Как мальчик кудрявый резва. «К портрету» Михаил Лермонтов. Анализ стихотворения Лермонтова «К портрету»

"Записки охотника - Уездный лекарь"

Однажды осенью, на возвратном пути с отъезжего поля, я простудился и занемог. К счастью, лихорадка застигла меня в уездном городе, в гостинице; я послал за доктором. Через полчаса явился уездный лекарь, человек небольшого роста, худенький и черноволосый. Он прописал мне обычное потогонное, велел приставить горчичник, весьма ловко запустил к себе под обшлаг пятирублевую бумажку, причем, однако, сухо кашлянул и глянул в сторону, и уже совсем было собрался отправиться восвояси, да как-то разговорился и остался. Жар меня томил; я предвидел бессонную ночь и рад был поболтать с добрым человеком. Подали чай. Пустился мой доктор в разговоры. Малый он был неглупый, выражался бойко и довольно забавно. Странные дела случаются на свете: с иным человеком и долго живешь вместе и в дружественных отношениях находишься, а ни разу не заговоришь с ним откровенно, от души; с другим же едва познакомиться успеешь - глядь, либо ты ему, либо он тебе, словно на исповеди, всю подноготную и проболтал. Не знаю, чем я заслужил доверенность моего нового приятеля, - только он, ни с того ни с сего, как говорится, "взял" да и рассказал мне довольно замечательный случай; а я вот и довожу теперь его рассказ до сведения благосклонного читателя. Я постараюсь выражаться словами лекаря.

Вы не изволите знать, - начал он расслабленным и дрожащим голосом (таково действие беспримесного березовского табаку), - вы не изволите знать здешнего судью, Мылова, Павла Лукича?.. Не знаете... Ну, все равно. (Он откашлялся и протер глаза.) Вот, изволите видеть, дело было этак, как бы вам сказать - не солгать, в Великий пост, в самую ростепель. Сижу я у него, у нашего судьи, и играю в преферанс. Судья у нас хороший человек и в преферанс играть охотник. Вдруг (мой лекарь часто употреблял слово: вдруг) говорят мне: человек ваш вас спрашивает. Я говорю: что ему надобно? Говорят, записку принес, - должно быть, от больного. Подай, говорю, записку. Так и есть: от больного... Ну, хорошо, - это, понимаете, наш хлеб... Да вот в чем дело: пишет ко мне помещица, вдова; говорит, дескать, дочь умирает, приезжайте, ради самого Господа Бога нашего, и лошади, дескать, за вами присланы. Ну, это еще все ничего... Да, живет-то она в двадцати верстах от города, а ночь на дворе, и дороги такие, что фа! Да и сама беднеющая, больше двух целковых ожидать тоже нельзя, и то еще сумнительно, а разве холстом придется попользоваться да крупицами какими-нибудь. Однако долг, вы понимаете, прежде всего: человек умирает. Передаю вдруг карты непременному члену Каллиопину и отправляюсь домой. Гляжу: стоит тележчонка перед крыльцом; лошади крестьянские - пузатые-препузатые, шерсть на них - войлоко настоящее, и кучер, ради уваженья, без шапки сидит. Ну, думаю, видно, брат, господа-то твои не на золоте едят... Вы изволите смеяться, а я вам скажу: наш брат, бедный человек, все в соображенье принимай... Коли кучер сидит князем, да шапки не ломает, да еще посмеивается из-под бороды, да кнутиком шевелит - смело бей на две депозитки! А тут, вижу, дело-то не тем пахнет. Однако, думаю, делать нечего: долг прежде всего. Захватываю самонужнейшие лекарства и отправляюсь. Поверите ли, едва дотащился. Дорога адская: ручьи, снег, грязь, водомоины, а там вдруг плотину прорвало - беда! Однако приезжаю. Домик маленький, соломой крыт. В окнах свет: знать, ждут. Вхожу. Навстречу мне старушка почтенная такая, в чепце. "Спасите, - говорит, - умирает". Я говорю: "Не извольте беспокоиться... Где больная?" - "Вот сюда пожалуйте". Смотрю: комнатка чистенькая, а углу лампада, на постеле девица лет двадцати, в беспамятстве. Жаром от нее так и пышет, дышит тяжело - горячка. Тут же другие две девицы, сестры, - перепуганы, в слезах. "Вот, говорят, вчера была совершенно здорова и кушала с аппетитом; поутру сегодня жаловалась на голову, а к вечеру вдруг вот в каком положении..." Я опять-таки говорю: "Не извольте беспокоиться", - докторская, знаете, обязанность, - и приступил. Кровь ей пустил, горчичники поставить велел, микстурку прописал. Между тем я гляжу на нее, гляжу, знаете, - ну, ей-Богу, не видал еще такого лица... красавица, одним словом! Жалость меня так и разбирает. Черты такие приятные, глаза... Вот, слава Богу, успокоилась; пот выступил, словно опомнилась; кругом поглядела, улыбнулась, рукой по лицу провела... Сестры к ней нагнулись, спрашивают: "Что с тобою?" - "Ничего", - говорит, да и отворотилась... Гляжу - заснула. Ну, говорю, теперь следует больную в покое оставить. Вот мы все на цыпочках и вышли вон; горничная одна осталась на всякий случай. А в гостиной уж самовар на столе, и ямайский тут же стоит: в нашем деле без этого нельзя. Подали мне чай, просят остаться ночевать... Я согласился: куда теперь ехать! Старушка все охает. "Чего вы? - говорю. - Будет жива, не извольте беспокоиться, а лучше отдохните-ка сами: второй час". - "Да вы меня прикажете разбудить, коли что случится?" - "Прикажу, прикажу". Старушка отправилась, и девицы также пошли к себе в комнату; мне постель в гостиной постлали. Вот я лег, - только не могу заснуть, - что за чудеса! Уж на что, кажется, намучился. Все моя больная у меня с ума нейдет. Наконец не вытерпел, вдруг встал; думаю, пойду посмотрю, что делает пациент? А спальня-то ее с гостиной рядом. Ну, встал, растворил тихонько дверь, а сердце так и бьется. Гляжу: горничная спит, рот раскрыла и храпит даже, бестия! а больная лицом ко мне лежит и руки разметала, бедняжка! Я подошел... Как она вдруг раскроет глаза и уставится на меня!.. "Кто это? кто это?" Я сконфузился. "Не пугайтесь, - говорю, - сударыня: я доктор, пришел посмотреть, как вы себя чувствуете". - "Вы доктор?" - "Доктор, доктор... Матушка ваша за мною в город посылали; мы вам кровь пустили, сударыня; теперь извольте почивать, а дня этак через два мы вас, даст Бог, на ноги поставим". - "Ах, да, да, доктор, не дайте мне умереть... пожалуйста, пожалуйста". - "Что вы это, Бог с вами!" А у ней опять жар, думаю я про себя; пощупал пульс: точно, жар. Она посмотрела на меня - да как возьмет меня вдруг за руку. "Я вам скажу, почему мне не хочется умереть, я вам скажу, я вам скажу... теперь мы одни; только вы, пожалуйста, никому... послушайте..." Я нагнулся; придвинула она губы к самому моему уху, волосами щеку мою трогает, - признаюсь, у меня самого кругом пошла голова, - и начала шептать... Ничего не понимаю... Ах, да это она бредит... Шептала, шептала, да так проворно и словно не по-русски кончила, вздрогнула, уронила голову на подушку и пальцем мне погрозилась. "Смотрите же, доктор, никому..." Кое-как я ее успокоил, дал ей напиться, разбудил горничную и вышел.

Тут лекарь опять с ожесточеньем понюхал табаку и на мгновение оцепенел.

Однако, - продолжал он, - на другой день больной, в противность моим ожиданиям, не полегчило. Я подумал, подумал и вдруг решился остаться, хотя меня другие пациенты ожидали... А вы знаете, этим неглижировать нельзя: практика от этого страдает. Но, во-первых, больная действительно находилась в отчаянии; а во-вторых, надо правду сказать, я сам чувствовал сильное к ней расположение. Притом же и все семейство мне нравилось. Люди они были хоть и неимущие, но образованные, можно сказать, на редкость... Отец-то у них был человек ученый, сочинитель; умер, конечно, в бедности, но воспитание детям успел сообщить отличное; книг тоже много оставил. Потому ли, что хлопотал-то я усердно около больной, по другим ли каким-либо причинам, только меня, смею сказать, полюбили в доме, как родного... Между тем распутица сделалась страшная: все сообщения, так сказать, прекратились совершенно; даже лекарство с трудом из города доставлялось... Больная не поправлялась... День за день, день за день... Но вот-с... тут-с... (Лекарь помолчал.) Право, не знаю, как бы вам изложить-с... (Он снова понюхал табаку, крякнул и хлебнул глоток чаю.) Скажу вам без обиняков, больная моя... как бы это того... ну, полюбила, что ли, меня... или нет, не то чтобы полюбила... а впрочем... право, как это, того-с... (Лекарь потупился и покраснел.)

Нет, - продолжал он с живостью, - какое полюбила! Надо себе наконец цену знать. Девица она была образованная, умная, начитанная, а я даже латынь-то свою позабыл, можно сказать, совершенно. Насчет фигуры (лекарь с улыбкой взглянул на себя) также, кажется, нечем хвастаться. Но дураком Господь Бог тоже меня не уродил: я белое черным не назову; я кое-что тоже смекаю. Я, например, очень хорошо понял, что Александра Андреевна - ее Александрой Андреевной звали - не любовь ко мне почувствовала, а дружеское, так сказать, расположение, уважение, что ли. Хотя она сама, может быть, в этом отношении ошибалась, да ведь положение ее было какое, вы сами рассудите... Впрочем, - прибавил лекарь, который все эти отрывистые речи произнес, не переводя духа и с явным замешательством, - я, кажется, немного зарапортовался... Этак вы ничего не поймете... а вот, позвольте, я вам все по порядку расскажу.

Так, так-то-с. Моей больной все хуже становилось, хуже, хуже. Вы не медик, милостивый государь; вы понять не можете, что происходит в душе нашего брата, особенно на первых порах, когда он начинает догадываться, что болезнь-то его одолевает. Куда денется самоуверенность! Оробеешь вдруг так, что и сказать нельзя. Так тебе и кажется, что и позабыл-то ты все, что знал, и что больной-то тебе больше не доверяет, и что другие уже начинают замечать, что ты потерялся, и неохотно симптомы тебе сообщают, исподлобья глядят, шепчутся... э, скверно! Ведь есть же лекарство, думаешь, против этой болезни, стоит только найти. Вот не оно ли? Попробуешь - нет, не оно! Не даешь времени лекарству как следует подействовать... то за то хватишься, то за то. Возьмешь, бывало, рецептурную книгу... ведь тут оно, думаешь, тут! Право слово, иногда наобум раскроешь: авось, думаешь, судьба... А человек меж тем умирает; а другой бы его лекарь спас. Консилиум, говоришь, нужен; я на себя ответственности не беру. А уж каким дураком в таких случаях глядишь! Ну, со временем обтерпишься, ничего. Умер человек - не твоя вина: ты по правилам поступал. А то вот что еще мучительно бывает: видишь доверие к тебе слепое, а сам чувствуешь, что не в состоянии помочь. Вот именно такое доверие все семейство Александры Андреевны ко мне возымело: и думать позабыли, что у них дочь в опасности. Я их тоже, с своей стороны, уверяю, что ничего, дескать, а у самого душа в пятки уходит. К довершению несчастия, такая подошла распутица, что за лекарством по целым дням, бывало, кучер ездит. А я из комнаты больной не выхожу, оторваться не могу, разные, знаете, смешные анекдотцы рассказываю, в карты с ней играю. Ночи просиживаю. Старушка меня со слезами благодарит; а я про себя думаю: "Не стою я твоей благодарности". Признаюсь вам откровенно - теперь не для чего скрываться - влюбился я в мою больную. И Александра Андреевна ко мне привязалась: никого, бывало, к себе в комнату, кроме меня, не пускает. Начнет со мной разговаривать, - расспрашивает меня, где я учился, как живу, кто мои родные, к кому я езжу? И чувствую я, что не след ей разговаривать; а запретить ей, решительно этак, знаете, запретить - не могу. Схвачу, бывало, себя за голову: "Что ты делаешь, разбойник?.." А то возьмет меня за руку и держит, глядит на меня, долго, долго глядит, отвернется, вздохнет и скажет: "Какой вы добрый!" Руки у ней такие горячие, глаза большие, томные. "Да, - говорит, - вы добрый, вы хороший человек, вы не то, что наши соседи... нет, вы не такой, вы не такой... Как это я до сих пор вас не знала!" - "Александра Андреевна, успокойтесь, - говорю... - я, поверьте, чувствую, я не знаю, чем заслужил... только вы успокойтесь, ради Бога, успокоитесь... все хорошо будет, выбудете здоровы". А между тем, должен я вам сказать, - прибавил лекарь, нагнувшись вперед и подняв кверху брови, - что с соседями они мало водились оттого, что мелкие им не под стать приходились, а с богатыми гордость запрещала знаться. Я вам говорю: чрезвычайно образованное было семейство, - так мне, знаете, и лестно было. Из одних моих рук лекарство принимала... приподнимется, бедняжка, с моею помощью примет я взглянет на меня... сердце у меня так и покатится. А между тем ей все хуже становилось, все хуже: умрет, думаю, непременно умрет. Поверите ли, хоть самому в гроб ложиться; а тут мать, сестры наблюдают, в глаза мне смотрят... и доверие проходит. "Что? Как?" - "Ничего-с, ничего-с!" А какое ничего-с, ум мешается. Вот-с, сижу я однажды ночью, один опять, возле больной. Девка тут тоже сидит и храпит во всю ивановскую... Ну, с несчастной девки взыскать нельзя: затормошилась и она. Александра-то Андреевна весьма нехорошо себя весь вечер чувствовала; жар ее замучил. До самой полуночи все металась; наконец словно заснула; по крайней мере, не шевелится, лежит. Лампада в углу перед образом горит. Я сижу, знаете, потупился, дремлю тоже. Вдруг, словно меня кто под бок толкнул, обернулся я... Господи, Боже мой! Александра Андреевна во все глаза на меня глядит... губы раскрыты, щеки так и горят. "Что с вами?" - "Доктор, ведь я умру?" - "Помилуй Бог!" - "Нет, доктор, нет, пожалуйста, не говорите мне, что я буду жива... не говорите... если б вы знали... послушайте, ради Бога не скрывайте от меня моего положения! - А сама так скоро дышит. - Если я буду знать наверное, что я умереть должна... я вам тогда все скажу, все!" - "Александра Андреевна, помилуйте!" - "Послушайте, ведь я не спала нисколько, я давно на вас гляжу... ради Бога... я вам верю, вы человек добрый, вы честный человек, заклинаю вас всем, что есть святого на свете, - скажите мне правду! Если б вы знали, как это для меня важно... Доктор, ради Бога скажите, я в опасности?" - "Что я вам скажу, Александра Андреевна, помилуйте!" - "Ради Бога, умоляю вас!" - "Не могу скрыть от вас, Александра Андреевна, - вы точно в опасности, но Бог милостив..." - "Я умру, я умру..." И она словно обрадовалась, лицо такое веселое стало; я испугался. "Да не бойтесь, не бойтесь, меня смерть нисколько не стращает". Она вдруг приподнялась и оперлась на локоть. "Теперь... ну, теперь я могу вам сказать, что я благодарна вам от всей души, что вы добрый, хороший человек, что я вас люблю..." Я гляжу на нее, как шальной; жутко мне, знаете... "Слышите ли, я люблю вас..." - "Александра Андреевна, чем же я заслужил!" - "Нет, нет, вы меня не понимаете... ты меня не понимаешь..." И вдруг она протянула руки, схватила меня за голову и поцеловала... Поверите ли, я чуть-чуть не закричал... бросился на колени и голову в подушки спрятал. Она молчит; пальцы ее у меня на волосах дрожат; слышу: плачет. Я начал ее утешать, уверять... я уж, право, не знаю, что я такое ей говорил. "Девку, - говорю, - разбудите, Александра Андреевна... благодарю вас... верьте... успокойтесь".

- "Да полно же, полно, - твердила она. - Бог с ними со всеми; ну, проснутся, ну, придут - все равно: ведь умру же я... Да и ты чего робеешь, чего боишься? Подними голову... Или вы, может быть, меня не любите, может быть, я обманулась... в таком случае извините меня". - "Александра Андреевна, что вы говорите?.. я люблю вас, Александра Андреевна". Она взглянула мне прямо в глаза, раскрыла руки. "Так обними же меня..." Скажу вам откровенно: я не понимаю, как я в ту ночь с ума не сошел. Чувствую я, что больная моя себя губит; вижу, что не совсем она в памяти; понимаю также и то, что не почитай она себя при смерти, - не подумала бы она обо мне; а то ведь, как хотите, жутко умирать в двадцать пять лет, никого не любивши: ведь вот что ее мучило, вот отчего она, с отчаянья, хоть за меня ухватилась, понимаете теперь? Ну не выпускает она меня из своих рук. "Пощадите меня, Александра Андреевна, да и себя пощадите, говорю". - "К чему, - говорит, - чего жалеть? Ведь должна же я умереть..." Это она беспрестанно повторяла. "Вот если бы я знала, что я в живых останусь и опять в порядочные барышни попаду, мне бы стыдно было, точно стыдно... а то что?" - "Да кто вам сказал, что вы умрете?" - "Э, нет, полно, ты меня не обманешь, ты лгать не умеешь, посмотри на себя". - "Вы будете живы, Александра Андреевна, я вас вылечу; мы испросим у вашей матушки благословение... мы соединимся узами, мы будем счастливы". - "Нет, нет, я с вас слово взяла, я должна умереть... ты мне обещал... ты мне сказал..." Горько было мне, по многим причинам горько. И посудите, вот какие иногда приключаются вещицы: кажется, ничего, а больно. Вздумалось ей спросить меня, как мое имя, то есть не фамилия, а имя. Надо же несчастье такое, что меня Трифоном зовут. Да-с, да-с; Трифоном, Трифоном Иванычем. В доме-то меня все доктором звали. Я, делать нечего, говорю: "Трифон, сударыня". Она прищурилась, покачала головой и прошептала что-то по-французски, - ох, да недоброе что-то, - и засмеялась потом, нехорошо тоже. Вот этак-то я почти всю ночь провел с ней. Поутру вышел, словно угорелый; вошел к ней опять в комнату уже днем, после чаю. Боже мой, Боже мой! Узнать ее нельзя: краше в гроб кладут. Честью вам клянусь, не понимаю теперь, не понимаю решительно, как я эту пытку выдержал. Три дня, три ночи еще проскрыпела моя больная... и какие ночи! Что она мне говорила!.. А в последнюю-то ночь, вообразите вы себе, - сижу я подле нее и уж об одном Бога прошу: прибери, дескать, ее поскорей, да и меня тут же... Вдруг старушка мать - шасть в комнату... Уж я ей накануне сказал, матери-то, что мало, дескать, надежды, плохо, и священника не худо бы. Больная, как увидела мать, и говорит: "Ну вот, хорошо, что пришла... посмотри-ка на нас, мы друг друга любим, мы друг другу слово дали". - "Что это она, доктор, что она?" Я помертвел. "Бредит-с, - говорю, - жар..." А она-то: "Полно, полно, ты мне сейчас совсем другое говорил, и кольцо от меня принял... что притворяешься? Мать моя добрая, она простит, она поймет, а я умираю - мне не к чему лгать; дай мне руку..." Я вскочил и вон выбежал. Старушка, разумеется, догадалась.

Не стану я вас, однако, долее томить, да и мне самому, признаться, тяжело все это припоминать. Моя больная на Другой же день скончалась. Царство ей небесное (прибавил лекарь скороговоркой и со вздохом)! Перед смертью попросила она своих выйти и меня наедине с ней оставить. "Простите меня, - говорит, - я, может быть, виновата перед вами... болезнь... но, поверьте, я никого не любила более вас... не забывайте же меня... берегите мое кольцо..."

Лекарь отвернулся; я взял его за руку.

Эх! - сказал он. - Давайте-ка о чем-нибудь другом говорить, или не хотите ли в преферансик по маленькой? Нашему брату, знаете ли, не след таким возвышенным чувствованиям предаваться. Наш брат думай об одном: как бы дети не пищали да жена не бранилась. Ведь я с тех пор в законный, как говорится, брак вступить успел... Как же... Купеческую дочь взял: семь тысяч приданого. Зовут ее Акулиной; Трифону-то под стать. Баба, должен я вам сказать, злая, да благо спит целый день... А что ж преферанс?

Мы сели в преферанс по копейке. Трифон Иваныч выиграл у меня два рубля с полтиной - и ушел поздно, весьма довольный своей победой.

Иван Тургенев - Записки охотника - Уездный лекарь , читать текст

См. также Тургенев Иван - Проза (рассказы, поэмы, романы...) :

Записки охотника - Хорь и Калиныч
Кому случалось из Болховского уезда перебираться в Жиздринский, того,...

Записки охотника - Чертопханов и Недопюскин
В жаркий летний день возвращался я однажды с охоты на телеге; Ермолай...

"В душе её тёмно, как в море..."Александра Кирилловна Воронцова-Дашкова

К портрету

"Как мальчик кудрявый, резва,

Нарядна, как бабочка летом;

Значенья пустого слова

В устах ее полны приветом.

Ей нравиться долго нельзя:

Как цепь ей несносна привычка,

Она ускользнет, как змея,

Порхнет и умчится, как птичка.

Таит молодое чело

По воле — и радость и горе.

В глазах — как на небе светло,

В душе ее темно, как в море!

То истиной дышит в ней всё,

То всё в, ней притворно и ложно!

Понять невозможно ее,

Зато не любить невозможно."

Михаил Лермонтов

Это стихотворение было первоначально озаглавлено "К портрету. Светская женщина " - тогда - в 1841 году, когда оно было написано, понятие "светская львиц а" только-только стало входить в разговорный обиход русского аристократического общества.

Князь А.В.Мещерский "Мемуары" : "В петербургском обществе, в подражание обществу парижскому, впервые появились тогда львицы, или так называемые дамы высшего круга, отличавшиеся в свете или своей роскошью, или положением, или своим умом, или красотой, или, наконец, всем этим совокупно, а главное, множеством своих поклонников...Из всех этих дам Воронцова-Дашкова более всех заслуживала наименование львицы..."

К.Штейбен.А.К.Воронцова-Дашкова.(1845)

"Княгиня":

"Дом - дворец роскошный, длинный, двухэтажный,

С садом и с решеткой; муж - сановник важный.

Красота, богатство, знатность и свобода -

Всё ей даровали случай и природа.

Только показалась - и над светским миром

Солнцем засияла, вознеслась кумиром!. ."

Н.А.Некросов

Кирилл Александрович Нарышкин. Худ. П. Росси. Коллекция Подстаницких

Кирилл Александрович Нарышкин. Худ.Джордж Доу

Кирилл Александрович Нарышкин.Художник П. И. Ремезов

Мария Яковлевна Нарышкина,урожденная Лобанова-Ростовская (1789—1854)

Мария Яковлевна Нарышкина,урожденная Лобанова-Ростовская(1789—1854)

Девочка росла в немыслимой роскоши и в тёплой атмосфере родительской любви и согласия, которые угадываются в семейных портретах Нарышкиных работы Карла Брюллова (1827) и Джорджа Доу (1823)

Нарышкины на прогулке в окрестностях Рима. Художник К. П. Брюллов, 1827 год.

Мария Яковлевна,с детьми,худ. Джордж Доу

На портрете Доу хорошенькая малышка слева - наша героиня, пятилетняя Александра Кирилловна. Шли годы, девочка росла...

А.С.Пушкин - Н.Н.Пушкиной: "...есть ещё славная свадьба: Воронцов женится на дочери Нарышкина, которая и в свет ещё не выезжает.. ."

Граф Ива́н Илларио́нович Воронцо́в-Да́шков,Миниатюра Э.Робертсона, 1810-е гг.

Ему принадлежал в числе многих дворцов и угодий роскошный дворец на Английской набережной Санкт-Петербурга, подаренный ему его знаменитой тёткой - Екатериной Романовной Дашковой. Именно в этом дворце он давал блестящие балы, которые обычно посещали все члены царской фамилии, и о великолепии которых долго вспоминали все современники. Балы, им задаваемые, уступали только придворным балам.

Императорский Пажеский корпус (бывший Воронцовский дворец), Санкт-Петербург. Литография по рисунку И. И. Шарлеманя

Как писал граф В.А. Соллогуб, «каждую зиму Воронцовы давали бал, который двор удостаивал своим посещением. Весь цвет петербургского света приглашался на этот бал, составлявший всегда, так сказать, происшествие светской жизни столицы". Молоденькая графиня моментально освоила "ремесло" хозяйки всего этого великолепия .

Александра Кирилловна Воронцова-Дашкова.Литография Г Греведона

А.В.Мещерский "Мемуары": "Она не имела соперниц.В танцах на балах, которые она любила, она была особенно очаровательна...Что подкупало в ней в особенности всех её знавших - это её простота и непринуждённость...Если добавить к характеристике графини, что она обладала редким остроумием и находчивостью, то понятно будет, что она по праву занимала первое место между молодыми женщинами петербургского общества, и этого права у неё никто не оспаривал ".

Граф В.А.Соллогуб "Воспоминания": "Много случалось встречать мне на моем веку женщин гораздо более красивых, может быть, даже более умных, хотя графиня Воронцова-Дашкова отличалась необыкновенным остроумием, но никогда не встречал я ни в одной из них такого соединения самого тонкого вкуса, изящества, грации с такой неподдельной веселостью, живостью, почти мальчишеской проказливостью. Живым ключом била в ней жизнь и оживляла, скрашивала все ее окружающее. Много женщин впоследствии пытались ей подражать, но ни одна из них не могла казаться тем, чем та была в действительности ".

Эмоциональная, непосредственная, искренняя и открытая натура её бурно реагировала на происходящее...

М.Н.Лонгинов: "В день дуэли она встретила Пушкина,едущего на острова с Данзасом, и направляющихся туда же Дантеса с Даршиаком. Она думала, как бы предупредить несчастье, в котором не сомневалась после такой встречи, и не знала, как быть, к кому бы обратиться?Куда поехать, чтобы остановить поединок? Приехав домой, она в отчаяньи говорила, что с Пушкиным непременно произошло несчастье. .."

Муж пресёк её порывы, холодно и решительно сказав, что она слишком молода и не может понимать в вопросах мужской чести. Несколько таких эпизодов - и молодая графиня начала понемногу приобретать черты настоящей светской женщины, умеющей скрывать свои чувства под маской горделивого равнодушия."Учитесь властвовать собою. .." Александра Кирилловна научилась. Именно такой её и увидел на злополучном балу 6 февраля 1841 года Лермонтов, - появление ссыльного армейского офицера на званом вечере, где присутствовали члены императорской фамилии, было воспринято ими и всем обществом, как дерзкий вызов. Но хозяйка решительно заступилась за поэта, принимая всю ответственность на себя, говоря, что это она сама зазвала поэта, ничего не сказав ему о бале. Царский гнев удалось смягчить, никакого наказания не последовало, Лермонтов уехал на Кавказ, где через несколько месяцев был убит на дуэли.

Последний прижизненный портрет М. Ю. Лермонтова в сюртуке офицера Тенгинского пехотного полка. 1841 г. Художник К. А. Горбунов

Смерть поэта, частого гостя её званых вечеров, к которому Александра Кирилловна испытывала дружескую симпатию и горячее сочувствие, не могла не потрясти совсем ещё юную эмоциональную женщину, - он был принят в её доме как родной ещё и потому, что его родственником и близким другом она тогда была увлечена...

Понятие "светская львица " по определению предполагает "роковую героиню" , "femme fatale ", разбивающую сердца, роковую, но почти всегда не разделённую женщиной любовь-страсть.Так было и на этот раз - увлечение увлечением, но глубин души юной женщины эта любовь-страсть не затронула...

А. К. Воронцова-Дашкова

Миниатюра неизвестного художника

Музей изобразительных искусств, Москва

"Княгиня":

"...Воин, царедворец, дипломат, посланник -

Красоты волшебной раболепный данник;

Свет ей рукоплещет, свет ей подражает.

Властвует княгиня, цепи налагает,

Но цепей не носит, прихоти послушна,

Ни за что полюбит, бросит равнодушно:

Ей чужое счастье ничего не стоит -

Если и погибнет, торжество удвоит!..

Сердце ли в ней билось чересчур спокойно,

Иль кругом всё было страсти недостойно,

Только ни однажды в молодые лета

Грудь ее любовью не была согрета."

Н.А.Некрасов

Князь А.В.Мещерский "Мемуары":"..я был ей представлен на большом бале у австрийского посла приятелем моим, одним из самых усердных её поклонников, Столыпиным (почему-то прозванным в обществе Монго)- молодым человеком редкой красоты ..."

М. Н. Лонгинов "Воспоминания":"Это был совершеннейший красавец; красота его, мужественная и вместе с тем отличавшаяся какою-то нежностию, была бы названа у французов «proverbiale».. Он был одинаково хорош и в лихом гусарском ментике, и под барашковым кивером нижегородского драгуна, и, наконец, в одеянии современного льва, которым был вполне, но в самом лучшем значении этого слова. Изумительная по красоте внешняя оболочка была достойна его души и сердца. Назвать Монго-Столыпина — значит для людей нашего времени то же, что выразить понятие о воплощенной чести, образце благородства, безграничной доброте, великодушии и беззаветной готовности на услугу словом и делом ".

Князь П.А.Вяземский: "Для Столыпина эта любовь превратилась в долгую поработительную и тревожную связь. .."

Столыпин Алексей Аркадьевич ("Монго", 1845)Портрет работы Владимира Ивановича Гау

В то время в петербургском свете изредка появлялась женщина, которую не забыли до сих пор Она слыла за легкомысленную кокетку, с увлечением предавалась всякого рода удовольствиям, танцевала до упаду, хохотала и шутила с молодыми людьми, которых принимала перед обедом в полумраке гостиной, а по ночам плакала и молилась, не находила нигде покою и часто до самого утра металась по комнате, тоскливо ломая руки, или сидела, вся бледная и холодная, над псалтырем. День наставал, и она снова превращалась в светскую даму, снова выезжала, смеялась, болтала и точно бросалась навстречу всему, что могло доставить ей малейшее развлечение... Он встретил ее на одном бале, протанцевал с ней мазурку, в течение которой она не сказала ни одного путного слова, и влюбился в нее страстно.

Привыкший к победам, он и тут скоро достиг своей цели; но легкость торжества не охладила его. Напротив: он еще мучительнее, еще крепче привязался к этой женщине, в которой даже тогда, когда она отдавалась безвозвратно, все еще как будто оставалось что-то заветное и недоступное, куда никто не мог проникнуть. Что гнездилось в этой душе — Бог весть! Казалось, она находилась во власти каких-то тайных, для нее самой неведомых сил; они играли ею, как хотели; ее небольшой ум не мог сладить с их прихотью. Все ее поведение представляло ряд несообразностей; единственные письма, которые могли бы возбудить справедливые подозрения ее мужа, она написала к человеку почти ей чужому, а любовь ее отзывалась печалью; она уже не смеялась и не шутила с тем, кого избирала, и слушала его и глядела на него с недоумением. Иногда, большею частью внезапно, это недоумение переходило в холодный ужас; лицо ее принимало выражение мертвенное и дикое; она запиралась у себя в спальне, и горничная ее могла слышать, припав ухом к замку, ее глухие рыдания.

Алексей Аркадьевич Столыпин

Не раз, возвращаясь к себе домой после нежного свидания, он чувствовал на сердце ту разрывающую и горькую досаду, которая поднимается в сердце после окончательной неудачи. «Чего же хочу я еще?» — спрашивал он себя, а сердце все ныло. Он однажды подарил ей кольцо с вырезанным на камне сфинксом.

— Что это? — спросила она, — сфинкс?

— Да, — ответил он, — и этот сфинкс — вы.

— Я? — спросила она и медленно подняла на него свой загадочный взгляд. — Знаете ли, что это очень лестно? — прибавила она с незначительною усмешкой, а глаза глядели все так же странно.

Тяжело было ему даже тогда, когда она его любила; но когда она охладела к нему, а это случилось довольно скоро, он чуть с ума не сошел. Он терзался и ревновал, не давал ей покою, таскался за ней повсюду; ей надоело его неотвязное преследование, и она уехала за границу.

Алексей Аркадьевич Столыпин

Он вышел в отставку, несмотря на просьбы приятелей, на увещания начальников, и отправился вслед за ней; года четыре провел он в чужих краях, то гоняясь за нею, то с намерением теряя ее из виду; он стыдился самого себя, он негодовал на свое малодушие... но ничто не помогало. Ее образ, этот непонятный, почти бессмысленный, но обаятельный образ слишком глубоко внедрился в его душу. В Бадене он как-то опять сошелся с нею по-прежнему; казалось, никогда еще она так страстно его не любила... но через месяц все уже было кончено: огонь вспыхнул в последний раз и угас навсегда. Предчувствуя неизбежную разлуку, он хотел, по крайней мере, остаться ее другом, как будто дружба с такою женщиной была возможна.. ."

Мучительную и фатальную любовь к графине Воронцовой-Дашковой Алексей Аркадьевич Столыпин пронёс через всю свою жизнь.

Подобно многим роковым героиням, Александра Кирилловна вовсе не была ослепительной красавицей.

Князь А.В.Мещерский "Мемуары":"...Её красота была не классической, потому что черты лица её, строго говоря, не были правильны, но у неё было нечто такое, не поддающееся описанию, что большинству нравится более классической красоты ..."

Александра Кирилловна Воронцова-Дашкова

И.С.Тургенев "Отцы и дети": "Она была удивительно сложена... но красавицей ее никто бы не назвал; во всем ее лице только и было хорошего, что глаза, и даже не самые глаза — они были невелики и серы, — но взгляд их, быстрый, глубокий, беспечный до удали и задумчивый до уныния, — загадочный взгляд. Что-то необычайное светилось в нем даже тогда, когда язык ее лепетал самые пустые речи. Одевалась она изысканно..."

«Повелительница мод » была, однако, по-мальчишески озорной. Современники вспоминали, что никогда ни в какой женщине нельзя было встретить такого соединения самого тонкого вкуса, изящества, грации с такой неподдельной веселостью, живостью, почти мальчишеской проказливостью. Все в ней кипело и сверкало, глаза блестели, а сама она была порыв и неожиданность. Про нее все время рассказывали какие-то истории: то она оторвала бриллиант от своего ожерелья, чтобы помочь нуждающейся женщине, то отослала обратно дочери императора пьесу, которую та изволила прислать без сопровождающего приглашения.

Г.Митрейтер с портрета неизв.худ. Портрет А.К.Воронцовой-Дашковой.1854.

В 1854 году умирает муж графини, Иван Илларионович, оставив жене и двоим детям - Иллариону и Ирине - огромное наследство. Александра Кирилловна уезжает в Париж. Ей 36 лет, и она в расцвете красоты и здоровья. Несметное богатство Воронцовых-Дашковых позволяет ей вести праздный и роскошный образ жизни. И вот тут-то, в Париже, и настигает её любовь - русское светское общество шокировано новостью - не прошло и года со дня смерти её мужа, как графиня снова выходит замуж - за француза, доктора медицины барона де Пойльи...

"Княгиня":

"Годы пролетали. В вихре жизни бальной

До поры осенней - пышной и печальной -

Дожила княгиня... Тут супруг скончался...

Труден был ей траур,- доктор догадался

И нашел, чтоб воды были б ей полезны

(Доктора в столицах вообще любезны).

Если только русский едет за границу,

Посылай в Палермо, в Пизу или Ниццу,

Быть ему в Париже - так судьбам угодно!

Год в столице моды шумно и спокойно

Прожила княгиня; на второй влюбилась

В доктора-француза - и сама дивилась!

Не был он красавец, но ей было ново

Страстно и свободно льющееся слово,

Смелое, живое... Свергнуть иго страсти

Нет и помышленья... да уж нет и власти!

Решено! В Россию тотчас написали;

Немец-управитель без большой печали

Продал за бесценок в силу повеленья,

Английские парки, русские селенья,

Земли, лес и воды, дачу и усадьбу...

Получили деньги - и сыграли свадьбу..."

Михаил Лермонтов

К ПОРТРЕТУ

"Как мальчик кудрявый, резва,
Нарядна, как бабочка летом;
Значенья пустого слова
В устах ее полны приветом.

Ей нравиться долго нельзя:
Как цепь ей несносна привычка,
Она ускользнет, как змея,
Порхнет и умчится, как птичка.

Таит молодое чело
По воле — и радость и горе.
В глазах — как на небе светло,
В душе ее темно, как в море!

То истиной дышит в ней всё,
То всё в, ней притворно и ложно!
Понять невозможно ее,
Зато не любить невозможно."

Это стихотворение было первоначально озаглавлено "К портрету. Светская женщина" - тогда - в 1841 году, когда оно было написано, понятие "светская львица" только-только стало входить в разговорный обиход русского аристократического общества.

Князь А.В.Мещерский "Мемуары" : "В петербугском обществе, в подражание обществу парижскому, впервые появились тогда львицы, или так называемые дамы высшего круга, отличавшиеся в свете или своей роскошью, или положением, или своим умом, или красотой, или, наконец, всем этим совокупно, а главное, множеством своих поклонников...Из всех этих дам Воронцова-Дашкова более всех заслуживала наименование львицы..."

Н.А.Некрасов "Княгиня": "Дом - дворец роскошный, длинный, двухэтажный,

С садом и с решеткой; муж - сановник важный.
Красота, богатство, знатность и свобода -
Всё ей даровали случай и природа.
Только показалась - и над светским миром
Солнцем засияла, вознеслась кумиром!.."

Уже по праву рождения Александра Кирилловна принадлежала к самым верхам общества. Её отец - Кирилл Александрович Нарышкин -обер-гофмаршал, действительный камергер, член Госсовета - один из самых богатых и остроумных людей своего времени. Мать,Мария Яковлевна, - урождённая княжна Лобанова-Ростовская. Девочка росла в немыслимой роскоши и в тёплой атмосфере родительской любви и согласия, которые угадываются в семейных портретах Нарышкиных работы Карла Брюллова (1827)

и Джорджа Доу (1823)

А.С.Пушкин - Н.Н.Пушкиной: "...есть ещё славная свадьба: Воронцов женится на дочери Нарышкина, которая и в свет ещё не выезжает..."

Брак был вполне светским и респектабельным. К роскоши Нарышкиных прибавилась ещё более немыслимая роскошь Воронцовых-Дашковых.Муж Александры Кирилловны, богатейший вельможа столицы граф Иван Илларионович Воронцов-Дашков, был старше неё на 28 лет.За всегдашнее веселое выражение лица его называли «вечным именинником». Ему принадлежал в числе многих дворцов и угодий роскошный дворец на Английской
набережной Санкт-Петербурга, подаренный ему его знаменитой тёткой - Екатериной Романовной Дашковой. Именно в этом дворце он давал блестящие балы, которые обычно посещали все члены царской фамилии, и о великолепии которых долго вспоминали все современники. Балы, им задаваемые, уступали только придворным балам. Как писал граф В.А. Соллогуб, «каждую зиму Воронцовы давали бал, который двор удостаивал своим посещением. Весь цвет петербургского света приглашался на этот бал, составлявший всегда, так сказать, происшествие светской жизни столицы". Молоденькая графиня моментально освоила "ремесло" хозяйки всего этого великолепия.

Эмоциональная, непосредственная, искренняя и открытая натура её бурно реагировала на происходящее...

Муж пресёк её порывы, холодно и решительно сказав, что она слишком молода и не может понимать в вопросах мужской чести. Несколько таких эпизодов - и молодая графиня начала понемногу приобретать черты настоящей светской женщины, умеющей скрывать свои чувства под маской горделивого равнодушия."Учитесь властвовать собою..." Александра Кирилловна научилась. Именно такой её и увидел на злополучном балу 6 февраля 1841 года Лермонтов, - появление ссыльного армейского офицера на званом вечере, где присутствовали члены императорской фамилии, было воспринято ими и всем обществом, как дерзкий вызов. Но хозяйка решительно заступилась за поэта, принимая всю ответственность на себя, говоря, что это она сама зазвала поэта, ничего не сказав ему о бале. Царский гнев удалось смягчить, никакого наказания не последовало, Лермонтов уехал на Кавказ, где через несколько месяцев был убит на дуэли. Смерть поэта, частого гостя её званых вечеров, к которому Александра Кирилловна испытывала дружескую симпатию и горячее сочувствие, не могла не потрясти совсем ещё юную эмоциональную женщину, - он был принят в её доме как родной ещё и потому, что его родственником и близким другом она тогда была увлечена...

Понятие "светская львица" по определению предполагает "роковую героиню", "femme fatale", разбивающую сердца, роковую, но почти всегда не разделённую женщиной любовь-страсть.Так было и на этот раз - увлечение увлечением, но глубин души юной женщины эта любовь-страсть не затронула...

Н.А.Некрасов "Княгиня": "...Воин, царедворец, дипломат, посланник -

Красоты волшебной раболепный данник;
Свет ей рукоплещет, свет ей подражает.
Властвует княгиня, цепи налагает,
Но цепей не носит, прихоти послушна,
Ни за что полюбит, бросит равнодушно:
Ей чужое счастье ничего не стоит -
Если и погибнет, торжество удвоит!..
Сердце ли в ней билось чересчур спокойно,
Иль кругом всё было страсти недостойно,
Только ни однажды в молодые лета
Грудь ее любовью не была согрета."

"..я был ей представлен на большом бале у австрийского посла приятелем моим, одним из самых усердных её поклонников, Столыпиным (почему-то прозванным в обществе Монго)- молодым человеком редкой красоты..."

Князь П.А.Вяземский: "Для Столыпина эта любовь превратилась в долгую поработительную и тревожную связь..."

И.С.Тургенев "Отцы и дети":"Он с детства отличался замечательною красотой; к тому же он был самоуверен, немного насмешлив и как-то забавно желчен — он не мог не нравиться. Он начал появляться всюду, как только вышел в офицеры. Его носили на руках, и он сам себя баловал, даже дурачился, даже ломался; но и это к нему шло. Женщины от него с ума сходили, мужчины называли его фатом и втайне завидовали ему...
...В то время в петербургском свете изредка появлялась женщина, которую не забыли до сих пор Она слыла за легкомысленную кокетку, с увлечением предавалась всякого рода удовольствиям, танцевала до упаду, хохотала и шутила с молодыми людьми, которых принимала перед обедом в полумраке гостиной, а по ночам плакала и молилась, не находила нигде покою и часто до самого утра металась по комнате, тоскливо ломая руки, или сидела, вся бледная и холодная, над псалтырем. День наставал, и она снова превращалась в светскую даму, снова выезжала, смеялась, болтала и точно бросалась навстречу всему, что могло доставить ей малейшее развлечение... Он встретил ее на одном бале, протанцевал с ней мазурку, в течение которой она не сказала ни одного путного слова, и влюбился в нее страстно. Привыкший к победам, он и тут скоро достиг своей цели; но легкость торжества не охладила его. Напротив: он еще мучительнее, еще крепче привязался к этой женщине, в которой даже тогда, когда она отдавалась безвозвратно, все еще как будто оставалось что-то заветное и недоступное, куда никто не мог проникнуть. Что гнездилось в этой душе — Бог весть! Казалось, она находилась во власти каких-то тайных, для нее самой неведомых сил; они играли ею, как хотели; ее небольшой ум не мог сладить с их прихотью. Все ее поведение представляло ряд несообразностей; единственные письма, которые могли бы возбудить справедливые подозрения ее мужа, она написала к человеку почти ей чужому, а любовь ее отзывалась печалью; она уже не смеялась и не шутила с тем, кого избирала, и слушала его и глядела на него с недоумением. Иногда, большею частью внезапно, это недоумение переходило в холодный ужас; лицо ее принимало выражение мертвенное и дикое; она запиралась у себя в спальне, и горничная ее могла слышать, припав ухом к замку, ее глухие рыдания. Не раз, возвращаясь к себе домой после нежного свидания, он чувствовал на сердце ту разрывающую и горькую досаду, которая поднимается в сердце после окончательной неудачи. «Чего же хочу я еще?» — спрашивал он себя, а сердце все ныло. Он однажды подарил ей кольцо с вырезанным на камне сфинксом.
— Что это? — спросила она, — сфинкс?
— Да, — ответил он, — и этот сфинкс — вы.
— Я? — спросила она и медленно подняла на него свой загадочный взгляд. — Знаете ли, что это очень лестно? — прибавила она с незначительною усмешкой, а глаза глядели все так же странно.
Тяжело было ему даже тогда, когда она его любила; но когда она охладела к нему, а это случилось довольно скоро, он чуть с ума не сошел. Он терзался и ревновал, не давал ей покою, таскался за ней повсюду; ей надоело его неотвязное преследование, и она уехала за границу. Он вышел в отставку, несмотря на просьбы приятелей, на увещания начальников, и отправился вслед за ней; года четыре провел он в чужих краях, то гоняясь за нею, то с намерением теряя ее из виду; он стыдился самого себя, он негодовал на свое малодушие... но ничто не помогало. Ее образ, этот непонятный, почти бессмысленный, но обаятельный образ слишком глубоко внедрился в его душу. В Бадене он как-то опять сошелся с нею по-прежнему; казалось, никогда еще она так страстно его не любила... но через месяц все уже было кончено: огонь вспыхнул в последний раз и угас навсегда. Предчувствуя неизбежную разлуку, он хотел, по крайней мере, остаться ее другом, как будто дружба с такою женщиной была возможна..."

Подобно многим роковым героиням, Александра Кирилловна вовсе не была ослепительной красавицей.

«Повелительница мод» была, однако, по-мальчишески озорной. Современники вспоминали, что никогда ни в какой женщине нельзя было встретить такого соединения самого тонкого вкуса, изящества, грации с такой неподдельной веселостью, живостью, почти мальчишеской проказливостью. Все в ней кипело и сверкало, глаза блестели, а сама она была порыв и неожиданность. Про нее все время рассказывали какие-то истории: то она оторвала бриллиант от своего ожерелья, чтобы помочь нуждающейся женщине, то отослала обратно дочери императора пьесу, которую та изволила прислать без сопровождающего приглашения.

Н.А.Некрасов "Княгиня": "Годы пролетали. В вихре жизни бальной
До поры осенней - пышной и печальной -
Дожила княгиня... Тут супруг скончался...
Труден был ей траур,- доктор догадался
И нашел, чтоб воды были б ей полезны
(Доктора в столицах вообще любезны).
Если только русский едет за границу,
Посылай в Палермо, в Пизу или Ниццу,
Быть ему в Париже - так судьбам угодно!
Год в столице моды шумно и спокойно
Прожила княгиня; на второй влюбилась
В доктора-француза - и сама дивилась!
Не был он красавец, но ей было ново
Страстно и свободно льющееся слово,
Смелое, живое... Свергнуть иго страсти
Нет и помышленья... да уж нет и власти!
Решено! В Россию тотчас написали;
Немец-управитель без большой печали
Продал за бесценок в силу повеленья,
Английские парки, русские селенья,
Земли, лес и воды, дачу и усадьбу...
Получили деньги - и сыграли свадьбу..."

...А ещё через полгода молодая - 38-летняя - полная сил и здоровья женщина умерла в одной из парижских больниц далеко не аристократического уровня. Слухи ходили самые разные - и главный из них - графиня была отравлена мужем с целью завладения её богатством. Странные обстоятельства её смерти до сих пор не выяснены...

А.Я.Панаева "Воспоминания":"...Вторичное замужество аристократки-львицы наделало страшного шума; об этом долго толковали, и едва разговоры стали затихать, как известие о её смерти снова дало им новую пищу..."

В этом же, 1856 году Н.А.Некрасов публикует в своём журнале стихотворение "Княгиня", в котором современники без труда узнают черты личности и биографии Воронцовой-Дашковой. Барон де Пойльи едет в Россию - якобы вызвать на дуэль русского поэта, хотя многие предполагали, что основной целью предприимчивого француза было наследство умершей супруги, Некрасов готовится к дуэли, Панаев его отговаривает - не хватало, чтобы ещё один русский поэт погиб от руки французского проходимца...
Доктор-барон вызывает на дуэль и Панаева. Скандал набирает обороты. За соотечественника вступается Александр Дюма.

А.Дюма:"Воронцова-Дашкова умерла среди роскоши, в одном из лучших домов Парижа..."

Этому противоречат знакомые Лермонтова и Алексея Столыпина.

В.А.Инсарский "Воспоминания":"...Она была предметом всеобщего обожания для всех петербургских франтов высшего полёта, а потом, разорённая и обезображенная, кончила своё существование в одной из парижских больниц."

С.В.Юрьев "Мемуары": "Новый муж страшно её тиранил, отбирал деньги и бриллианты. Он был аферист, кажется, игрок..."

Н.А.Некрасов "Княгиня": "Тут пришла развязка. Круто изменился

Доктор-спекулятор; деспотом явился!
Деньги, бриллианты - всё пустил в аферы,
А жену тиранил, ревновал без меры,
А когда бедняжка с горя захворала,
Свез ее в больницу... Навещал сначала,
А потом уехал - словно канул в воду!
Скорбная, больная, гасла больше году
В нищете княгиня... и тот год тяжелый
Был ей долгим годом думы невеселой!

Смерть ее в Париже не была заметна:
Бедно нарядили, схоронили бедно...
А в отчизне дальной словно были рады:
Целый год судили - резко, без пощады,
Наконец устали..."

А.Я.Панаева "Воспоминания":"Некрасов написал это стихотворение, когда петербургское общество только и говорило, что о смерти...графини Воронцовой-Дашковой, которая вторично вышла замуж в Париже...за простого доктора-француза и умерла будто бы одинокая в нищете, в одной из парижских больниц.Ходили даже слухи, что изверг доктор страшно тиранил её и наконец отравил медленным ядом, чтобы скорее воспользоваться её деньгами и бриллиантами на огромную сумму..."

И.С.Тургенев "Отцы и дети":"...однажды за обедом в клубе...узнал о <её> смерти. Она скончалась в Париже в состоянии, близком к помешательству..."

Доктор-француз удовлетворился устным заверением, что это стихотворение не о Воронцовой-Дашковой, потому что она-де была графиня, в стихотворении же значится "княгиня". Существует мнение, что от него просто откупились наследники Александры Кирилловны, и авантюрист отправился восвояси - наследства он так и не получил. Впрочем, от наследства оставалось не так уж много.

Дети Воронцовой-Дашковой - Иларион и Ирина:

А.Я.Панаева "Воспоминания":"...очевидно, он лгал, будто только затем и приехал в Петербург,чтобы вызвать на дуэль Некрасова...Панаев случайно узнал от одного своего знакомого, родственника умершей графини....что доктор-француз приезжал...для переговоров с родственниками относительно оставшегося в России имущества его жены, но ничего не получил..."

Н.А.Некрасов "Княгиня":

"...И одна осталась
Память: что с отличным вкусом одевалась!
Да еще остался дом с ее гербами,
Доверху набитый бедными жильцами,
Да в строфах небрежных русского поэта
Вдохновленных ею чудных два куплета,
Да голяк-потомок отрасли старинной,
Светом позабытый и ни в чем невинный..."

Иллюстрации поста:
1.В.Гау. Портрет А.К.Воронцовой-Дашковой. 1841.
2.К.Брюллов. Портрет К.А. и М.Я.Нарышкиных.1827.
3.Дж.Доу.Портрет М.Я.Нарышкиной с детьми. 1823.
4.К.де Местр(?)Портрет гр.И.И.Воронцова-Дашкова.
5.Г.Греведон с портрета С.-Ф.Дица. А.К.Воронцова-Дашкова.1840.
6.П.Е.Заболотский.Портрет М.Ю.Лермонтова.1827.
7.Неизв.худ.Портрет гр.А.К.Воронцовой-Дашковой.1840-е гг.
8.А.Брюллов(?)Портрет гр.А.К.Воронцовой-Дашковой.1842(?)
9.В.Гау. Портрет А.А.Столыпина.1845.
10.Неизв.худ.А.К.Воронцова-Дашкова.40-е гг.19 в.
11-11а.К.Штейбен.А.К.Воронцова-Дашкова.1 845.
12. В.Гау. А.К.Воронцова-Дашкова. 40-е гг.19 в.
13.К.Лаш(?)Портрет А.К.Воронцовой-Дашковой.Нач.50-х гг.19 в.
14.Г.Митрейтер с портрета неизв.худ. Портрет А.К.Воронцовой-Дашковой.1854.
15.О.Верне.Портрет А.К.Воронцовой-Дашковой.1843.
16. М.Зичи. Портрет гр. Иллариона Воронцова-Дашкова. 1868.
17.И.Робийяр. Портрет Ирины Паскевич, урожд. Воронцовой-Дашковой. 1850-е гг.
18.Санкт-Петербург, Анлийская набережная,10.Дом Воронцовых-Дашковых.

«К портрету» Михаил Лермонтов

Как мальчик кудрявый, резва,
Нарядна, как бабочка летом;
Значенья пустого слова
В устах ее полны приветом.

Ей нравиться долго нельзя:
Как цепь ей несносна привычка,
Она ускользнет, как змея,
Порхнет и умчится, как птичка.

Таит молодое чело
По воле - и радость и горе.
В глазах - как на небе светло,
В душе ее темно, как в море!

То истиной дышит в ней всё,
То всё в, ней притворно и ложно!
Понять невозможно ее,
Зато не любить невозможно.

Анализ стихотворения Лермонтова «К портрету»

Стихотворение «К портрету» посвящено графине Александре Кирилловне Воронцовой-Дашковой, знакомой Лермонтова. Современники характеризовали ее как женщину изящную, грациозную, отличавшуюся тонким вкусом, остроумием, самоотверженностью. В доме супругов Воронцовых-Дашковых давались великолепные балы, бывать на которых считалось высокой честью. Согласно воспоминаниям писателя Владимира Александровича Соллогуба, каждую зиму одно из подобных празднеств посещали представители императорской фамилии. Девятого февраля 1841 года на такой бал к Воронцовым-Дашковым приехал Лермонтов. На тот момент он недавно вернулся с Кавказа, чтобы провести отпуск в Петербурге. На балу присутствовало около шестисот человек. Тем не менее, члены императорской фамилии Михаила Юрьевича заметили. Визит Лермонтова они сочли «неприличным и дерзким». В итоге Александре Кирилловне пришлось выводить поэта из дома, воспользовавшись черным ходом. Перед великим князем всю вину за неприятное происшествие она взяла на себя.

Впервые стихотворение «К портрету» было опубликовано в 1840 году в литературном журнале «Отечественные записки». В рассматриваемом тексте лирическая героиня предстает женщиной непостоянной («ей нравиться долго нельзя»), видавшей в жизни и радость, и горе, умеющей даже общие фразы произносить с необходимой долей участия («…значенья пустого слова в устах ее полны приветом»). Она выделяется из ряда светских дам девятнадцатого столетия. «К портрету» — произведение, больше рассчитанное на современников поэта, нежели направленное в века. Это стихотворение – эффектное подношение представительнице прекрасного пола, явно пользовавшейся уважением со стороны Лермонтова. Литературоведы давно выяснили, с каким именно портретом связан текст. Речь идет о литографии, изготовленной в 1840 году известным французским художником Анри Греведоном. К сожалению, разыскать ее исследователям творчества Михаила Юрьевича до сих пор не удалось. Скорей всего, она безвозвратно утеряна.

Графиня Воронцова-Дашкова вдохновляла не только Лермонтова. Именно она послужила прототипом княгини Р. в тургеневском романе «Отцы и дети» (1862). Некоторые ее черты позаимствовал Некрасов для создания женского образа в стихотворении «Княгиня» (1856). Кстати, Николай Алексеевич упоминает и произведение «К портрету», когда перечисляет, что осталось от умершей героини:
…Да в строфах небрежных русского поэта
Вдохновленных ею чудных два куплета…