволга, леса отшельница?
Что ты смолкла, мой друг? ...

И получит благодарные письма от солдат, прошедших эту страшную войну. Журналы его не печатают, как только узнают:" Ах, это тот Николай Заболоцкий!", поэтому семья живет только его литературными переводами.

Наконец, в 1948 году ещё недавно бесправный и неимущий узник Гулага, он получает квартиру. Небольшие заработки от переводов позволяют ему купить в комиссионном магазине старинный портрет безымянного художника. Тот явно принадлежит школе Рокотова. На портрете была изображена молодая женщина, чем-то напомнившая ту, что привидилась ему еще в лагере - Струйскую, написанную известным и блестящим живописцем екатерининской эпохи Фёдором Рокотовым. И обеих этих женщин объединяла их эпоха, они были современницами из того мира известных или безизвестных людей, память о которых могла сохранить только живопись.

И он идет в Третьяковку, долго стоит перед портретом Струйской, написанным так трепетно, так мастерски, как мог писать только Рокотов, волшебно передавший внутренний мир этой красивой, удивительной женщины, перед которой преклонялись современники. Ей было всего 18 лет, когда находившийся в самом зените славы художник писал ее портрет. Но какую же загадку хранила эта юная женщина. Почему так печален ее взор. И он, поэт, улавливает эту мерцающую половинность в описании "соединения несоединимого: " полуулыбка-полуплач", "полувосторг-полуиспуг".

Припомнилось, что мужем ее был пензенский помещик, в прошлом гвардейский прапорщик, человек жестокий, но... графоман, писавший панегирики Екатерине 2-й. У супругов было 18 детей. Так почему же эта прелестная, образованная и умная женщина, которая могла составить блистательную партию человеку, достойному ее, соединила судьбу свою с самодуром, которого называли "страшным барином".

Он долго стоял перед портретом, представляя себе, как сам Третьяков, приобретший эту картину, любовался ею, а теперь вот он стоит на его месте, ведя с ним молчаливый диалог.

Едва закутана в атлас
С портрета Рокотова снова
Смотрела Струйская на нас.

Он ещё не знал, как назовет свое стихотворение, но в молодые годы находился под влиянием поэзии скоро забытого Александра Мейснера, продолжателя традиции русского футуризма, у которого было стихотворение "Портрет". А у него же теперь совсем другое восприятие и понимание женской красоты. Он отошел от эксперимента и принимает в поэзии только классические образцы, написав немного раньше:

А если это так,то что есть красота
И почему ее обожествляют люди?
Сосуд она, в котором пустота,
Или огонь, мерцающий в сосуде?

И как бы передавая эстафету следующему поколению поэтов, свой дар тонко чувствовать красоту, он напишет свой "Портрет".

Любите живопись, поэты!
Лишь ей, единственной, дано
Души изменчивой приметы
Переносить на полотно.
Ты помнишь, как из тьмы былого
Едва закутана в атлас,
С портрета Рокотова снова
Смотрела Струйская на нас?
Ее глаза - как два тумана,
Полуулыбка, полуплач,
Ее глаза - как два обмана,
Покрытых мглою неудач.
Соединенье двух загадок,
Полувосторг, полуиспуг,
Безумной нежности припадок,
Предвосхищенье смертных мук.
Когда потемки наступают
И приближается гроза,
Со дна души моей мерцают
Ее прекрасные глаза.

P.S. Эти строки писал смертельно больной человек.