Джеффри чосера был автором какой. Биография джеффри чосера. Из общего пролога к «Кентерберийским рассказам»

Джефри (Джеффри, Готфрид) Чосер (Geoffrey Chaucer). Родился ок. 1340/1345 годов в Лондоне - умер 25 октября 1400 года в Лондоне. Английский поэт, «отец английской поэзии». Называется одним из основоположников английской национальной литературы и литературного английского языка, первым начал писать свои сочинения не на латыни, а на родном языке.

Его творчество называют предвосхищающим литературу английского Возрождения. Главным произведением Дж. Чосера указывают проникнутый реализмом стихотворный сборник новелл «Кентерберийские рассказы».

Отец Чосера, виноторговец, поставлял вино ко двору короля, благодаря чему и сын его попал довольно рано (17 лет) ко двору в качестве пажа Елизаветы, жены Лионеля, сына Эдуарда III.

В 1359 году он принимал участие в походе против Франции, во время которого был взят в плен. Король выкупил его за 16 фунтов и, по возвращении его в Англию, сделал его своим камердинером, а впоследствии и оруженосцем. В это время он уже довольно основательно изучил доступных ему писателей и пробовал писать сам; между прочим, он воспевал в стихах свою любовь к одной неизвестной даме, которая не отвечала взаимностью на его страсть.

После войны (1360-1367 гг.), Чосер посещал, по-видимому, лондонскую высшую юридическую школу, которая давала и хорошее общее образование. Там он приобрёл умение работать над тем, что вскоре стало главным делом его жизни, - над вопросами литературы. Он изучал классиков. То были , Стаций, воспетые , Клавдиан («Похищение Прозерпины»), и , но особенно , «Метаморфозы» и «Героиды» которого стали его любимыми книгами. Изучал он, конечно, также патристическую и средневековую латинскую литературу, и сочинения корифеев схоластической науки, которые очень ему пригодились, когда ему понадобилось снабжать учёными сведениями своих героев. Перевод Боэция, популярного у схоластиков, как и более поздний трактат об астролябии, отражал эти интересы. Но больше, чем классиками, и больше, чем отцами церкви и схоластиками, Чосер увлекался современными французскими поэтами. Тут было всего понемногу: эпос, лирика, видения, аллегория всех видов. Он отдал обильную дань влиянию этой литературы в тот ранний период своей деятельности, когда переводил «Роман о Розе», писал небольшие поэмы и лирические стихотворения.

В 1367 году имя Чосера вновь появляется в документах; на этот раз он упоминается как королевский камердинер; упоминается также, что он получал от короны пенсион. После этого имя Чосера начинает встречаться часто: королевские подарки ему и его жене, очередные пособия, новые назначения, дипломатические поездки. Зафиксировано и чрезвычайно важное для истории литературы поручение Чосеру в 1372 году вести переговоры с дожем Генуи. Этим назначением датируется первая поездка поэта в Италию (точнее, первая, в которой мы можем быть уверены), оказавшая, наряду со второй, в 1377 году, огромное влияние на творчество Чосера. Он сопровождал посольство также во Флоренцию, куда оно имело секретное поручение от короля. Во Флоренции собирался уже читать публичный курс по «Божественной комедии» - Чосер вывез оттуда рукописи Данте, Петрарки и Боккаччо. До поездки он, по-видимому, итальянского языка не знал, но это не имело для него большого значения. В деловых отношениях, политических и торговых, был в ходу латинский, который он знал хорошо.

Полугодовое пребывание в Италии дало ему возможность вполне овладеть тосканским языком и читать великих флорентийских поэтов. Чосер вернулся в Италию ещё раз в конце 1377 года и пробыл там ровно четыре месяца. На этот раз миссия касалась Ломбардии. Велись переговоры по военным делам с миланским тираном Бернабо Висконти и его зятем, земляком Чосера, кондотьером Джоном Гакудом, подвизавшимся тогда в Италии. Возможно, что тогда же Чосер побывал и в Венеции. Два путешествия в Италию дали Чосеру возможность наблюдать пышный рост городской культуры, первые классовые бои и первый расцвет Возрождения. Все это было совершенно не похоже на то, что он видел дома. Он наблюдал зарождение новой буржуазной культуры, видел итальянские городские республики и монархии нового типа, дивился победному подъёму торговли и промышленности и в свете этих впечатлений, начиная по-новому расценивать все то, что оставил в Англии.

Юношеский период творчества (приблизительно до 1379 года) Чосера обычно называют «французским» из-за сильного влияния французской куртуазной литературы. К этому периоду относится также перевод одного из популярнейших произведений средних веков - «Роман о Розе» (Roman de la Rose), доставивший ему некоторую известность. Перевод утрачен; приписывавшийся прежде Чосеру другой перевод этого романа на английский язык принадлежит не ему. Первое произведение Чосера, время написания которого можно установить с точностью - поэма «Книга герцогини» (Book of the Duchess) - написано в 1369 году, по случаю смерти герцогини Бланки Ланкастерской, первой жены Джона Гонта, основателя Ланкастерской династии. Чосер утешает герцога, её мужа, в его утрате. Образцами ему служили при этом элегия Машо и Tristia Овидия, в некоторых же частях - тот же «Роман Розы». Уже здесь Чосер проявил свою необыкновенную способность к ярким и колоритным описаниям.

Впоследствии герцог Ланкастерский стал постоянным покровителем Чосера и даже с ним породнился; третья жена Джона Гонта (а до этого - многолетняя любовница) Катерина Свинфорд была родной сестрой жены Чосера.

Летом 1370 года Чосер отправился на континент с дипломатическим поручением от короля. Он посетил Фландрию и Францию и в 1372 году поехал в Геную, где уладил некоторые дела с дожем, а оттуда во Флоренцию, где провёл зиму. В 1376, 1377 и 1378 годах он предпринял ещё ряд путешествий на континент по более или менее важным поручениям правительства, иногда секретным. Во время пребывания в Италии Чосер изучил итальянский язык и основательно ознакомился с итальянскими поэтами; это знакомство отразилось на сочинениях, написанных им после поездки в Италию, в которых довольно часто встречаются заимствования из Данте, Петрарки и Боккаччо, нередко цитируются их мысли, заимствуются поэтические обороты, местами длинные тирады, а иногда даже и самые сюжеты поэтических произведений. В Италии, по преданию, Чосер познакомился с Петраркой, который читал ему будто бы свой латинский перевод новеллы Боккаччо о Гризельде. Впоследствии Чосер включил эту новеллу в состав своих «Кентерберийских рассказов». Путешествие в Италию способствовало также ближайшему знакомству Чосера с латинскими поэтами, которых, впрочем, он знал немного и до путешествия и которых он стал теперь почти боготворить.

Изучение итальянских и латинских классиков оказало влияние на формальную сторону поэзии Чосера; только благодаря ему она получила изящество и законченность, небывалые до того времени в английской литературе. В промежутках между поездками на континент Чосер возвращался в Лондон, где на него возлагались различные административные должности. С 1374 года в течение 12 лет он исполнял обязанности таможенного надсмотрщика и контролёра, причём жил в Альдчетской башне сравнительно уединённо. Добросовестно исполняя служебные обязанности, он посвящал все свои досуги поэзии.

В «итальянский период» (приблизительно между 1380 и 1386) Чосера написаны основные сочинения до «Кентерберийских рассказов» : перевод (из «Legenda aurea») жизни св. Цецилии, вошедший впоследствии в состав «Canterbury Tales» (1378); «Complainte of Mars» (1378); «Parlement of Foules» (поэма «Птичий парламент»); «Troylus and Chryseide» (поэма «Троил и Хризеида»; 1382); «The House of Fame» (поэма «Дом славы»; 1383-1384); «Legend of Good Women» («Легенда о славных женщинах»; 1388).

В этих поэмах особенно чувствуется влияние итальянских поэтов. В «Жизни св. Цецилии» есть места, непосредственно взятые из Дантова «Рая»; в «Parlement of Foules» - поэме, написанной по случаю бракосочетания юного короля Ричарда II, - вставлена переделка знаменитого вступления к III песне «Inferno»: «Per me si va nella città dolente»; сюжет «Troylus and Chryseide» целиком заимствован из «Filostrato» Боккаччо; легенда о примерных женщинах внушена Чосеру сочинением Боккаччо «De Claris mulieribus». Наконец, путешествие Данте по трем царствам послужило образцом для поэмы «The House of Fame» (в которой Данте упоминается наряду с Вергилием и Клодионом).

Несмотря на эти влияния, Чосер проявляет в этой последней поэме значительную самостоятельность, сказывающуюся главным образом в картинных описаниях и в живом, естественном диалоге. Он уделяет также немало места своей личности, что придаёт его поэме близкий нам характер. Чосер описывает, как орел уносит его на золотых крыльях в храм славы, построенный на ледяной скале, на которой написаны имена великих людей. Под влиянием солнечных лучей скала тает, исчезают и буквы имён, становясь все менее разборчивыми. В храме пребывают шумные толпы музыкантов, жонглеров, пророков, людей, прославляющих различными способами героев; слышится веселая музыка, красуются статуи великих поэтов. Сатирический элемент сказывается в описании группы порочных хвастунов, довольных своей дурной славой. Затем поэт переносит читателя в дом новостей, где толпятся праздные зеваки, жадные до новостей и не обращающие внимания на достоверность известий.

В последние годы жизни Чосер написал несколько стихотворений, проникнутых грустным настроением: он выражает желание бежать от света и толпы, просить короля помочь ему в нищете, замыкается в себе и сосредоточивается. Сюда относятся: «Truth» или «Ballade de bon conseil», «Lak of Stedfastness», «L’envoy de Chaucer à Seogen», «L’envoy de Ch. à Bukton», «The complaint of Venus», «The complaint of Ch. to his empty purse». В самом конце жизни счастье снова улыбнулось Чосеру: король назначил ему довольно значительную по тому времени пенсию, и ему удалось снять хорошенький дом близ Вестминстерского аббатства.

В 1400 году Чосер умер и погребен с почётом в Вестминстерском аббатстве (Уголок поэтов, он стал первым захороненным там).

Широкая слава, которой Чосер начал пользоваться ещё при жизни, не только не померкла с течением времени, но даже возросла. В эпоху Возрождения Кэкстон напечатал текст его сочинений в 1478 и в 1484 г.; Спенсер видит в сочинениях Чосера чистейший источник английской речи; Сидней превозносит его до небес. В XVII веке Джон Драйден освежает и подновляет его сказки; в XVIII веке на его сочинения обращает внимание Поуп. Наконец, в XIX веке возникает так называемое Чосеровское общество «Chaucer Society», по инициативе Фурниваля (основано в 1867). Цель его - издание критически проверенных текстов сочинений Чосера и изучение биографии поэта.

Заслуги Чосера в истории английской литературы и языка весьма велики. Он первый среди англичан дал образцы истинно художественной поэзии, где повсюду господствует вкус, чувство меры, изящество формы и стиха, повсюду видна рука художника, управляющего своими образами, а не подчиняющегося им, как это часто бывало у средневековых поэтов; везде видно критическое отношение к сюжетам и героям.

В произведениях Чосера уже имеются все главнейшие черты английской национальной поэзии: богатство фантазии, соединённое со здравым смыслом, юмор, наблюдательность, способность к ярким характеристикам, наклонность к подробным описаниям, любовь к контрастам, одним словом, всё, что позднее встречаем в ещё более совершенном виде у Шекспира, Филдинга, Диккенса и др. великих писателей Великобритании. Он придал законченность английскому стиху и довёл до высокой степени изящества литературный язык. Относительно чистоты речи он проявлял всегда особенную заботливость и, не доверяя переписчикам, всегда просматривал лично списки своих сочинений.

В деле создания литературного языка он проявил большую умеренность и здравый смысл, редко употреблял неологизмы и, не стараясь воскресить отжившие выражения, пользовался лишь теми словами, которые вошли во всеобщее употребление. Блеск и красота, которые он сообщил английскому языку, доставили последнему почётное место среди других литературных языков Европы; после Чосера наречия уже утратили всякое значение в литературе. Чосер был первым, начавшим писать на родном языке и прозой, а не по-латыни (например, «The astrolab» - трактат, написанный им в 1391 г. для его сына). Он употребляет здесь национальный язык сознательно, чтобы выразить лучше и точнее свои мысли, а также из патриотического чувства.

Миросозерцание Чосера вполне проникнуто языческим духом и жизнерадостностью эпохи Возрождения; только некоторые средневековые черты и выражения вроде «Св. Венеры», попадающиеся, впрочем, в более ранних произведениях Чосера, свидетельствуют о том, что он ещё не вполне освободился от средневековых воззрений и смешения понятий. С другой стороны, некоторые его мысли о благородстве, о воспитании детей, о войне, характер его патриотизма, чуждого всякой национальной исключительности, сделали бы честь даже человеку XIX века.

Сын лондонского виноторговца, поставлявшего товары ко двору, Джеффри Чосер (13407–1400) в раннем детстве становится придворным пажом, а затем, через свою принадлежность к окружению Джона Гонта, оказывается причастным к перипетиям его судьбы, то получая доходные должности, исполняя дипломатические поручения и Италии, Фландрии, Испании, Франции, а то впадая в немилость и оказываясь не у дел.

Чосер воспитывается в придворной культуре, которая именно теперь приобретает вкус к роскоши, к большему изяществу манер и нравов. Для королевы и придворных дам привозятся заморские ткани, для короля – бархатный жилет, который расшивается по его особому заказу павлинами. Но это уже не французский, а английский двор, который, сменив язык, не хочет отказаться от чтения излюбленных книг. "Роман о Розе", в самом начале 1370-х гг., переложенный Чосером с французского, открывает англоязычную традицию куртуазной поэзии. Впрочем, едва ли не еще ранее им написана "Книга Герцогини", выдержанная в той же манере куртуазного аллегоризма. Ею он откликнулся на смерть своей госпожи, первой жены Джона Гонта, герцога Ланкастерского. Средневековый стиль и жанр не уходят из его поэзии и в дальнейшем: поэмы "Птичий парламент" и "Дом Славы" относятся к рубежу 1370–1380-х гг., т.е. ко времени после посещения им Италии в 1373 и 1378 гг.

Однако после Италии в творчестве Чосера постепенно меняется преобладающая тенденция: стилистика средневековой французской куртуазии уступает место новым ренессансным веяниям, идущим из Италии, и прежде всего влиянию Боккаччо. Вслед ему Чосер в 1384–1386 гг. работает над сборником "Легенды о достославных женщинах", в числе которых Медея, Лукреция, Дидона, Клеопатра. Невзирая на допускавшиеся многими из них отступления от прямой стези добродетели, Чосер славит этих женщин, тем самым отвергая средневековое представление о женщине как о греховном сосуде. Тогда же он пишет роман в стихах "Троил и Хризеида", который следует античному сюжету, разработанному Боккаччо, и уже от Чосера переходит далее, к Шекспиру ("Троил и Крессида").

Первый этап творчества Чосера имел французскую окраску, второй прошел под итальянским влиянием, а третий был собственно английским. С "Кентерберийских рассказов" , к работе над которыми Чосер приступает около 1385 г., продолжая ее до самой смерти, с этого пусть и оставшегося незавершенным сборника начинается новая английская литература.

Если биографическая легенда предполагает встречу Чосера с Петраркой, то относительно его личного знакомства с Боккаччо даже легендарных сведений не имеется. Однако Чосер хорошо знал творения Боккаччо, явно подражал ему, пересказывая его сюжеты, в том числе и в "Кентерберийских рассказах", но только не из "Декамерона" (исключение составляет новелла о Гризельде, которую Чосер знал по латинскому переложению Петрарки). Тем не менее и та и другая книга – сборник рассказов, изобличающий сходство понимания повествовательных задач и общее для обоих писателей стремление к единому плану книги. Остается предположить, что такого рода новеллистический сборник был объективной потребностью художественного сознания, заново осваивающего богатство культурной памяти разговорным словом.

В "Кентерберийских рассказах", как и в "Декамероне", рассказчики не остаются за границами сюжета, они в поле нашего зрения, они – персонажи книги. Однако, в отличие от "Декамерона" и от собственных ранних произведений, Чосер меняет здесь характер аудитории: место рассказывания – не флорентийская вилла и не английский королевский двор, а большая дорога, ведущая из Лондона в Кентербери, куда ежегодно с весной устремляются толпы паломников. Там находится одна из главных национальных святынь – мощи Фомы (Томаса) Беккета, архиепископа кентерберийского, в 1170 г. прямо в соборе принявшего смерть от рыцарей- убийц, посланных королем Генрихом II.

По пути в Кентербери, почти на выезде из Лондона, стоит таверна Табард. В ней сошлись 29 паломников, а с присоединившимся к ним трактирщиком Гарри Бейли их становится 30. Трактирщик подает совет: чтобы скоротать время, пусть каждый повеселит спутников двумя рассказами по пути туда, а "два других вдобавок припасет, / Чтоб рассказать их нам в пути обратном". Общий план сборника, таким образом, предполагал 120 новелл, но реально Чосер успел написать (считая и незавершенные) менее 30. Даже не доведенный до конца, план книги поражает цельностью и последовательностью исполнения. Пестрая толпа людей разных сословий, случайно сошедшихся вместе, представляет все английское общество. Мы, как правило, не знаем их имен. Нам известны только сословная или профессиональная принадлежность рассказчиков: рыцарь, юрист, шкипер, мажордом, плотник, студент, батская ткачиха, повар, монах, купец, сквайр, пристав церковного суда. У Боккаччо новеллы не отражали (или почти не отражали) характеров рассказчиков, ибо и характеров-то еще не было. У Чосера персонажи обмениваются новеллами как репликами в общем разговоре, проявляя себя, отстаивая свою позицию.

Первое представление участников разговора произведено в "Общем прологе" – он дается ко всей книге. Внутри нее каждой новелле предшествует свой пролог, оценивающий рассказанное, а порой и того, кто рассказывает. Гарри Бейли, принявший на себя руководство обществом паломников, в стиле грубоватой шутливости не стесняется в характеристиках. В "Общем прологе" характеристики давал автор – Чосер, который, кстати, тоже смешался с толпой паломников и не сторонним взглядом наблюдает за происходящим, а из самой гущи событий. Это знак его позиции, особенность его повествовательной тонки зрения, которую XIX в. поэт и критик Мэтью Арнольд оценил так:

"Если мы спросим себя, в чем состоит огромное превосходство поэзии Чосера над рыцарским романом, мы обнаружим, что оно возникает благодаря широкому, свободному, непредвзятому, ясному и вместе с тем доброму взгляду на человеческую жизнь, совершенно несвойственному куртуазным поэтам. В отличие от их беспомощности, Чосер обладает властью окинуть взором весь мир с центральной, подлинно человеческой точки зрения".

Сказано точно, но чтобы задуманное стало реальностью, Чосеру нужно было создать новый способ художественного ви́дения, отличный, скажем, от жанра, в котором вполне в духе средневековой традиции писал свою поэму его замечательный современник Уильям Лэнгленд – "Виде́ние о Петре Пахаре". У Лэнгленда тоже предпринята попытка окинуть единым взглядом все жизненное поле, раскинувшееся между Башней Правды и Темницей Зла. Между этими нравственными полюсами разыгрывается аллегория человеческого существования. Сила Лэнгленда заключается в той бытовой убедительности, с которой он дерзает представить отвлеченные понятия, воплощая их в бытовых сценках и узнаваемых жизненных типах. Однако за бытовой живописью Чосера вовсе нет второго, иносказательного плана. Его рыцарь – не воплощенная Доблесть, как мельник – не воплощенная Невоздержанность или какой-либо другой из семи смертных грехов, которые иллюстрирует Лэнгленд.

Аллегорический поэт по самой природе своего жанра прозревает, соотнося предметное, земное с нравственными идеями, узнавая их воплощенными в человеке. Чосер мыслит иначе: он наблюдает и сравнивает. Он соотносит человека не с идеей порока или добродетели, а с другим человеком, в их отношениях пытаясь установить нравственное достоинство каждого. Повествовательный стиль раннего Возрождения в этом смысле сродни ренессансному метафоризму. Новелла не случайно одновременна сонету, и тот и другой жанр занят установлением связей, подобий, взаимных отражений, в которых земной мир раскрывается цельно и небывало подробно. Жанровое зрение в том и в другом случае, разумеется, различно, но в равной мере необычайно остро: сонетное слово предпочитает красоту, новеллистическое – красочность и бытовое разнообразие.

Ни аллегория, ни старый эпос не предполагали подобной сосредоточенности на зримом, вещном, конкретном. В их традиции своей поэмой остался Лэнгленд, с ней порвал Чосер. Своим жанром он выбрал новеллу с ее говорной интонацией и бытовыми подробностями; он нашел для нее подходящий стих – парнорифмованный пятистопный ямб, легкий, распадающийся на двустишия (известные как героический куплет), каждое из которых как будто специально создано, чтобы стать непринужденно речевой формулой, афоризмом. Рождается стиль подробного описания, острых и точных характеристик увиденного, являющий себя сразу же, в "Общем прологе", при первом нашем знакомстве с паломниками:

А с ним болтала батская ткачиха,

На иноходце восседая лихо;

Но и развязностью не скрыть греха –

Она была порядочно глуха.

В тканье была большая мастерица –

Ткачихам гентским в пору подивиться.

Благотворить ей нравилось, но в храм

Пред ней протиснись кто-нибудь из дам, –

Вмиг забывала в яростной гордыне,

О благодушии и благостыне.

Платков на голову могла навесить

К обедне собираясь, фунтов десять,

И все из шелка иль из полотна.

Чулки носила красные она

И башмачки из мягкого сафьяна.

Лицом бойка пригожа и румяна,

Жена завидная она была

И пятерых мужей пережила,

Гурьбы дружков девичьих не считая

(Вокруг нее их увивалась стая).

Пер. И. Кошкина и О. Румера

Все подробности здесь значимые, говорящие – о человеке и о мире, в котором он живет. Ткачиха прибыла из Бата, одного из центров английского сукноделия, находящегося на подъеме и составляющего конкуренцию городам Фландрии, в том числе Генту. Чосер все рассмотрел, все увидел, не пропустив ни цвета чулок, ни сафьяна, из коего изготовлены башмачки, составив достоверное впечатление и о нравственном характере своей героини. Однако, иронизируя, он не торопится с выводами, тем более с осуждением, что, впрочем, не означает, будто он или его герои равнодушны к моральной стороне жизни. Вовсе нет: не забудем о цели, с которой они путешествуют, – они совершают паломничество. Они ищут очищения от накопившихся за зиму грехов. В своей повседневности они могут преследовать разные цели и добиваться их не самыми нравственными способами. Однако каждый из них искренне ужаснулся бы, если бы ему отказано было в возможности покаяния, ибо каждый из них хотел бы верить, что его путь – путь к Богу, даже если он сплошь и рядом оступается на этом пути.

Новелла исследует формы жизни и одновременно традиционные формы литературы, повествующие о жизни. Исследователи не раз обращали внимание на то, что новеллы Чосера следуют самыми разными жанровыми путями: фабльо, рыцарский роман, биография святого, чудо, басня, проповедь. Новелла становится рассказом о существующих способах рассказывания, т.е. осмысления действительности, и именно эти способы она переосмысливает, пародирует. Ничто не отвергается, но существует на правах одной из повествовательных точек зрения – на правах точки зрения персонажа, избирающего для себя тот или иной из бытующих жанров. В то же время сама новелла выражает авторскую точку зрения, тем самым подводя итог, держа в поле своего зрения одновременно и рассказ, и рассказчика. Рассказчики расходятся во мнениях, конфликтуют. Разбуянившийся спьяну мельник путает очередность и врывается со своим малопристойным фабльо о старом плотнике, его юной жене и ее пылких поклонниках. Этот рассказ уязвил мажордома, некогда в молодости бывшего плотником, и он ответил не менее острым случаем о проведенном школярами мельнике.

Кому как не батской ткачихе знать толк в супружеских делах, и ее рассказ открывает цикл из четырех новелл о браке. Одному из рыцарей Круглого стола в наказание за обиду, нанесенную им девице, предстоит либо ответить на вопрос королевы, либо умереть. Вопрос таков: "Что женщина всему предпочитает?" На размышление ему отпущен год. Он странствует, отчаивается, но вот ему встретилась "невзрачная, противная старушка", которая говорит, что научит его правильному ответу, если он обещает исполнить ее первое желание. Выхода нет, он согласен. Подсказанный ответ оказывается верным: "...женщине всего дороже власть / Над мужем..." Рыцарь спасен, однако из огня попадает в полымя, поскольку единственное и неколебимое желание "противной" старушки – иметь его своим мужем. Нарушить данного слова рыцарь не может и, стеная, отправляется на брачное ложе, но здесь его ждет чудо преображения: за верность слову он вознагражден женой, оказавшейся юной, прекрасной, богатой и настолько разумной, что рыцарю ничего не остается, как подчиниться ее воле.

Среди преподнесенных рыцарю уроков есть и такой: "Тот благороден, в ком есть благородство, / А родовитость без него - уродство". Это сказано в ответ на его укоры в том, что ему, благородному рыцарю, предстоит взять в жены женщину низкого происхождения. И если радикально феминистская позиция батской ткачихи в вопросах брака оспаривается последующими рассказчиками (например, студентом, вслед за Боккаччо повествующим о добродетельной Гризельде, или купцом), то эта гуманистическая мудрость не разъединяет, а сближает их. Она венчает собой сюжет, который, по крайней мере формально, относится к рыцарской литературе. Он нс единственный в сборнике, где куртуазная традиция, освоенная новеллистическим словом, становится частью общенациональной культуры. Сборник Чосер открывает новеллой рыцаря, отдавая дань рыцарскому роману как наиболее распространенной и популярной повествовательной форме, предшествующей ему. Впрочем, и сам "Общий пролог" имеет начало, напоминающее о куртуазии своим весенним зачином: пробуждается природа, пробуждаются люди и отправляются в паломничество.

Whan that April with his showres soote

The droughte of March hath perced to the roote...

(Когда апрель обильными дождями

Разрыхлил землю, взрытую ростками...)

Знаменитые строки, ибо ими начинается поэзия на современном английском языке. Впрочем, не вполне еще современном: на среднеанглийском, требующем от современного читателя усилия, а то и перевода. Слова в основном уже знакомые, но их написание и произнесение было другим, архаичным: whan - when, soote – sweet, hath – has, perced – pierced. Язык, кажущийся архаичным сегодня, но для первых читателей, вероятно, смелый до неожиданности, поражающий неологизмами и способностью непринужденно сказать обо всем. Со своими рассказами Чосер из придворных покоев переместился в таверну, что заставило его обновить свой повествовательный стиль, но это не означает, что он принял стиль, привычный в таверне. Он приблизился к слушателям, но и в них предположил способность приблизиться к своему уровню, совершить культурный прорыв.

Он помогает им в этом, позволяя самым разным людям узнавать в своих рассказах свой опыт, свою точку зрения. Исследователи обсуждают, почему столь неравноценны новеллы у Чосера: довольно беспомощные, скучные рядом с блистательными. Как предполагают, Чосер настолько овладел мастерством воссоздания характеров, что, повествуя, он перевоплощается, хотя бы отчасти, в того человека, кому доверил слово, исходит из его возможностей. Разумеется, возможности каждого не остаются без должной оценки. Гарри Бейли – судья достаточно строгий, во всяком случае не терпящий скуки. Многим от него достается, но и другие не молчат. Рыцарь взмолился, изнемогши под бременем трагических жизнеописаний, которыми их потчует монах. Не дали довести до конца новеллу и самому Чосеру с его куртуазным повествованием о сэре Топасе:

"Клянусь крестом, довольно! Нету сил! –

От болтовни такой завяли уши.

Глупей еще не слыхивал я чуши.

А люди тс, должно быть, угорели,

Кому по вкусу эти догтерели".

Остается не вполне ясным, отчего так взбеленился Гарри Бейли: то ли от описательных длиннот, предшествующих самим подвигам, то ли от того стиля, которым несколько пародийно повествует о своем герое Чосер, прибегнувший здесь (в отступление от героического куплета большинства новелл) к доггерелям – разностопной строке, обычной в шутливой поэзии. Во всяком случае остается впечатление, что сами по себе рыцарские сюжеты не потеряли интереса, и рассказ рыцаря, взявшего слово первым, в отличие от пародийного повествования Чосера, имел успех:

Когда закончил рыцарь свой рассказ,

И юные и старые средь нас

Одобрили все выдумку его

За благородство и за мастерство.

По всей видимости, история соперничества двоюродных братьев, царевичей из Фив, Паламона и Арситы, за руку прекрасной Эмилии, являющая собой беглое переложение "Тезеиды" Боккаччо, и ей подобные куртуазные сюжеты для самого Чосера не имели уже того очарования, какое приобрели в глазах менее искушенной аудитории паломников. Высокая поэтическая традиция спустилась в сферу массового вкуса, где она просуществовала достаточно долго, уже на исходе эпохи Возрождения успев свести с ума Доп Кихота.

Чосер внимателен к чужим вкусам, к чужому слову, как бы сказал Μ. М. Бахтин; без этого качества он не стал бы одним из создателей нового повествовательного жанра, уже вполне открытого разговорному разноречию. Чосер не придерживается в духе Средневековья авторитетного слова, непререкаемого и единственного при любых обстоятельствах. Мораль и мудрость у него ситуативны, даже если они опираются на авторитет веры, поскольку звучат из человеческих уст, опосредованы речевым словом. Вот, скажем, в рассказе рыцаря погибает один из друзей-соперников, Арсита, и Эмилия достается Паламону, но как от скорби перейти к новой радости? Является мудрый муж Эгей и поучает:

"Что этот мир, как не долина тьмы,

Где, словно странники, блуждаем мы?

Для отдыха нам смерть дана от Бога".

Об этом говорил еще он много, –

Все для того, чтоб вразумить людей,

Заставить их утешиться скорей.

Средневековая христианская картина мира довольно дерзко предлагается не в качестве абсолютной истины, но лишь как необходимое и полезное в данный момент утешение. В передаче Чосера традиционные мнения, сюжеты и даже жанры звучат совершенно иначе, ибо осложнены новым речевым материалом, видоизменяющим традиционные характеры и устойчивые отношения.

Когда-то, в годы юности, Чосер перелагал на английский язык куртуазный "Роман о Розе". Среди новелл сборника "Кентерберийские рассказы" есть переложение, напоминающее о другом средневековом романе – о Лисе. Это не куртуазный, а сатирический животный эпос. Его эпизодом выглядит история капеллана о неудавшемся похищении петуха Шантиклэра коварным Лисом. Взятый сам по себе этот эпизод мог бы быть сочтен сценкой в духе фабльо, предполагающей моральный вывод. Формально он есть – наставление против льстецов. Однако по ходу событий звучали соображения гораздо более глубокие и личные. Каждый делал свои выводы, рассуждал, иногда вместе с автором пускаясь в сложнейшие умствования, например о свободе воли, или вместе с начитанным Шантиклэром (которому во сне было предупреждение об опасности), припоминая вещие сны у античных авторов.

Нагруженный гуманистической ученостью, сюжет фабльо лишь внешне сохраняет потребность в финальной морали, наивной и плоской по сравнению с тем, что уже довелось услышать. Все более повествовательно важным становится не прямой путь к наставлению, а отклонения от этого пути. С них, собственно, и начинается рассказ, когда, прежде чем представить Шантиклэра, рассказчик подробно излагает жизненные обстоятельства его хозяйки, бедной вдовы, – бытовая раскраска сюжета. Затем самым неожиданным образом быт сменяется цветами гуманистической образованности, неизвестно (да и не важно), каким образом украсившими этот птичий двор. Сюжет не требует особых мотивировок в своей условности, сменилось лишь ее оправдание: раньше сюжет был поводом рассказать назидательную историю, теперь он стал поводом показать рассказывающего человека.

ЧОСЕР, ДЖЕФРИ (Chaucer, Geoffrey) (1344?–1400), виднейший из английских поэтов Средневековья, крупнейшая фигура английской литературы . Предполагают, что он родился между 1340 и 1344 и что местом рождения был Лондон . Джон Чосер, отец Джефри, преуспевающий виноторговец, занимал пост помощника королевского кравчего в Саутгемптоне.

Первая запись, касающаяся Джефри (1357), найдена в расходной книге Элизабет, графини Ольстерской, жены принца Лайонела (одного из сыновей Эдуарда III). О Джефри упоминается как о паже, которому было куплено новое платье. Вероятно, до определения в пажи мальчик учился в лондонской школе: ему полагалось уметь читать и производить простые вычисления, равно как иметь некоторые познания в латыни и даже, возможно, во французском языке . На службе у принца Лайонела систематическое образование мальчика должно было продолжиться на более аристократический манер: теперь ему полагалось уделять особое внимание искусствам, основательнее изучать французский и латынь, а также совершенствоваться в благородных занятиях.

В 1359–1360 Чосер служил в английских войсках во Франции (Столетняя война с перерывами продолжалась на всем протяжении его жизни). Он попал в плен неподалеку от современного Реймса; в начале 1360 за него был заплачен значительный выкуп, и он смог вернуться в Англию . В том же году Чосер снова отправился во Францию, будучи по-прежнему на службе у принца Лайонела, но теперь уже в качестве курьера; это была первая из его многих дипломатических миссий. Затем его имя примерно на семь лет исчезает из хроник. Весьма вероятно, что за это время Чосер женился на Филиппе Роут, которая входила в свиту графини Ольстерской, а на момент свадьбы – в свиту королевы; ее сестра Кэтрин Суинфорд была самой известной любовницей, а затем третьей женой Джона Гонта, четвертого сына Эдуарда III.

В 1367 имя Чосера вновь появляется в документах; на этот раз он упоминается как королевский камердинер; упоминается также, что он получал от короны пенсион. После этого имя Чосера начинает встречаться часто: королевские подарки ему и его жене, очередные пособия, новые назначения, дипломатические поездки. Зафиксировано и чрезвычайно важное для истории литературы поручение Чосеру в 1372 вести переговоры с герцогом Генуи. Этим назначением датируется первая поездка поэта в Италию (точнее, первая, в которой мы можем быть уверены), оказавшая, наряду со второй, в 1378, огромное влияние на творчество Чосера.

В 1374 Чосер получил в безвозмездное пользование дом в Олдгейте и был назначен инспектором таможни Лондонского порта (позже, в 1382, Чосер был назначен также инспектором Малой таможни.) В 1375 ему был пожалован надзор над графством Кент с перечислением в его пользу различных штрафов, налагаемых таможней. С 1376 по 1381 Чосеру дозволялось оставлять заместителя на время отлучек из Лондона, что указывает на важность его служебного положения. Филиппа по-прежнему пользовалась королевским благоволением, и, надо полагать, Джефри делил с ней удачу вплоть до ее смерти около 1387.

Однако существуют очевидные свидетельства того, что еще до смерти Филиппы Чосер неожиданно оказался в стесненных обстоятельствах. В 1386 он лишился дома в Олдгейте и обоих инспекторских постов; кроме того, в 1387–1389 отсутствуют записи о субсидиях, выплаченных поэту, зато неоднократно зафиксированы судебные приказы о выплате им долгов.

В 1389 Чосер был назначен надзирателем королевских работ и оставался на этом посту в течение двух лет. Вероятнее всего, Чосер сам попросил отставки, поскольку служба требовала постоянных разъездов, а поэт был уже немолод. Нет причин предполагать, что он был уволен, не справившись с работой: поэт сразу же получил свое последнее назначение – помощника лесничего Королевского леса в Норт-Питертоне (в Средние века лесничим назывался человек, надзиравший за охотничьими заповедниками). О последующих годах жизни Чосера мы знаем несколько меньше. Записи о выплате жалованья нерегулярны, так что, вероятно, поэту необходимо было брать займы в Казначействе. Тем не менее в 1399 он сумел арендовать на 53 года дом близ Вестминстерского аббатства. В этом доме Джефри Чосер и умер 25 октября 1400.

Произведения Чосера трудно датировать точно. Ранние работы уже предвещают будущее мастерство, но они также и традиционны, и в большой степени экспериментальны; стиль и содержание заимствованы у изысканных французских писателей, бывших тогда в моде при английском дворе. Поэмы любовных грез, аллегорических картин-сновидений (видений) в 14 в. были излюбленным французским жанром. Обычный сюжет: весна, поэт жалуется на бессонницу, потом засыпает с книгой, во сне слагает собственную повесть о любви с аллегорическими картинами – и просыпается.

Поэма Книга герцогини (The Book of the Duchess , 1369) написана в память герцогини Бланш Ланкастерской, первой жены Джона Гонта; это произведение считают первой большой поэмой Чосера. Автор тщательно подражает французским образцам, но его особый дар уже проявляет себя, несмотря на следование традиционной манере: четкость и свежесть декоративного фона, реализм охотничьей сцены вкупе с отвлеченностью картины-сна, переход от стилизованных любовных грез к прочувствованной элегии.

Написанная спустя приблизительно 10 лет поэма Дом славы (House of Fame ) – произведение переходное. В общем плане это французские любовные «видения», поскольку в поэме описан сон и объявлено намерение узнать «любовные вести» из домов Славы и Молвы. Однако по стилю Дом славы – особенно 2-я книга – реалистичен, в поэме различимы голоса Данте, средневековых латинских поэтов и прозаиков, наконец – сочный стиль самого Чосера.

Птичий парламент (Parliament of Fowls ), написанный, по-видимому, в начале 1380-х годов, следует традиционной французской манере в большей степени, чем Дом славы . Однако описание сна (где птицы, собравшись в Валентинов день, ищут себе пару) последовательно реалистическое, присутствует даже политическая сатира, когда «благородные» птицы обсуждают своих избранниц, сообразуясь с правилами куртуазности, а птицы-«мужланы» откровенно и грубо насмехаются над господами.

Незаконченная Легенда о славных женщинах (Legend of Good Women ) – последняя из поэм «любовных видений»; в некотором роде она предвещает Кентерберийские рассказы . Видения помещены в «Пролог» – во всех отношениях лучшую часть поэмы. Майский день, сад, поэт вознес очаровательную весеннюю молитву маргаритке. Он засыпает; ему грезится, что явились бог и богиня любви и налагают на него епитимью за то, что он писал о неверных в любви женщинах. Во искупление поэту велят писать о верных («славных») женах, он соглашается, и на этом кончается пролог. Основные девять рассказов Легенды чересчур однообразны по теме и ныне интересны главным образом тем, что предвосхищают структуру Кентерберийских рассказов .

Поэма Троил и Хризеида (Troilus and Criseyde ) написана раньше Легенды о славных женщинах , однако эта поэма вполне самостоятельна и решительно выходит за рамки жанра любовных видений. Сюжет произведения в большой степени заимствован из Филострато Боккаччо (или, возможно, из сходного французского текста Роман о Троиле и Хризеиде ).

Неизвестно, когда Чосер задумал композицию Кентерберийских рассказов (Cantenbury Tales ). Чосер, с его самобытным талантом, нашел единый сюжет – паломничество к гробнице св. Томаса Бекета в Кентербери. Здесь представлены все характеры позднего Средневековья (кроме короля и знати – они были бы неуместны в подобном странствии).

В этом произведении Чосера представлены все разновидности литературы 14 в.: рыцарские и куртуазные романы, народные сказки, фаблио (истории с грубым юмором), бретонские лэ, басни с персонажами-животными, жития святых, аллегории, проповеди. Иногда поэт включал ранее написанные рассказы, иногда – добавлял новые.

В перечень стихотворных произведений Чосера ныне включено 21 стихотворение, но 5 из них обычно идут с примечанием «авторство сомнительно». Некоторые поддаются датировке. Азбуку (ABC ), религиозные стихи, славящие Святую Деву, надлежит отнести к раннему периоду жизни писателя, поскольку они были написаны «по просьбе Бланш, герцогини Ланкастерской». Юмористические и злободневные стихи можно датировать по содержанию – например Сетованье Чосера на его кошелек (The Complaint of Chaucer to his Purse ) было адресовано вступившему на престол Генриху VI и потому датируется 1399 годом. Любовные стихотворения (их около 10) не удается датировать с уверенностью, хотя по традиционности стиля их можно отнести к раннему периоду. Философские стихотворения по большей части тяготеют к Боэцию, предположить, что они были написаны, когда Чосер жил в Олдгейте.

Чосер сам сообщает, что перевел Роман о Розе . Дошедший до нас перевод (Romaunt of the Rose ) состоит из трех фрагментов; первый обыкновенно приписывают Чосеру, два других, если судить по языку и стилю, ему не принадлежат.

Боэций (Boece ) – перевод с латыни трактата итальянского писателя 6 в. Боэция Утешение философией . Перевод Чосера сухой и педантичный; по мнению большинства критиков, проза Чосера далеко не так блистательна, как его поэзия. Сверх того известно, что кроме латинского оригинала он использовал французский текст, поэтому смысл местами теряется. Другая прозаическая работа, Трактат об астролябии (Treatise on the Astrolabe ), – труд научный, не философский. Это адаптированная для детей латинская версия книги арабского астронома 8 в. Поэт, ставший здесь прозаиком и учителем, простыми и доступными словами разъясняет начальные понятия средневековой астрономии.

Языком Чосера был лондонский диалект его времени. Чосеровские строки текут непринужденно, они разнообразны; поэт мастерски владел и ритмом, и рифмой. В ранних вещах он иногда применял восьмисложные строфы, однако позже использовал более гибкую десятисложную строфу и строфическую «королевскую рифму».

Человек, обладающий титулом отца английской поэзии, самый выдающийся поэт английского Средневековья - Джефри Чосер - был уроженцем Лондона, где появился на свет в семье торговца вином в 1340-1344 гг. Благодаря тому, что отец являлся поставщиком напитков для королевского двора, мальчика назначили пажом невестки Эдварда III. Вполне можно предположить, что Джефри получил образование в одной из городских школ, был грамотным и даже в какой-то степени владел французским и латынью, в противном случае ему бы не досталась придворная должность. Находясь на ней, он не переставал учиться, уделяя больше всего внимания искусству и языкам.

Чосер в 1359 г. был военнослужащим, принимал участие в военных действиях Столетней войны и даже побывал французским пленником. Его выкупил король, но Чосер вынужден был снова возвратиться на фронт уже в качестве курьера, поскольку являлся членом свиты принца. К этому же периоду биографии относится появление его дебютных стихов - в честь дамы, к которой Чосер испытывал безответную страсть.

На протяжении 1360-1367 гг. имя Чосера отсутствует в исторических документах. Вероятнее всего, тогда он связал жизнь с некоей Филиппой Роут, которая имела непосредственное отношение к свите графини Ольстерской, а затем была причислена к королевской свите. Ее супруг, в свою очередь, получил должность сначала камердинера, а впоследствии - оруженосца монарха. В хронике начиная с 1367 г. Чосер присутствует как получатель королевского пенсиона, денег на поездки с дипломатическими целями, подарков.

Первое крупное сочинение – поэма «Книга герцогини» - датируется 1369 г. 70-ые гг. в биографии Джефри Чосера связаны с дипломатической деятельностью. В 1372 г. состоялась его первая поездка в Италию для ведения переговоров с правителем Генуи. Помимо прочего, выучивший тосканский язык дипломат имел возможность познакомиться с творчеством выдающихся флорентийских литераторов - Петрарки , Данте и др. Эта и последующие поездки сыграли немаловажную роль в формировании творческой манеры Чосера. Кроме того, знакомство с совершенно иной атмосферой, образом жизни, явлениями, которые были чужды его родной Англии, заставило его переосмыслить все происходящее.

Получив в 1374 г. от короля дом в Олдгейте и должность таможенного инспектора, он уже в следующем году удостоился повышения, превратился в важную придворную персону, а в свободное от выполнения административных обязанностей время сочинял стихи. С 1379 г. Чосер постоянно жил в английской столице и продолжал активно заниматься творчеством, хотя и был избран в 1386 г. представителем от графства Кент в парламент.

Однако Чосер далеко не всегда был баловнем судьбы. Его жена умерла, и после этого в 1387 г. его лишили инспекторских должностей, пенсиона и дома в Олдгейте, обязали платить долги. С 1389 по 1390 г. поэт являлся надзирателем королевских работ, а затем из-за возраста был назначен помощником лесничего в Норд-Питертоне. Нерегулярное жалование приводило к еще большим долгам, но король смиловался над ним и пожаловал некоторую сумму, позволившему ему арендовать в 1399 г. неподалеку от Вестминстерского аббатства дом. Именно там он и скончался 25 октября 1400 г.

Джефри Чосер был первым, кто нарушил литературную традицию и изначально писал творения на родном языке. Его творчество принято делить на три этапа: французский, итальянский и английский - в зависимости от влияния соответствующих национальных литератур. Начавшийся в конце 80-ых гг. последний этап был ознаменован появлением на свет знаменитых «Кентерберийских рассказов», обессмертивших имя своего автора. Они не были дописаны до конца, но их влияние на национальную литературу и литературный язык оказалось поистине огромным.

Биография

Дже́фри (Дже́ффри, Го́тфрид) Чо́сер (Geoffrey Chaucer; около 1340/1345, Лондон - 25 октября 1400, там же) - английский поэт, «отец английской поэзии». Считается одним из основоположников английской национальной литературы и литературного английского языка, первым начал писать свои сочинения не на латыни, а на родном языке.

Его творчество называют предвосхищающим литературу английского Возрождения. Главным произведением Джеффри Чосера указывают проникнутый реализмом стихотворный сборник новелл «Кентерберийские рассказы».

Любимец муз и королей

Послесловие к книге "Джеффри Чосер. Книга о королеве. Птичий парламент". Перевод с английского, послесловие и комментарии Сергея Александровского. - М.: Время, 2004.

Так жили поэты.

Александр Блок

Довольно долго имени Джеффри Чосера (Geoffrey Chaucer) сопутствовали вполне определенные даты рождения и смерти: 1340 – 1400. Запоминались эти цифры очень легко, и назвавший их студент-филолог мог рассчитывать на заслуженную экзаменационную пятерку. Впоследствии дату рождения стал сопровождать осторожный вопросительный знак. Изданная в 1973-м году «Оксфордская Антология английской литературы» (The Oxford Anthology of English Literature. Volume I. 1973. Oxford University Press, Inc. New York, London, Toronto. Page 119) указывает: «Ок. 1343 – 1400». А один из новейших источников, «Кембриджский Путеводитель по английской литературе» (The Cambridge Guide to Literature in English, by Ian Ousby. Cambridge University Press, 1995. Page 168), сообщает: «Ранее 1346 – 1400». С великими и просто выдающимися поэтами и писателями прошлых веков такое приключалось весьма нередко. О смерти уже прославившегося творца узнавали все просвещенные соплеменники, а зачастую и чужестранцы, но если будущая знаменитость появлялась на свет Божий под не слишком блистательным или не особо приметным кровом, то день этого появления оставался в античные времена памятен лишь самим родителям, а в средние века и эпоху Ренессанса – родителям и священнику, пополнявшему приходские списки соответствующей отметкой. Родители умирали, священники тоже, приходские списки могли со временем затеряться или погибнуть, метрик и паспортов еще не изобрели, а потому, коль скоро именитый автор не сообщал о своем возрасте направо и налево, окружающие постепенно забывали год его рождения, и тот маячил в тумане минувшего довольно смутно.

Кажется, последним по-настоящему крупным европейским писателем, которого постигла подобная участь, оказался поляк Болеслав Прус (1847? – 1912), автор «Фараона» и «Куклы» (Ян Парандовский. «Алхимия слова». Издательство «Прогресс», М., 1972. Стр. 74).

Ни в стихах, ни в прозе Джеффри Чосер не оставил никаких мало-мальски связных сведений о себе. Ученые-литературоведы складывали жизнеописание поэта, как мозаику, перебирая и сопоставляя современные Чосеру документы. И нужно сказать, к началу двадцать первого столетия накопилось достаточно подробностей. Впервые имя Джеффри Чосера упоминается расходной книгой, ведшейся по распоряжению графини Ольстерской, Елизаветы де Берг (Elizabeth de Burgh), с 1356 до 1359 года включительно. В апреле 1357-го юноша (если по-прежнему считать годом рождения 1340-й), или двенадцатилетний отрок (если справедливы новейшие изыскания), числившийся пажом при графине и ее муже Лионеле (Lionel), которого одни источники именуют графом Ольстерским, а другие – принцем, получил от них «куцую куртку, а еще порты со штанинами красной и черной, а такожде башмаки». В середине XIV века разноцветные штанины составляли отличительную черту моды. Согласно той же моде, носки башмаков наверняка были несуразно длинными и лихо загнутыми кверху – пажу графа (или принца) Лионеля надлежало носить обутки не худшие, чем у других порядочных людей.

Лионель, Третий (по другим источникам, Второй) сын короля Эдуарда III, сделался позднее герцогом Кларенсом, а еще позднее, будучи приговорен к смерти и спрошен, какую предпочитает казнь, изрек «утопите меня в винной бочке» – и захлебнулся выдержанной мальвазией…

Сколько времени провел юный Джеффри на этой службе, в точности неведомо. Зато нетрудно понять, каким образом он очутился на ней.

Первые упоминания о семействе Чосеров относятся к XIII веку. Дед поэта уже считался преуспевающим виноторговцем, а отец, родившийся в один год с великим итальянцем Джованни Боккаччо (1313) и звавшийся Джоном Чосером, унаследовал торговлю и приумножил семейное достояние, сделавшись одним из влиятельных лондонских купцов. Ему подобные располагали немалыми богатствами, получали основательное по тем временам – да и по нынешним временам изрядное – образование, пользовались уважением, зачастую занимали довольно важные должности – короче, жили на весьма широкую ногу,– и все же в глазах дворянства эти люди оставались простонародьем; оборотистыми, предприимчивыми выскочками. Кое-кто яростно досадовал на подобное отношение. С течением времени по сельским дорогам Англии начали шнырять лолларды – своеобразные средневековые «интеллигенты-разночинцы», самозваные проповедники, предпринявшие «хождение в народ», хулившие аристократию и монашество на чем свет стоит, объедавшие и опивавшие доверчивых крестьян, кощунственно отпускавшие им грехи, побиравшиеся без зазрения совести и призывавшие ко всеобщему равенству. Расстрига Джон Болл подытожил цели этого движения фразой: «Ничто не идет в Англии на лад, и не пойдет, покуда все не содеется общим, и не будет ни смерда, ни барина, и не станем равны меж собою».

Во все века и времена проповедь повального равенства (идея которого коренится еще в стремлении Люцифера сравняться с Господом) означала одно: дать жестокий укорот любому и всякому, кто превознесся выше скотского уровня, и уничтожить любого и всякого, кто посмеет оному укороту сопротивляться. Витийство лоллардов окончилось в июне 1381 года мятежом Уота Тайлера (Wat Tyler), одним из кратчайших и кровавейших плебейских восстаний, подавленным столь решительно, что лютовать английские смерды и мещане закаялись лет на двести шестьдесят вперед.

(Заметим в скобках: народные заступники начинали, как водится, с уничтожения инородцев, с голландского погрома – уж больно мозолили глаза британскому охлосу преуспевавшие купцы и ремесленники, пересекшие Ла-Манш и осевшие в Англии).

Мятеж и кровопролитие – один из нескольких возможных ответов на пресловутое неравенство. Между прочими есть и ответ, который способны дать лишь действительно хорошие, умные, одаренные выходцы из народа: подняться вровень с теми, кто стоит выше, занять место, не положенное по праву рождения, но подобающее по справедливости.

Именно так и рассудил Чосер-отец, пославший сына учиться в школе при Соборе Св. Павла. Затем перед юным Джеффри открылись два пути: либо поступить в университет – и, всего скорее, стать рукоположенным священником, что значило бы весьма и весьма немало,– либо сделаться пажом в благородном доме и продолжить образование в обществе изысканных, утонченных вельмож, обладавших изрядными познаниями в литературе, художестве, музыке, истории. Джон Чосер хорошенько подумал и отправил Джеффри по второй дороге.

К умному и начитанному ребенку, отпрыску богатого горожанина, отнеслись очень благосклонно. Знакомства и связи, приобретенные Джеффри Чосером на службе у Лионеля и Елизаветы, принесли ему в грядущем огромную пользу, а обнаружившийся в том же грядущем поэтический дар дозволил без труда оставаться на короткой ноге со знатнейшими дворянами до самой смерти.

Когда настал 1359 год, король Эдуард III затеял очередное вторжение во Францию и Чосер отправился туда с королевским войском. Уже были позади знаменитые битвы при Креси (1346) и Пуатье (1356), Столетняя война то притихала, то бушевала пуще прежнего. Где и как ратоборствовал Джеффри Чосер, неведомо. Навряд ли он сражался вообще, ибо стрелять из лука уроженец Лондона и купеческий сын почти наверняка не умел, пехотинцы тогда служили только при обозах, а для конного оруженосца, если исчислять возраст поэта с 1344-45 гг., Чосер был еще млад и хрупок телесно. О рыцарском поясе и подавно говорить не приходится.

До посвящения в рыцари Чосеру оставалось добрых двадцать семь лет…

Пожалуй, можно уверенно утверждать: юный Джеффри по-прежнему считался пажом Лионеля. Довольно скоро, при осаде Реймса, он угодил во французский плен, откуда Чосера и выкупили в марте 1360 года за шестнадцать фунтов стерлингов. Нынче на «фунт» английских «стерлингов» [“sterling” означает «полновесный, чистый» применительно к золоту, серебру, платине, правде и людским достоинствам. The pound sterling буквально переводится как «фунт чистого (золота и т. д.)», а не как фунт несуществующих монет-«стерлингов» ], добавив немного мелочи, в Англии можно выпить двойную порцию (сорок миллилитров) отличного рома «Капитан Морган». А в средние века фунт именно фунту и равнялся: Джон Чосер (менее вероятно, что Лионель) уплатил удачливому французскому ратнику или рыцарю около семи с половиной килограммов чистого золота, и Джеффри Чосер получил свободу – почти одновременно с королем Иоанном Французским, захваченным англичанами при Пуатье. Королевская свобода, надо полагать, обошлась несравненно дороже.

Безусловно, Лионель был очень высокого мнения о достоинствах и надежности своего пажа, ибо, когда спустя шесть месяцев начались переговоры о перемирии, Чосер неоднократно доставлял по его просьбе секретную переписку из Калэ в Англию. О жизни Чосера между 1360 и 1367 годами ведомо среди прочего то, что в конце концов молодой человек поступил на государеву службу. Глупо думать, будто решающую роль играло здесь богатство Чосера-отца, ибо до привередливости взыскательная средневековая знать ни за какие деньги не дозволила бы сыну торговца – пускай даже весьма преуспевающего – спокойно восходить по ступенькам общественной лестницы: не деньги требовались, но ум и талант. И ума, и таланта Чосеру было даровано с избытком.

Джон Чосер скончался в 1366-м. Незадолго до этого Джеффри Чосер сочетался браком с Филиппой де Роэ (Philippa de Roet), дочерью фламандского рыцаря Паона де Роэ, состоявшей в свите королевы (тоже Филиппы). От этого брака родились два сына: Томас (1367) и Льюис (1380).

Около 1367-го могущественным покровителем Чосера – и, вероятно, добрым его другом,– сделался Джон Гонтский (John of Gaunt), пятый (по другим источникам, третий) сын Эдуарда III, влиятельнейший вельможа. Состоя при королевской особе, да еще имея подобного попечителя, Джеффри Чосер мог уже не опасаться за будущее. В 1369 – 1370 гг. Джон Гонтский двинулся походом на северную Францию, и Чосер опять сопровождал английскую рать. В этот раз он, пожалуй, не всегда ограничивался ролью простого наблюдателя, но утверждать этого ни в коем случае нельзя – хотя бы потому, что без крайней, последней нужды настоящие поэты весьма и весьма неохотно подымают оружие против ближнего.

А поэтом Чосер был уже полноправным и достаточно зрелым. После того, как французская культура и французская речь господствовали на британской почве триста лет кряду, английский язык начинал – не без помощи Джеффри Чосера, Джона Гауэра (John Gower) и Вильяма Лэнглэнда (William Langland) понемногу отвоевывать свои природные права. В 1367 году произошло историческое событие: король Эдуард III впервые обратился к парламенту по-английски.

С 1372 по 1377 гг. Чосер неоднократно посещал Италию, Францию и Фландрию, выполняя дипломатические поручения Эдуарда III. У генуэзцев он добился разрешения учредить английский торговый порт, а у флорентийцев испросил для короля немалый денежный заем.

Потом настал июнь 1377-го, Эдуард умер и на престол воссел десятилетний Ричард II, внук покойного государя, единственный уцелевший сын скончавшегося годом ранее Черного Принца.

Впрочем, и при Эдуарде III, и при Ричарде II, и при Генрихе IV поэт получал и должности, и почетные права, и жалованье, и винное довольствие. 20 июня 1367-го ему высочайше назначили пожизненное денежное содержание, составлявшее двадцать фунтов ежегодно, а около 1374-го вручили в долговременное владение каменный дом, причем королевская казна дозволила олдгейтскому обитателю Джеффри Чосеру пользоваться земельным участком и жилищем совершенно бесплатно. Чосер провел там не менее двенадцати лет.

В том же 1374-м Ричард самолично пожаловал Чосера ежедневным кувшином вина из королевских погребов, а Джон Гонтский – десятью фунтами ежегодной пенсии. Вдобавок поэта поставили таможенным надзирателем за вывозом шерсти, а также выделанных кож и невыделанных шкур. Английское овцеводство процветало как никогда, овечья шерсть и шкуры составляли чуть ли не основную статью государственного дохода. Понятно, что лондонский портовый надзиратель, ведавший этой торговлей, числился у короля человеком доверенным, испытанным и всецело надежным.

Полагаем, Чосер исполнял свои обязанности наилучшим образом, ибо четыре года спустя Ричард подтвердил назначенное дедом двадцатифунтовое содержание и прибавил столько же от собственных щедрот. А еще через четыре года Чосера заново утвердили на месте портового надзирателя и дозволили выбрать себе помощника. Однако в 1380-м приключилась неприятность, которая, по-видимому, стоила поэту немалых треволнений и страхов. Джеффри Чосера обвинили ни много ни мало, в том, что он, якобы, похитил и обесчестил (raptus) некую Сесили Шампэнь (Cecily Champain или Chaumpaigne). Обвинение серьезное как по нынешним, так и по тогдашним временам, и ничего доброго преступнику не сулящее.

Воспоследовало судебное разбирательство. По счастью, Сесили Шампэнь оказалась разумной особой, не склонной к лишним измышлениям. Она подписала документ, свидетельствовавший: ни к похищению, ни к чему-либо иному господин портовый надзиратель ни малейшего касательства не имел. Но душевная встряска Чосеру выпала, конечно, изрядная.

Мать Чосера, вскоре после кончины отца сочетавшаяся новым браком и звавшаяся по мужу Агнесса Коптон (Agnes Copton), умерла в 1381-м. Немного времени спустя, летом, вездесущие лолларды исхитрились-таки подстрекнуть английский плебс к мятежу.

По словам английского историка А. Л. Мортона (заядлого марксиста, члена Британской коммунистической партии, отнюдь не склонного «клеветать» на плебс), «восстание 1381-го было устроено людьми, уже в известной степени завоевавшими себе свободу и благосостояние, но требовавшими большего» (A People’s History of England by A. L. Morton. 1984. Lawrence & Wishart Ltd. London. Pages 121 – 122). Возглавляемые Уотом Тайлером, крестьяне и ремесленники двинулись на Кентербери, прикончили тамошнего архиепископа и растерзали шерифа, совершая попутно великое множество менее памятных, но весьма впечатляющих зверств.

Дабы вполне оценить размах «народного подвига», вспомним: Кентербери был местом ежегодного паломничества, одной из английских – да и заморских тоже – святынь. Десятки тысяч пилигримов отправлялись по весне поклониться чудотворным мощам Св. Фомы Бекета (St. Thomas a Becket) – тоже кентерберийского архиепископа, тоже убитого прямо в храме, только не столь варварски, людьми Генриха II.

По другим источникам, злополучный архиепископ искал убежища в Лондонском Тауэре, откуда крестьяне выволокли его, добравшись до столицы, и обезглавили. Достигнув Лондона, мятежники учинили неистовый разгром. Хроники сообщают, что для начала растерзали еще 150 иностранцев, независимо от того, были несчастные голландцами, или нет. Правда, вышеупомянутый Мортон резонно замечает: всего скорее избиением пришлецов занялись не крестьяне, а безродные лондонские обыватели, воспользовавшиеся удобным случаем. О количестве убитых мятежниками англичан судить затруднительно, смело предположим: оно было большим.

Доподлинно известно: жилище Джона Гонтского разграбили, среди несчетных прочих, не оставив ни одеяла, ни полотенца, ни кубка, и затем подожгли. Владелец дома успел укрыться и уцелел.

Как обошлись крестьяне с домом Джеффри Чосера, в точности неведомо, но едва ли разбушевавшиеся герои обделили вниманием обитель столь важной шишки – таможенного надзирателя, бывшего довольно близким другом ненавистному королевскому дядюшке, Джону Гонтскому.

Потом вожак восставших Уот Тайлер потребовал встречи с четырнадцатилетним государем, только что женившимся на Анне Богемской. Встреча состоялась. Предводитель эссекских головорезов повел себя настоль разнузданно и нагло, что долго крепившийся и скрипевший зубами лондонский лорд-мэр не выдержал. На смачный плевок, направленный под ноги королю Ричарду, лорд-мэр ответил добрым ударом клинка. Тайлер повалился мертвым.

По иным свидетельствам, находившийся в свите короля уроженец графства Кент воскликнул: «Да это же знаменитый ворюга и живодер из моих краев!» Осерчавший Тайлер кинулся на невежу с ножом и был немедля зарублен.

Ричард II обратился к мятежникам и произнес: «Ваш предводитель погиб. Ступайте со мной, ибо ваш предводитель – я».

Но чтобы окончательно смирить распоясавшихся уголовников, чьи ропщущие банды разбрелись по английским градам и весям, потребовались не только исторические слова, но и весьма суровые действия.

Через четыре или пять лет Чосер оставил почетную таможенную службу и поселился в графстве Кент, на недолгое время сделавшись мировым судьей. В 1386-м поэта посвятили в рыцари графства (knight of the shire) и выбрали парламентским представителем. Неизвестно, сколь удачно исполнял Чосер эту новую обязанность, ибо заседание 1386 года оказалось для него первым и последним. То ли поэта не пожелали переизбрать на следующий срок, то ли сам он почуял, что политическое витийство не по нем – остается лишь догадываться.

Возможно, уже болела жена, скончавшаяся годом позже, и Чосеру попросту было не до парламентских прений.

Не исключаем также, что одной из причин оказалась утрата Ричардом нераздельной, истинной власти. Несколько вельмож навязали себя юному венценосцу в качестве личных советников и, по сути, начали заправлять Англией самостоятельно. Многим прежним государевым любимцам приходилось тогда несладко. Несколько человек, на которых король особо полагался, лишились голов. Среди казненных был и Томас Эск (Thomas Usk), поэт, преклонявшийся перед Чосером и подражавший ему.

Все же три года спустя (1389) Ричард II достиг вожделенного совершеннолетия, указал Глостеру и его приспешникам на дверь и воцарился вновь. Государь немедля назначил Джеффри Чосера смотрителем королевских строительных работ (Clerk of the King’s Works), каковую обязанность поэт исправно исполнял до 1391 г. включительно.

Работа выпала хлопотная и тревожная. Чосер отвечал теперь за надлежащую исправность и сохранность королевских резиденций – а было их ровным счетом десять. На его плечи ложилось обустройство ристалищ во время рыцарских турниров, починка и возведение стен, а также рытье и очистка сточных канав по берегу Темзы – на весьма протяженном приречном участке меж Вулиджем и Гринвичем.

Должности подобного рода оставляют человеку более нежели скудный досуг. Доводилось присматривать за работами, составлять нескончаемые отчеты, перечни, требования, принимать расписки, зорко следить за подчиненными и рабочими, покупать, перевозить и размещать по складам необходимые припасы. И непрерывно разъезжать по служебным надобностям. Для поэта подобный образ жизни губителен. Очень скоро Чосера подстерегли на дороге и ограбили. Взяли разбойники весьма изрядно: лошадь, имущество и деньги – двадцать фунтов, шесть шиллингов и восемь пенсов. Случилось это в лесистом Суррее.

Правда, разбойников поймали, судили и, по всей вероятности, повесили – но убыток в размере, превышавшем одно из назначенных ежегодных содержаний, Чосеру этим не возместили.

Через год приключилось новое ограбление (или два – судебные документы гласят по-разному). На этот раз Джеффри Чосер лишился девятнадцати фунтов сорока трех пенсов.

Терпение поэта лопнуло, Чосер подал в отставку с почетной, но столь беспокойной и убыточной службы.

Ему явно хотелось отдыха и тишины. Смело предположим, что должность младшего королевского лесничего в Северном Петертоне (North Petherton), полученная чуть позже, стала для Чосера желанной спокойной заводью.

Два года спустя поэт получает из королевских рук десять фунтов «за оказанные услуги», в 1394-м – еще одно двадцатифунтовое пожизненное содержание, причитающееся ежегодно, а через двенадцать месяцев – пожизненное винное довольствие, равнявшееся «большой бочке» (tun), или двумстам пятидесяти двум галлонам (примерно тысяче ста сорока литрам) ежегодно. В 1399-м Генрих IV подтвердил финансовые права и привилегии, дарованные Джеффри Чосеру его предшественниками, добавив от себя сорок фунтов ежегодного содержания.

Последний год жизни Чосер провел в небольшом доме по соседству с Вестминстерским аббатством.

Читатель наверняка недоумевает. Позвольте, скажет он, ведь перед нами – послужной список добросовестного и удачливого чиновника. И – ни слова о творчестве!

Напоминаем: Чосеровское жизнеописание составлялось лишь по государственным, частным и конторским документам той поры, а такие бумаги – не самый обильный источник сведений о поэзии.

Здесь возникает вопрос: а зачем, собственно, Джеффри Чосер, унаследовавший после отца вполне приличное состояние, служил вообще? Для современного нам поэта пойти на службу означает лишиться всякой возможности спокойно думать и писать. Поэты исхитряются нынче зарабатывать на жизнь разнообразнейшими способами, а постоянно служат лишь в совсем безвыходном положении.

Дорогой читатель, это нынче, во времена почти всемирного всеобщего равноправия, требуется просиживать офисное кресло по десять-двенадцать часов ежедневно. При монархиях же рабочий день государственного чиновника (за редкими исключениями – вспомним «строительные работы», коими заведывал Чосер) составлял – везде: в России, Австрии, Англии, Германии, где угодно – четыре или пять часов. Не верите – внимательно перечитайте хотя бы Гончаровскую «Обыкновенную историю» или Гоголевскую «Шинель». Ни Гоголя, ни Гончарова не упрекнешь в приукрашивании действительности.

В средние же века служебное время было, скорее всего, еще короче, а доходы – куда значительнее (двадцать фунтов золота в год, чуть больше девяти килограммов – отнюдь не плохо). Но вряд ли Чосером руководили корыстные соображения, хотя на этом настаивают многие английские исследователи, утверждающие: поэт искал себе источник заработка.

Выдвигается, кстати, весьма убедительный довод: профессиональный литератор попросту не мог бы существовать в тогдашней Англии, где, по словам Томаса Мора (Thomas More) даже около 1533 г. шесть человек из десяти оставались полностью неграмотны. А профессиональный литератор всецело зависит от наличия многочисленной читающей публики, готовой платить за его произведения.

Увы, это действительно так. Но даже при всеобщей грамотности число просвещенных читателей может ограничиваться несколькими сотнями, в лучшем случае тысячами – нам ли, живущим в эпоху телевидения, не знать об этом? И когда современный нам литератор идет служить, он продается в кабалу ради пропитания и хотя бы скудного достатка.

Однако семейный достаток Чосеров отнюдь не назовешь ни скудным, ни ограниченным. Зачем же Джеффри Чосер прослужил почти всю свою сознательную жизнь? Ведь человек, наделенный подобным талантом, не может быть алчен по натуре. Вспомним, о чем озадаченно спрашивает Вергилий латинского поэта Стация, томившегося в чистилище среди скупцов и расточителей:

«Как это у тебя в груди могла Жить скупость рядом с мудростью, чья сила Усердием умножена была?» (Данте. «Божественная Комедия». Чистилище, песнь 22, ст. 22 – 24. Перевод М. Лозинского )

И Стаций с улыбкой отвечает: я маялся отнюдь не за скупость, а за второй, противоположный грех – расточительство. Поэт-скупердяй и впрямь редкость. А жадный гений, готовый лишних денег ради пожертвовать драгоценным досугом – явление невозможное.

В России, спустя четыре столетия, добровольно служил и занимал важные государственные должности Гавриил Романович Державин. Однако С. Аверинцев справедливо говорит об «обостренно совестливом отношении Державина к своей обязанности как сенатора стоять за правду. Ради этого он ссорился с сильными мира сего и навлекал на себя раздражение императрицы; ради этого он, что гораздо больше, готов был пожертвовать занятиями поэзией» (В кн.: Г. Державин. «Оды». Лениздат, 1985. Стр. 14).

Но исступленным правдоискателем, да еще готовым ради государственных обязанностей придушить ниспосланный ему Божий дар, Чосера назвать нельзя – иначе вряд ли английского поэта потерпели бы на службе трое королей кряду. Гавриила Державина в немалой мере подстегивала память о собственных бедствиях, испытанных в начале жизненного пути. Молодой Гавриил Романович и мыкался, и мучился от безденежья, и регулярно играл в карты, надеясь хоть немного выиграть – и выигрывал, даже весьма существенные суммы. Короче, на собственной шкуре прочувствовал, каково достается бедняку.

Чосер же отродясь не ведал бедности – кошелек его заметно исхудал разве что в последние месяцы Чосеровского земного бытия, – и азартных игр отнюдь не жаловал («Поскольку я – любитель книг, / Не любящий тавлей и зерни…» – «Книга о королеве»), и правды-матки не искал, а служить исключительно за мзду не пошел бы, скорее всего, никогда.

Не пошел бы такой талант в услужение и ради сомнительной радости околачиваться подле титулованных и даже венценосных особ – чересчур уж хорошо сознавал он собственное, свыше дарованное, а не людьми пожалованное превосходство. Мы полагаем, что Чосером руководило третье, совершенно понятное соображение. Остаться в той среде, в которой он родился, означало скоротать век среди простых и предельно ограниченных, если не откровенно тупых горожан, бесконечно чуждых искусству, полностью безразличных ко всему, чем единственно и желал жить на свете Джеффри Чосер.

Через четыре с половиной столетия выдающийся русский поэт Алексей Кольцов будет задавлен и загублен сиволапой купеческой средой, вырваться из коей он то ли не смог, то ли не решился.

«Мечтатель, поэтическая натура, чуткая и впечатлительная душа, Кольцов был погружен в дела низменного торга, в суды-пересуды купцов, в скотные дворы, в лукавство и азарт купли-продажи… Другой воронежский поэт, Никитин, торговал в свечной лавке и ходил с лотком по базару…» (Лев Озеров. «Прелесть и сила необъятная». В кн.: А. В. Кольцов. Стихотворения. М., 1988).

С лотком по базару Джеффри Чосер ходил бы навряд ли, но «делами низменного торга» занимался бы вынужденно, а «суды-пересуды» самодовольных зажиточных болванов способны довести человека «с умом и талантом» (слова Пушкина) до исступления – и уж, во всяком случае, поэтическому раздумью не способствуют. Припомним: Джон Чосер для того и давал своему ребенку отменное образование, чтобы тот поднялся как можно выше. Впрочем, отец руководствовался расчетами чисто практическими – он понятия не имел, кого породил.

Но сын, великий английский поэт Джеффри Чосер, прекрасно видел и понимал, что светская средневековая культура ценилась и цвела исключительно в аристократических кругах. Приверженцы и поборники «народного творчества» могут заявлять все, что им угодно – дальше фабльо, шванков и похабных частушек так называемый «народ» не шел никогда и ни в одной стране.

А кто шел – немедля «отрывался от народа» и становился автором. Ежели этому автору не везло, позднейшие исследователи вынужденно причисляли его к «неизвестным» или «безымянным».

И Чосер не щадил усилий, дабы оставаться там, наверху – где его любили, чтили, читали и отлично знали.

Есть очень плодовитые поэты и писатели, имена которых устойчиво сопрягаются в читательском сознании лишь с одной книгой. Говорим «Сервантес» – подразумеваем «Дон-Кихот», говорим «Дефо» – подразумеваем «Робинзон Крузо». Точно так же воспринимается – по крайней мере, за пределами Соединенного Королевства,– имя Джеффри Чосера: «О, “Кентерберийские рассказы”!»

Между тем, огромное сочинение, замысел которого был навеян Чосеру «Декамероном», осталось даже не дописанным до середины. Богомольцы, направлявшиеся в Кентербери, должны были, по воле Чосера, поведать своим спутникам по две истории, а того, чья повесть окажется наилучшей – угостить обильным ужином после возвращения в Лондон. Чосер довел своих героев до Кентербери, однако ни обратный путь, ни ужин изобразить уже не успел.

К тому же, «Кентерберийские рассказы», при всех неоспоримых блистательных достоинствах, интересны в наше время главным образом историку-медиевисту либо литературоведу. Их изучают на филологических факультетах, «проходят» – но впоследствии почти не перечитывают. Это «превосходная рифмованная проза» (слова Евг. Витковского), блестящая череда жанровых зарисовок, сообщающих мелкие и крупные бытовые подробности, описывающих одежду, обычаи, нравы, манеры и замашки. В общем, весьма хороший роман, прекрасный справочник по английскому средневековью, изложенный стихотворными столбцами.

Совсем недавно британцы учредили в Кентербери своеобразную службу театрализованных экскурсий. Навстречу туристам выходит актер, изображающий Джеффри Чосера, и ведет приезжих по старинным улочкам, декламируя уместные отрывки из поэмы. Другие актеры, одетые паломниками, разыгрывают в лицах отдельные сцены «Кентерберийских рассказов». Для многих гостей это представление под открытым небом становится единственным более-менее близким знакомством с великим английским поэтом.

«Кентерберийские рассказы» – последнее крупное создание Джеффри Чосера. Начальные наброски относятся еще к 70-м годам XIV века, однако главная работа была все же проделана между 1392-м и 1400-м.

В любой работе о Джеффри Чосере – и маленькой заметке, и пространной статье, и объемистой монографии – «Кентерберийским рассказам» неизменно уделяется львиная доля внимания. О ранних же Чосеровских произведениях и в зарубежной, и в нашей отечественной литературе издавна принято говорить гораздо короче – точно речь идет об ученичестве или, в лучшем случае, о дальних подступах к «настоящему».

Это ни в коем случае не соответствует истине.

Между 1367-м и 1370-м Джеффри Чосер сочиняет множество стихотворений, не сохранившихся для потомства, и перелагает на английский – правда, не полностью, – рифмованный «Роман о розе», возникший в предшествовавшем столетии, одну из наиболее прославленных в то время книг.

Принадлежность этого перевода Чосеру долгое время ставилась британскими литературоведами под сомнение. Однако выяснилось: около 1385-го известный французский поэт Эсташ Дешан (Eustache Deschamps) прислал британскому собрату восторженные стихи, восхваляющие «великого переводчика, благородного Джеффри Чосера».

Помимо «Романа о розе» и прозаического трактата «Философское утешение», написанного латинским автором Боэцием, сколько-нибудь крупных переводов за Чосером не числилось, да и эпитетом «великий» навряд ли наградили бы за что-то незначительное. Правда, некий Джон Шерли (John Shirley), торговавший в XV веке – поэта уже не было в живых – рукописями знаменитых сочинений, пополнил Чосеровские книги многими апокрифами. Но Эсташ Дешан выразил свое отношение к Джеффри Чосеру задолго до этого, да и сам Чосер, человек не только избыточно честный, но и склонный то и дело иронизировать по собственному адресу, мало похож на плагиатора, способного невозмутимо принимать незаслуженные похвалы. Несомненно, английский текст «Романа о розе» создан Джеффри Чосером. Но все же главное тогдашнее произведение – «Книга о королеве» (The Boke of the Duchesse). Считается, что Чосер написал ее, дабы в изящной, утонченной аллегории увековечить память герцогини Ланкастерской, первой жены Джона Гонтского.

Сюжет поэмы несложен. Измученный бессонницей повествователь засыпает, прочитав пространный отрывок из Овидиевых «Метаморфоз» – предание об Алкионе и Кеике. Во сне он встречает безутешно скорбящего Черного Рыцаря, и тот излагает историю своей непоправимой утраты.

Судя по беседе повествователя с Черным Рыцарем, отношения между Чосером и Джоном Гонтским действительно были весьма дружескими – кое-где прорываются фразы откровенно фамильярные. Поскольку между смертью Белянки (Blanche) Ланкастерской и появлением «Книги о королеве» прошло полтора-два года, печаль овдовевшего супруга уже успела утихнуть, и легкая ирония касаемо преувеличенно глубокой скорби, очевидно, принималась уже вполне благосклонно.

В отличие от Черного Рыцаря, Джон Гонтский не остался безутешен, последовал совету Чосера («Воспрянь,– ответил я,– не горби / Спины! Возможно повстречать / Любовь не меньшую опять!») и женился еще дважды. В свите его третьей супруги состояла некоторое время Филиппа, жена Чосера. Но первоначально вдовец, наверное, и впрямь готовился наложить на себя руки.

Поэмы-видения, или поэмы-сновидения, вообще были чрезвычайно распространены в средние века (известная поэма Лэнгленда так, например и звалась: «Видение Петра-пахаря»). Этот прием дозволял описывать самые невероятные события без лишних комментариев, ибо видения ниспосылаются свыше, а со сновидением вообще просто – приснилось так, и все тут.

Чосер посвятил поэму Джону Гонтскому. Поэтому считается, что «Книге о королеве» надлежало увековечить образ Белянки Ланкастерской – и только. Позволим себе не вполне согласиться с этим суждением.

Во-первых, стихотворения и поэмы «на случай» – счастливый либо трагический, пишутся «по горячим следам» случившегося. Но ведь между смертью герцогини и началом работы над «Книгой о королеве» миновал целый год, и сама работа длилась не меньше года. Предвидим возражение: «Книга» создавалась не «на случай», а «в память» – посему торопиться Чосеру было незачем.

Резонное возражение. И героиню в подлиннике зовут White – буквальный перевод французского имени Blanche. И права у аллегории особые: действие может происходить в краях, напоминающих некий слой «инобытия» (выражение Даниила Андреева), а скорбящий Черный Рыцарь может оказаться королем, а юница Белоснежка – существом почти неземным.

Однако нигде, ни разу не говорится, что Белоснежка стала женой Черного Рыцаря!

Это немаловажно. Воспевая достоинства покойной герцогини, следовало бы превозносить ее супружеские добродетели, по крайности, упомянуть о них – но этого-то у Чосера и нет. Повесть, изложенная Черным Рыцарем, за вычетом развязки – повесть о восторженном юношеском поклонении красоте, доброте, уму и невинности, рассказ о борьбе с недоброй судьбой и о понесенной утрате. Безутешный рассказчик излагает автору историю так называемой «рыцарской любви», т. е., служения прекрасной даме либо девице. Этому служению полагалось быть всецело бескорыстным. Средневековый рыцарь мог любить прекрасную девушку, но «странною любовью» (выражение Лермонтова): поклоняться предмету своего обожания, совершать подвиги для вящей девичьей (или дамской) славы, преломлять во имя любви копья на турнирах или в дорожных поединках – но и только.

Женился рыцарь, как правило, на другой.

Преспокойно можно было служить и замужней особе, превознося ее достоинства точно таким же образом, и ничего не ожидая взамен. Подобное служение даже супружеской ревности в муже не вызывало.

Сложнейшая игра, именовавшаяся «рыцарской любовью», имела множество условий и правил, игра эта создавалась веками и являла собою изысканный, во многом здоровый противовес окружающему зверству и дремучей дикости. Облагораживая натуры, она волей-неволей понуждала рыцаря думать: а что сказала бы о моем поступке прекрасная госпожа?

Именно сия игра породила задолго до Чосера утонченную и блистательную поэзию трубадуров, изобилующую истинными шедеврами любовной лирики, ничуть не потерявшими в выразительности и поныне.

Нам кажется, что вторая часть «Книги о королеве» – достаточно отвлеченное, превосходное, подробное, очень живое описание рыцарской любви – точнее, идеальной рыцарской любви, любви, о коей лишь и можно сказать «неземная». Перед нами – аллегорическая поэма о возвышеннейшем чувстве, сознательно культивировавшемся аристократами средних веков и ушедшем в историю вместе со средними веками. Смерть герцогини Ланкастерской была, вероятно, толчком к работе, но, судя по тексту, предметом воспевания Белянка в итоге не стала. Кстати, оплакивать умершую возлюбленную Черный Рыцарь явно учился у Франческо Петрарки – отдельные строки даже звучат мягкой, очень доброжелательной пародией на сонеты великого итальянца.

Думается, поэма посвящена Джону Гонтскому по соображениям просто дружеским – и более нежели понятным.

Написанный десятью или двенадцатью годами позже «Птичий парламент» (The Parlement of Foules) – самая настоящая басня: огромная, изложенная задорно, весело, и безо всякой навязчивой морали. И здесь перед нами тоже поэма-сновидение, которой предпосланы элегический зачин и неспешная, торжественная завязка.

Предполагают, что «Птичий парламент» посвящен свадьбе Ричарда II и Анны Богемской, но это предположение кажется нам не вполне обоснованным, ибо в поэме речь идет не о счастливом браке, а о безуспешном соперничестве трех орлов и откровенном нежелании орлицы выбрать себе супруга – вопреки настояниям Природы-матери. Сюжет, согласитесь, весьма далекий от свадебного.

Да и едва ли Чосер позволил бы себе насмешливые стихотворные вольности касаемо королевской свадьбы, тем паче, что королю тогда исполнилось лишь четырнадцать, и неведомо, как воспринял бы только что женившийся подросток самую безобидную шутку по столь важному для него поводу.

Скорее всего, здесь надлежит говорить о пародии на парламентские прения и о мягкой иронии по поводу рыцарской любви. А довольно продолжительное странствие по увиденному во сне парку дозволило сызнова вспоминать о мифических героях и обнаруживать неотъемлемо важное для средневекового поэта знакомство с латинскими авторами.

Если до 1373-го в творчестве Чосера сказывалось, главным образом, латинское и французское влияние, то непосредственное и близкое знакомство с итальянской культурой давало знать о себе во все последующие годы. Больше всех Чосер был обязан Данте Алигьери, Франческо Петрарке и, особенно, Джованни Боккаччо – именно из Боккаччо, точнее, из его Il Filostrato, заимствован сюжет любовной поэмы «Троил и Крессида» (Troilus and Criseyde), вышедшей на русском языке два года назад в переводе Марины Бородицкой.

Но сам Чосер нигде и ни разу не упоминает о заимствованиях у Боккаччо, хотя, как справедливо утверждает Ян Оусби, «задолжал тому неимоверно». Впрочем, по словам того же Оусби, хоть повесть Боккаччо и хороша, но в «Троиле и Крессиде» Чосер сделал по сравнению с нею немалый шаг вперед, создав гораздо более живые характеры, и гораздо глубже проникая в подоплеку их поступков.

Около 1378–1381 Чосер пишет пространную поэму «Обитель Славы» (The House of Fame) и несколько меньших произведений. К сожалению, «Обитель Славы», подобно созданным пятью годами позже и еще более пространным «Преданиям о достойных женщинах» (The Legend of Good Women), подобно прославленным «Кентерберийским рассказам», осталась, увы, незавершенной.

Книги, предшествовавшие «Кентерберийским рассказам», отличаются высокой – даже более высокой, нежели сами «Рассказы» – поэтичностью, изобилуют сложными, красочными образами, афоризмами, аллюзиями библейскими и античными. Джеффри Чосером зачитывались и вся просвещенная Англия, и – Эсташ Дешан тому свидетель – многие иностранцы, любившие литературу и знавшие английский. Это стихи, кои всегда возможно читать не как источник любопытных сведений, а именно как великолепные стихи – так поныне читают, например, сонеты старшего Чосеровского современника Франческо Петрарки, или бессмертную поэму старшего современника Петрарки, великого флорентийца Данте Алигьери.

Точно датировать произведения Чосера невозможно – единственное исключение составляет «Книга о королеве». Время возникновения той или иной поэмы или баллады указывается предположительно – чтобы не сказать гадательно. Если Чосеровская чиновничья карьера с подробностями представлена в документах XIV века, то составить хотя бы краткую поэтическую биографию замечательного современника никому и в голову не приходило, хотя кроме Эсташа Дешана, о Чосере слагал хвалебные стихи Джон Гауэр (см. соответствующее место в написанной по-английски поэме Гауэра “Confession Amantis”).

Стихи, написанные прежде «Кентерберийских рассказов», пользовались неизменным успехом и стяжали всеобщее признание. Почти столетие спустя, в 1477 году, предприимчивый английский первопечатник Вильям Кэкстон (William Caxton) клал начало своей деятельности, публикуя самые ходкие книги, покупавшиеся нарасхват. И ранние Чосеровские поэмы Кэкстон издал немедля, наравне с «Троянскими повестями», «Афоризмами и наставлениями философов», а также знаменитой, тогда еще «свежеиспеченной» «Смертью Артура» (Le Morte d’Arthure), принадлежащей перу Томаса Мэлори (Thomas Malory) и появившейся ровно веком позднее «Книги о королеве».

Около 1392-го Чосер сочиняет свой «Трактат об астролябии» (The Treatise of the Astrolabe), который посвящает младшему сыну Льюису.

Работы над «Кентерберийскими расказами», начатой где-то в середине 1370-х, поэт не прекращал до самой смерти.

Чосера называли «утренней звездой» английской литературы. Пусть верующий читатель не смущается этим почетным титулом – даже Джон Мильтон говорит о Спасителе: «Денница наша» («Возвращенный Рай», книга первая), а предводитель богоотступных аггелов утратил право на столь блистательное имя сразу же после своего низвержения с Небес – это известно хотя бы из того же Мильтона. Блистательное имя Чосером заслужено вполне. Поэтические достоинства его творений говорят сами за себя. Но этого мало. Именно Чосер сделал для английской литературы то, что Ломоносов и Тредиаковский совершили для русской – и даже больше, ибо именно Чосер ввел не только силлабо-тонический, но и рифмованный стих, пришедший на смену силлабическому и аллитерационному.

И семистрочная строфа, им изобретенная, поныне зовется Чосеровой (Chaucerian stanza). Рифменная схема a b a b b c c чрезвычайно упруга и выразительна, Чосерова строфа как будто создана для поэзии афористической, изобилующей фразами, кои со временем становятся крылатыми.

Впрочем, и в английском, и в отечественном литературоведении за ней закрепилось второе название: Королевская строфа (Rhyme Royal). Произошло сие оттого, что Чосеровой строфой написал свою поэму The Kingis Quair ученик и подражатель Джеффри Чосера, шотландский король Иаков Первый (James I of Scotland), – надо отметить, что Иаков находился в то время в плену у англичан, читал по-английски и на латыни, однако писал на языке, который ныне принято называть старошотландским. Иаков даже зачин своей книги строит в точности так, как построено начало «Птичьего парламента» Чосера:

В покое спальном я один лежал. Меня внезапно что-то пробудило, И сладкий сон очей моих бежал. О том, о сем я думал через силу, Хотел опять заснуть – не тут-то было, – И чтоб часы ночные скоротать, Я книгу взял и стал ее читать. Ее создателем Боэций был – Науки светоч, века украшенье, Державный муж, что истину любил. Изведал он хулу и поношенье, Но в мудрости обрел он утешенье, Когда судил жестокий рок ему Падение, изгнанье и тюрьму. Перевод А. Петровой

Этой же строфою впоследствии с успехом пользовались Вильям Шекспир (см. поэму «Лукреция»), Томас Уайетт (Thomas Wyatt) и Эдмунд Спенсер (Edmund Spencer).

У Чосера учились, Чосеру подражали такие выдающиеся поэты средневековой Англии, как Джон Лидгейт (John Lydgate), Роберт Генрисон (Robert Henryson), Томас Эск и Джон Гауэр. Из них по крайней мере двое – Лидгейт и Гауэр – считаются безусловными классиками, чьи произведения входят во всякую серьезную хрестоматию или антологию.

С 1399 года поэт поселился в Вестминстере, где и умер 25 октября 1400 года. Последним Чосеровским произведением стала баллада, названная «Чосер пеняет собственному кошельку». Надобно думать, причины для пеней отыскались под занавес довольно веские, невзирая на весьма немалые доходы, полученные прежде. Погребли Джеффри Чосера в Вестминстерском аббатстве. Вокруг Чосеровского надгробия возник впоследствии хорошо известный «уголок поэтов». Англия стала хоронить лучших своих певцов подле места, где упокоились бренные земные останки человека, благодаря таланту и трудам которого английскую литературу впервые назвали великой.