Вклад державина в развитие русской литературы. Роль философской лирики Г.Р. Державина для русской литературы. Собственный путь в литературе

Введение

державин биография ода композиция

Впервые ода «На смерть князя Мещерского» нашла своего читателя в 1779 году, когда была опубликована в журнале «Русский вестник». Стихи были без подписи, но, начинаясь громогласной звукописью и восклицаниями, яркими метафорами и аллегориями, знаменовали рождение новой звезды на небосклоне русского классицизма.

«Глагол времен! Металла звон!

Твой странный глас меня смущает,

Зовет меня, зовет твой стон,

Зовет - и к гробу приближает.

Едва увидел я сей свет,

Уже зубами смерть скрежещет,

Как молнией, косою блещет

И дни мои, как злак, сечет…»

Трудно представить, какой эффект произвело достаточно смелое на тот момент произведение на приверженцев «трёх штилей» и почитателей Монтексьё и Декарта. До этого стихотворения русские поэты-последователи наказов Ломоносова могли только рассуждать о смерти, вечности и капризах судьбы, в то время, как Гавриил Романович Державин своей одой заставил читателей буквально услышать звон погребальных колоколов. Это произведение было написано так, словно тогда ещё неизвестный никому поэт Державин наяву видел ту самую смерть, вынося свою грусть, скорбь и размышления о смысле жизни на суд читателей.

Князь Мещерский, практически никак не проявивший себя, не заслуживший особых чинов и не имевший заслуг перед отечеством, сам по себе был не самым благоприятным объектом для написания оды, по Ломоносову - высокого и самого достойного жанра. Жанр оды «На смерть князя Мещерского», наиболее близок к элегии, стоящей по приоритетам, скорее на периферии классицизма.

Не удивительно, что именно Державин окажется соединительным звеном между эпохами двух гениев - Михаила Васильевича Ломоносова и Александра Сергеевича Пушкина.

Становление Г.Р. Державина, как поэта. Предпосылки к творчеству

А Державин!

Но тут уж творится нечто вовсе несообразное. Тут под могильной плитой "лжеклассицизма" заживо погребен просто огромный поэт, которым всякая иная литература, более памятливая (а следственно, более развитая), гордилась бы по сей день. Не надо скрывать, что и у Державина имеются слабые вещи, хотя бы его трагедии. Но из написанного Державиным должно составить сборник, объемом в 70-- 100 стихотворений, и эта книга спокойно, уверенно станет в одном ряду с Пушкиным, Лермонтовым, Боратынским, Тютчевым.

В. Ходасевич

Из статьи "Слово о полку Игореве"

На момент написания «На смерть князя Мещерского» Гавриле Романовичу Державину было тридцать шесть лет. Происходил Державин из небогатой семьи. Его отец, армейский офицер, жил то в Яранске, то в Ставрополе, под конец в Оренбурге. Родители Державина не обладали образованием, но старались дать детям по возможности лучшее воспитание.

Высшего образования Державин не имел и начал службу простым солдатом, в офицеры вышел поздно. Как говорят, жил буйно и служил ревностно: «Служебная деятельность Державина, вышедшего из «низкой доли» и достигшего министерского кресла и «стула сенатора Российской империи», представляет собой непрерывный ряд подъёмов и самых резких падений. В результате блестяще начавшейся деятельности его во время пугачёвского бунта он был признан «недостойным продолжать военную службу». Губернаторство Державина закончилось отставкой и преданием суду; недолго удержался Державин и в должности секретаря Екатерины II, жаловавшейся, что он «не только грубил при докладах, но и бранился». Павел подвергнул Державина опале «за непристойный ответ», Александр - за то, что «он слишком ревностно служит».

После такой характеристики несложно предугадать стиль и прочие особенности творчества Державина. Вполне возможно было перенести столь яркую и страстную натуру Державина на его произведения. Не раз упомянуто в отечественной исследовательской литературе о вкладе Державина в развитие классицизма:

«Революция в искусстве» захватила и поэзию, которая была скована правилами нормативной поэтики классицизма. Но этот процесс был более трудным, потому что традиции сильнее всего сказывались именно в поэзии. При этом реализм в поэзии проявлял себя иначе, чем в драматургии и прозе, - здесь складывались свои черты нового стиля, новой структуры. Решающий вклад в развитие принципов реалистической лирики был сделан гениальным поэтом XVIII в. Державиным, что в свое время уже отмечал Гуковский: «В самой сущности своего поэтического метода Державин тяготеет к реализму». «Державин выдвинул новый принцип искусства, новый критерий отбора его средств, - принцип индивидуальной выразительности». «Поэтическая система классицизма оказалась радикально разрушенной Державиным»

После дела Державина, как ни странно, пошли в гору. Он поселился в Петербурге, на редкость удачно женился и устроился на неплохую должность в Сенате. Тогда же (во второй половине 70-х годов) начал созревать и поэтический талант Державина, хотя стихи он писал с юности. Его друзьями в то время и на все жизнь стали молодые поэты Василий Капнист, Николай Львов и Иван Хемницер. Знакомство с ними позволило Державину восполнить недостаток образования, исправить многие шероховатости стиля и стихосложения. Ода «На смерть князя Мещерского», еще раз повторюсь, знаменовала рождение нового поэта. Н. В Гоголь о Державине: "Слог у него (Державина) так крупен, как ни у кого из наших поэтов; разъяв анатомическим ножом, увидишь, что это происходит от необыкновенного соединения самых высоких слов с самыми низкими и простыми.» Он необычайно расширил тематический диапазон русской поэзии, в полном смысле слова сблизил поэзию с жизнью.

Но прежде всего Державин сумел посмотреть на мир, на природу глазами простого человека и увидел жизнь не через оптические приспособления теории классицизма, а такой, какой она представлялась взору и слышалась ушам - яркой, многоцветной, постоянно меняющейся. Державин начал рисовать портреты людей. Пусть это было лишь первыми шагами на пути к реалистическому искусству, но важно то, что они были сделаны, и сделаны именно им. Это знаменовало принципиальный отход Державина от канонов классицизма. Ода «На смерть князя Мещерского» является ярким тому подтверждением.

Философия проблематики оды Г.Р. Державина "На смерть князя Мещерского" Ода, привыкшая быть высоким жанром, посвящения которой удостаивались только высокопоставленные лица и первые люди страны, в случае с одой «На смерть князя Мещерского», имеет совсем не традиционный гражданский оттенок. Это скорее элегия. «Непосредственным поводом к ее написанию послужила кончина приятеля Державина, эпикурейца князя А.И. Мещерского, глубоко поразившая поэта своей неожиданностью. На биографической основе вырастает философская проблематика оды, вобравшая в себя просветительские идеи XVIII в.

Тема <#"justify">Ода «На смерть князя Мещерского» имеет, в отличие от каноничных по тем временам, скованным пафосом и торжественностью, произведений, имеет яркую и экспрессивную атмосферу. Видно это в незамысловатой, но такой живой и выразительной структуре, где Державин молниеносно переходит с одной проблемы на другую, то и дело, вворачивая полные выразительности и смысла образы. Проследим композиционное развитие темы.

Итак, в первой строфе, (в экспозиции) видим:

«Глагол времён! металла звон!

Твой страшный глас меня смущает,

Зовёт меня, зовёт твой стон,

Зовёт - и к гробу приближает…» - очевидно, здесь заявлена грозная тема смерти.

Строфа вторая. От смерти не убережется никто на земле:

«Ничто от роковых кохтей,

Никая тварь не убегает:

Монарх и узник - снедь червей,

Гробницы злость стихий снедает…»

Строфа третья. Державин приходит к мрачному выводу о том, что на то и родятся люди, чтобы умереть:

«Скользим мы бездны на краю,

В которую стремглав свалимся;

На то, чтоб умереть, родимся»

«Не мнит лишь смертный умирать

И быть себя он вечным чает;

И жизнь внезапну похищает»

Пятая строфа: вот так внезапно забрала смерть баловня судьбы князя Мещерского.

«Сын роскоши, прохлад и нег,

Куда, Мещерский! ты сокрылся?

Оставил ты сей жизни брег,

К брегам ты мёртвых удалился…»

В строфах шестой, седьмой и восьмой мысль поэта восходит на свою кульминационную вершину: нужно быть готовым к тому, что смерть поджидает каждого человека и на каждом шагу.

«Где стол был яств, там гроб стоит;

Где пиршеств раздавались лики,

Надгробные там воют клики,

И бледна смерть на всех глядит»

И именно здесь возникает самый объемный и значимый образ: "сегодня Бог, а завтра прах". Тем самым Державин оспаривает авторитет религиозных учений, чем, несомненно, производит фурор. Впрочем, Державин оставляет вопрос открытым. Он не знает, что там, за порогом смерти. И что же дальше происходит с человеческой субстанцией, его душой:

Сегодня льстит надежда лестна,

А завтра: где ты, человек?

В заключительных трех строфах - девятой, десятой и одиннадцатой - автор прямо обнаруживает себя. Здесь повествование подходит к финалу, где само собой напрашивается лаконичное логическое завершение. Одно из самых ценных качеств Державина - способность всегда трезво оценивать положение вещей, и эта трезвость сочеталась с лирическим одушевлением его стихов. Прошла молодость, та замечательная пора жизни, когда человек еще не ищет мучительно ответа на вопрос о конечности бытия. Зато теперь, в зрелые годы, автору и его лирическому герою наконец-то стала понятна тщета честолюбивых желаний, одолевавших в молодости. Теперь он "желанием честей размучен".

Как же прозревшему человеку доживать остаток своей жизни? Поэт мыслит смело и мужественно и к этому же призывает своего друга Перфильева и читателей оды. Жизнь, - заключает он, - "мгновенный дар", а коль так, то тем более ее следует хорошо "устроить". Важнее всего в "дверях вечности" сохранить свою душу чистой:

Сей день иль завтра умереть,

Перфильев! должно нам конечно, -

Почто ж терзаться и скорбеть,

Что смертный друг твой жил не вечно?

Жизнь есть небес мгновенный дар;

Устрой ее себе к покою

И с чистою твоей душою

Благословляй судеб удар.

После всего напрашивается вопрос: можно ли назвать эту оду торжественной, величественной, "парящей"? Вопрос, конечно, спорный. Несомненно, она сохраняет, как было принято в этом жанре, высокий эмоциональный настрой. Но у Державина он обусловлен не задачей прославления некоего важного лица, а значительностью и важностью скорбного события, одинаково касающегося всех людей, и больших и малых. Сохраняются композиционная строгость, однородность лексики, ритмическое единообразие, присущие оде. И тем не менее, чистой одой это уже назвать сложно. Поэт озабочен личностной проблемой и стремится ее разрешить: найти выход с помощью художественного слова и образа. Нечтоо совершенно новое: оду - размышление, оду - медитацию. Конечно, Державин был не единственным русским поэтом, разрабатывающим эту форму. Но именно его опыты оказались особенно яркими и значительными. По его стопам пойдет следующее поколение русских лириков и, среди них, М.Н. Муравьев и В.А. Жуковский.

Метрика и тропы

Ода имеет одиннадцать строф, по восемь строк в каждой строфе. На протяжении всего произведения здесь сталкиваются мотивы жизни и смерти. Заявлено это противостояние на разных уровнях поэтики: образа, детали, синтаксической конструкции, ритмического звучания строк и т.д. В оде много тропов, нам напоминающих множественные оксюмороны. Оксюмороны передают неоднозначность наших душевных состояний, чувств и переживаний. Они показывают противоречивость наших поступков, поведения и всей нашей жизни. Множественные оксюмороны не могли не привести к большей психологической правдивости произведения. Читая «На смерть князя Мещерского», постоянно встречаешь подобные тропы:

Едва увидел я сей свет -

Уже зубами смерть скрежещет.

Приемлем с жизнью смерть свою,

На то, чтоб умереть, родимся.

…быть себя он вечным чает -

Приходит смерть к нему, как тать,

И жизнь внезапно похищает.

Здесь персть твоя, а духа нет.

Где стол был яств - там гроб стоит.

Где пиршеств раздавались клики -

Надгробные там воют лики,

И бледна смерть на всех глядит.

Сегодня бог, а завтра прах.

Как раздвигается картина человеческого бытия в этих строках! Из стихотворения, к сожалению, до сих пор не совсем ясно, что герой был за человек. Узнаем только, что он был "сыном роскоши", что благополучие соединял с крепким здоровьем:"Утехи, радость и любовь / Где купно с здравием блистали". И что смерть его была внезапной и потому тем больше поразила друзей. Но знаменательно уже и то, что в высоком одическом жанре поэт обратился не к важному историческому лицу, как предписывали нормы классицизма, а к простому смертному, своему знакомому. Белинский прокомментировал это поэтическое новшество: "Что же навело поэта на созерцание этой страшной картины жалкой участи всего сущего и человека в особенности? - Смерть знакомого ему лица. Кто же было это лицо - Потемкин, Суворов, Безбородко, Бецкий или другой кто из исторических действователей того времени? - Нет: то был - сын роскоши, прохлад и нег!" То был обычный, заурядный человек. Через судьбу обычного человека решился поэт осмыслить масштабную философскую тему: всеобщность и всевластность законов мироздания.

А вот образ Смерти выписан в этой оде красочно и детально. Он динамичен и развернут в произведении со впечатляющей последовательностью. В первой строфе: Смерть "скрежещет зубами" и "косою сечет дни человеческой жизни". Во второй: "алчна Смерть глотает" "целые царства", "без жалости разит" все вокруг. Следом идет прямо-таки космический размах образного рисунка:

И звезды ее сокрушатся,

И солнцы ее потушатся,

И всем мирам она грозит.

Создавая именно этот образ, поэт нашел возможным проявить смелое новаторство: намеренно снижая величественный космический образ, он включил в его контуры зримую и насмешливую сценку-деталь. Усмехаясь, Смерть глядит на царей, "пышных богачей" и умников - "и… точит лезвие косы".

При всей четкости деления на строфы, ода отличается плавностью повествования. Этому способствует целый ряд художественных приемов. Один из них, едва ли не впервые в русской поэзии так полно примененный Державиным, - прием "перетекаемости" одной строфы в другую, соседнюю. Достигалось это следующим образом: мысль предыдущей строфы, сконцентрированная в последней ее строке, повторялась первой строчкой следующей строфы. А затем всей этой строфой мысль развивалась и усиливалась. Здесь мы наглядно рассматриваем не что иное, как лейтмотив.

Один из главных лейтмотивов державинской оды: смерть взирает на все равнодушно и бесстрастно, потому что для нее все равны. Этот главный мотив стихотворения приходится как раз на его кульминационную срединную часть: конец шестой строфы. Именно здесь обнаруживаем строку: "И бледна Смерть на всех глядит". Следующая, седьмая, строфа эту мысль подхватывает и многократно усиливает, развивая и конкретизируя:

«Глядит на всех - и на царей,

Кому в державу тесны миры;

Глядит на пышных богачей,

Что в злате и сребре кумиры;

Глядит на прелесть и красы,

Глядит на разум возвышенный,

Глядит на силы дерзновенны -

И… точит лезвие косы.»

Еще пример. Последняя строчка восьмой строфы заявляет новый лейтмотив: скоротечности человеческой жизни, пролетающей, словно сон. Мысль звучит так: "И весь, как сон, прошел твой век". Девятая строфа подхватывает эту мысль и продолжает:

«Как сон, как сладкая мечта,

Исчезла и моя уж младость;

Не сильно нежит красота,

Не столько восхищает радость,

Не столько легкомыслен ум,

Не столько я благополучен,

Желанием честей размучен,

Зовет, я слышу, славы шум».

Заключение

Несомненно, роль Гавриила Романовича Державина и его философской лирики велика для русской литературы в целом. Ведь она знаменует собой переход от консервативного и устойчивого классицизма в лице таких титанов, как Ломоносов и Сумароков к более либеральным, но не менее гениальным временам декабристов. Державину повезло родиться в некоем роде первопроходцем, основателем прочного фундамента, на котором позже расцветут и укрепятся таланты Пушкина, Лермонтова, Достоевского и других гениев отечественной литературы. Хотя никто не исключает, что родись он в более благоприятное время, его талант затмил того же самого Пушкина. Ода «На смерть князя Мещерского»- прекрасный тому пример. Её образность и контрастность по своей эмоциональной нагрузке не уступает мрачным, но экспрессивным стихотворениям романтизма.

Интереснейшую гипотезу высказал журналист Всеволод Сахаров в своей статье, посвященной Державину и его отношению к масонам.

«…самым интересным по близости к ордену стихотворением Державина является знаменитая философическая ода «На смерть князя Мещерского» (1779). Когда, о ком и зачем она написана? Вопросы эти могут показаться странными, ведь для ответа надо просто заглянуть в академические примечания, которые, впрочем, не всегда бывают полными, точными и объективными. А о теме державинской загадочной оды уже сказал его биограф, поэт В.Ф. Ходасевич: «...Державин говорит о владычестве смерти... Уже самая постановка темы замечательна».

Не исключено, что державинская ода стала одной и предпосылок к ослаблению господства канонов и засилья выдержанных трех штилей и началу новой эпохи, начинавшейся экспрессивным сентиментализмом и продолженной мрачным романтизмом.

Список использованной литературы

1.Ходасевич В. Державин (Писатели о писателях). - М.: Книга, 1988. - 384 с.

2.Гуковский Г.А. Русская литература XVIII века, с. 409, 411, 414.

.Макогоненко Г.П. От Фонвизина до Пушкина. М., 1969, с. 391-431.

.Белинский В.Г. Полн. собр. соч., т. 9, с. 94.

.П.А.Орлов «История Русской Литературы XVIII века»// Москва «Высшая школа». 1991.

.Литературная энциклопедия: В 11 т. - М., 1929-1939.

.Всеволод Сахаров «Там гроб стоит. Державин и масоны».

Репетиторство

Нужна помощь по изучению какой-либы темы?

Наши специалисты проконсультируют или окажут репетиторские услуги по интересующей вас тематике.
Отправь заявку с указанием темы прямо сейчас, чтобы узнать о возможности получения консультации.

«Для возлюбивших правду глаз

Живописное начало широко представлено в поэзии Державина. Он великолепно передает цвет и форму изображаемых им явлений средствами поэтической речи. К Державину как нельзя лучше подходит выражение «художник слова». Он любит красочные эпитеты. Так, преодолевая условный, аллегорический язык классицистической поэзии, Державин вышел в своих стихах к реальному миру. Это было огромным завоеванием, открывавшим дорогу к реализму, но это не был еще сам реализм, поскольку речь еще шла лишь о перенесении в поэзию множества отдельных конкретных фактов. Дальнейшие успехи русской поэзии были связаны с мастерством художественного обобщения, с типизацией, которыми овладели другие поэты, в первую очередь Пушкин.
Они,суть смертных похвала» – и тут же, в следующей строфе почти басенные стихи: «Осел останется ослом,

Новаторство Державина проявилось также и в том, что в его творчестве впервые в русской литературе нашли отражение личность поэта и факты его биографии. В русском классицизме второй трети XVIII века общественная тематика почти полностью заслонила авторское, биографическое начало. При решении огромных государственных задач изображение частной жизни поэта казалось незначительным и даже ненужным. Поэтому поэзия Кантемира, Тредиаковского, Ломоносова, Сумарокова не дает почти никаких сведений о самом поэте и его домашнем окружении. Но в конце века соотношение государственного и личного начал в литературе резко изменилось, и для этого были веские причины.

Своими учителями он с гордостью называет Ломоносова и Сумарокова. Ведущим жанром поэзии Державина была ода в разновидностях, предложенных Ломоносовым: победно-патриотическая, похвальная, духовная, анакреонтическая. От одической поэзии классицизма Державин унаследовал риторичность, т. е. многословие, рассудочность, напряженный и не всегда согретый глубоким чувством ораторский пафос. Оды его по количеству стихов иногда приближаются к поэмам XIX в., но не по содержанию, а вследствие чисто словесного изобилия. Принцип – словам тесно, а мыслям просторно – еще не известен Державину. В его одах наличествует дидактический элемент. Поэт не повествует, а поучает, хвалит или осуждает героев в духе своих гражданских представлений.
Лишь добродетели прекрасны,

«В поэзии Державина,- указывал Белинский,- явились впервые яркие вспышки истинной поэзии, местами даже проблески художественности… и вместе с тем, поэзия Державина удержала дидактический и. риторический характер… который был сообщен ей поэзиею Ломоносова» . Отмеченная Пушкиным и Белинским двойственность художественной манеры Державина объясняется тем, что он еще связан с классицизмом и широко пользуется его поэтическими средствами. Но творчество Державина принадлежит позднему классицизму. Он доводит это направление до его вершин и вместе с тем. взрывает изнутри, открывая в литературе новые, неизвестные пути, которые объективно вели к романтизму и реализму. О связи Державина с классицизмом свидетельствуют следующие факты.

И вместе с тем, не объявляя классицизму войны и даже называя своими учителями лучших его представителей, Державин почти в каждом произведении в большей или меньшей степени нарушает его нормы. Так, например, он уже не придерживается строгого разграничения высоких и низких жанров, изящной и грубой действительности. В его стихотворения, как это было в «Фелице» и «Вельможе», вошли и хвалебные и обличительные начала. Прежний барьер между одой и сатирой оказался разрушенным. Державин предвосхищал одну из черт политической лирики поэтов-декабристов, Пушкина, Лермонтова, в которой наличествовали и похвала и осуждение. В связи с этим сам термин «ода» теряет у Державина свое прежнее жанровое значение и становится синонимом слова «стихотворение». В одном и том же произведении Державин может сказать высоким слогом:

К середине XVIII в. процесс централизации и укрепления русского государства был завершен. На очереди стояла демократизация общества: отмена крепостного права, смягчение законов. Решить эти задачи самодержавное правительство было не в силах. Государство все более и более ощущается как начало, враждебное человеку, за права которого стала бороться просветительская литература. В связи с этим государственная тематика теряет былой ореол и уступает место личному началу. Одним из проявлений этой тенденции и была автобиографическая лирика Державина, открывавшая пути к субъективному началу и к романтизму.

Державин принадлежит к числу величайших русских поэтов, чье творчество сохранило до наших дней не только свое непреходящее историческое значение, но и живую поэтическую прелесть. Его наследие пережило и восторги современников, и годы забвения, нередко...

Гаврила Романович Державин - крупнейший поэт XVIII в., один из последних представителей русского классицизма. Творчество Державина глубоко противоречиво. Раскрывая возможности классицизма, он в то же время разрушал его, прокладывая путь романтической...

И Г. Р. ДЕРЖАВИНА - ТРАДИЦИИ И НОВАТОРСТВО В ПОЭЗИИ Гаврила Романович Державин - крупнейший поэт XVIII века, один из последних представителей русского классицизма. Творчество Державина глубоко противоречиво: раскрывая новые возможности классицизма,...

Тема смерти неотступно сопровождает поэзию Державина с его первых известных нам одических творений. В старости, на покое, живописуя званские красоты и застольные “натюрморты”, увенчанные голубым щучьим пером, поэт словно бы опять видит: “Где стол...

Державин совершил в русской поэзии подлинный литературный переворот. Он был смелым экспериментатором в языке и литературе. Державин первый заговорил "забавным русским слогом" - ясным, живым и простым, ввёл в речь лица, сюжеты обороты и выражения народной поэзии, чем внёс неоценимый вклад в развитие русского языка. Державин смешал в торжественной оде общественное с личным, расширив её вневременными философскими обобщениями. Благодаря этим и многим другим моментам творчество Державина стало предвестником новой литературной эпохи. Писатели-современники, восторгались автором "Фелицы". Державин смело ломает рамки традиционных жанров и стилей, создает новые традиции, предваряя тем "пестрые главы" пушкинского "Евгения Онегина" и другие сложные жанровые образования XIX в. "Первым живым глаголом юной русской поэзии" назвал его В. Г Белинский. В XX в. интерес к творчеству Державина не ослабевает: Мандельштам под влиянием державинской "Грифельной оды" написал свою "грифельную оду", а Бродский создал стихотворение "На смерть Жукова" с прямыми реминисценциями из Державина.

Державин начинает с подражания образцовым русским поэтам, в первую очередь М В. Ломоносову и А. П. Сумарокову. Опираясь на русскую поэтическую традицию, Державин обращается с ней весьма вольно, допуская смешение различных жанров, и в результате находит свой путь в поэзии. Настоящая известность приходит к поэту в 1873 г. с появлением знаменитой оды "Фелица", обращенной к Екатерине. Здесь тонкие похвалы императрице сочетались с острыми сатирическими выпадами против ее "мурз" - фаворитов, придворных. Поэт не побоялся задеть даже всесильного Потемкина. Литературный успех оды был велик: "певец Фелицы" признан крупнейшим поэтом современности. Вместе с тем "Фелица" навлекла на Державина ненависть осмеянных им "мурз", что вынудило императрицу отправить дерзкого поэта в почетную ссылку. Оды Державина разнообразны по тематике и стилю. Стремление очистить российскую государственность от "сора" побуждало поэта создавать сатирические произведения, обличавшие "злых князей мира". Такова ода "Вельможа", резкие выпады которой приближаются к пафосу радищевской "Вольности". Героика времени нашла выражение в победно-патриотических стихах. Победы Суворова отразились в ряде сочинений-одах "На взятие Измаила", "На взятие Варшавы", "На переход Альпийских гор" и др. Суворов у Державина-народный герой, эпический витязь-богатырь, бесстрашный в бою, великодушный к побежденным. В стихах Державина появляются описания реального быта и пейзажа-живописные картины природы представлены, например, в "Осени во время осады Очакова", быт крестьян и "сельские забавы" - в послании "Евгению. Жизнь Званская". В духовных и философских одах поэт стремится понять Бога и свое место во Вселенной (ода "Бог") , размышляет о смерти ("На смерть князя Мещерского", "Грифельная ода") , призывает "высший суд" ("Властителям и судьям") . Итог своему творчеству Державин подводит в стихотворении "Памятник" - вольном переложении оды Горация: основной своей заслугой поэт считал умение "истину царям с улыбкой говорить". Поэзия Державина автобиографична: здесь появляется образ автора, возникают детали державинской биографии. Преодолев жанровые ограничения классицизма, создав новый тип лирического стихотворения, поэт "зажег блестящую зарю новой русской поэзии" (Белинский) . Не случайно сам поэт в стихах завещал свою "ветху лиру" молодому поэту-романтику - В. А. Жуковскому.

Мировое значение национальных литератур традиционно возводится к характеру и степени влияния этих литератур, выдающихся их представителей на другие литературы и писателей, на мировой литературно-художественный процесс. Это бесспорно. Однако очевидным и общепризнанным влиянием одних национальных литератур на другие или в целом на мировой литературно-художественный процесс не исчерпываются критерии мирового значения литератур .

Уже сам факт существования какой-либо национальной литературы, даже самой незначительной по своему объему и системе жанров, автоматически определяет ее мировое значение. Без нее, перефразируя известные слова одного из героев Андрея Платонова, мировая литература неполна.

Будучи естественной и неотъемлемой частью мировой литературы, национальные литературы утверждают свое мировое значение не только и не сколько выдающимися художественными достоинствами своих произведений, совершенством и оригинальностью их форм, сколько новизною содержания - изображением еще неизвестных, неведомых до того мировой литературе цивилизаций, вещей, явлений, событий как реальных, имевших место в действительности, так и фантастических, придуманных, открывая мировому сообществу новые страницы, новые грани, а нередко и перспективы жизни народов и стран, выставляя на всеобщее обозрение их жизнь со всей ее поэзией - светлыми, радостными, праздничными сторонами, и прозой - повседневным, обыденным, будничным. Именно поэзия и проза жизни каждого народа определяют своеобразие его искусства, содержание произведений национальной литературы, их характер и художественные достоинства. Открывая миру поэзию и прозу жизни своей страны, своего общества и народа, литература открывает новую , неведомую до того человечеству, сферу мирового искусства. Эти открытия становятся, говоря словами А.С. Пушкина, «дипломом на будущее» каждой национальной литературы и признания ее мирового значения.

Мировое значение русской литературы XVIII в. определило открытие как раз такой сферы, объектом которой был феномен русской жизни того времени, а предметом - ее поэзия и проза. И прежде всего - поэзия. Наиболее яркое воплощение она получила в творчестве Г.Р. Державина.

1

На приятные стороны чиновно-светского петербургского быта он обращает внимание уже в середине 70-х годов, что и получает отражение в стихотворении «Пикники»:

  Оставя беспокойство в граде
И все, смущает что умы,
В простой приятельской прохладе
Свое проводим время мы...
  Мы положили меж друзьями
Законы равенства хранить;
Богатством, властью и чинами
Себя отнюдь не возносить...
  Нас не касаются раздоры,
Обидам место не даем;
Но души всех, сердца и взоры
Совокупя, веселье пьем...
  У нас лишь для того собранье,
Чтоб в жизни сладость почерпать;
Любви и дружества желанье -
Между собой цветы срывать.
  Кто ищет общества, согласья,
Приди, повеселись у нас:
И то для человека счастье,
Когда один приятен час.

В 1780 г. в «Оде к соседу моему господину N» («К первому соседу») Державин уже напрямую касается поэзии жизни петербургской знати:

  Кого роскошными пирами
На влажных Невских островах,
Между тенистыми древами,
На мураве и на цветах,
В шатрах Персидских, златошвейных,
Из глин Китайских драгоценных,
Из Венских чистых хрусталей,
Кого толь славно угощаешь,
И для кого ты расточаешь
Сокровища казны твоей?

Гремит музыка; слышны хоры
Вкруг лакомых твоих столов;
Сластей и ананасов горы
И множество других плодов
Прельщают чувства и питают;
Младыя девы угощают,
Подносят вина чередой:
И Алиатико с Шампанским,
И пиво Русское с Британским,
И Мозель с Зельцерской водой.

В вертепе мраморном, прохладном,
В котором льется водоскат,
На ложе роз благоуханном,
Средь неги, лени и прохлад,
Любовью распаленный страстной,
С младой, веселою, прекрасной
И нежной нимфой ты сидишь.
Она поет - ты страстью таешь:
То с ней в весельи утопаешь,
То, утомлен весельем, спишь.

Первым поэзию русской жизни, выраженную в этих строках, почувствовал В.Г. Белинский, считая эту оду «одним из лучших произведений Державина». «Сколько в этих стихах, - писал он, - одушевления и восторга... В этом виден дух (т.е. поэзия. - А.К. ) русского XVIII века, когда великолепие, роскошь, прохлады, пиры, казалось, составляли цель и разгадку жизни» .

Открытие Державина поначалу осталось незамеченным. И во многом потому, что эта ода, хотя и адресовалась конкретному человеку - известному курскому купцу М.С. Голикову, была написана как бы в назидание всем богатым людям, кто, имея «горы серебра», на кого «дождь златый лиется», не задумывается о будущем и в пирах, «среди утех несметных» проводит дни, «расточая» свои «сокровища». Дидактическим характером отличалась вторая половина оды и завершалась подчеркнуто нравоучительными строками:

Доколь текут часы златые
И не приспели скорби злые,
Пей, ешь и веселись, сосед!
На свете жить нам время срочно:
Веселье то лишь непорочно,
Раскаянья за коим нет.

Дидактика, нравоучение, напоминание о превратностях судьбы:

Но редкому пловцу случится
Безбедно плавать средь морей, -

картины природных катаклизмов:

Петрополь сосны осеняли;
Но, вихрем пораженны, пали:
Теперь корнями вверх лежат, -

заслонили поэзию русской жизни, высвеченную в первых строфах оды, и все изображенное там, т.е. реальные составляющие этой поэзии, воспринимались исключительно, как пример поведения, чреватого Божьим наказанием за безудержное веселье, «несметные утехи», показное, ничем не оправданное, расточительство...

Иное дело «Ода к Фелице».

2

В мае 1783 г. Петербург гудел, как потревоженный улей. И было отчего...

В первой части только что вышедшего из печати нового журнала «Собеседник любителей российского слова» увидела свет «Ода к премудрой Киргиз-Кайсацкой царевне Фелице» еще не очень известного тогда поэта Г.Р. Державина, которая буквально взорвала устоявшуюся, размеренную и накатанную жизнь нашей северной столицы и потрясла читающую Россию.

«Дщерь же моя теперь Фелица Гавриловна, - писал Державин поэту В.В. Капнисту 11 мая, - скачет по городу, подымя хвост, и всяк ее иметь желает. Старик надевает очки, глухой протягает уши, лакомка при вестфальской ветчине делает глотки, любострастной тает нежностью в беседке, ездок при бегуне присвистывает, невежи в Библии находят источник просвещения, вельможа умеренность одобряет, подагрик ходит, шут умнеет. Словом, всяк ею любуется и радуется» .

Что же произошло? Почему «Ода к Фелице» приковала к себе такое внимание и получила у нас небывалый по тому времени общественный резонанс, вызвав всеобщий восторг: «...всяк ею любуется и радуется»?

А случилось то, что в литературу пришел гений, который, как и положено, по словам В.Г. Белинского, гению, «открыл миру новую сферу в искусстве...» . Открыл на радость россиянам, да так непринужденно, легко, изящно, что не любоваться его «дщерью», где это открытие получило яркое, убедительное, а главное - наглядное художественное воплощение, было просто невозможно.

До Державина никто из наших писателей XVIII в., обращаясь к российской действительности, никакой поэзии в современной им русской жизни не видел и не находил, оставаясь, начиная с А.Д. Кантемира, традиционно нацеленным на борьбу с негативными явлениями. А Державин ее нашел и прежде всего там, где ее никто не искал, а потому и не видел: в жизни сановной России, в самодержавной форме правления, в просвещенном абсолютизме Екатерины II.

В «Оде к Фелице» поэзия русской жизни становится основным предметом изображения, представлена масштабно, парадно, вдохновенно.

До чего же красиво, привольно, вольготно и размашисто жила вельможная Россия!

  А я, проспавши до полудни,
Курю табак и кофе пью;
Преобращая в праздник будни,
Кружу в химерах мысль мою:
То плен от Персов похищаю,
То стрелы к Туркам обращаю;
То возмечтав, что я Султан,
Вселенну устрашаю взглядом;
То вдруг, прельщаяся нарядом,
Скачу к портному по кафтан.

Или в пиру я пребогатом,
Где праздник для меня дают,
Где блещет стол сребром и златом,
Где тысячи различных блюд;
Там славной окорок Вестфальской,
Там звенья рыбы Астраханской,
Там плов и пироги стоят,
Шампанским вафли запиваю;
И все на свете забываю
Средь вин, сластей и аромат.

Или средь рощицы прекрасной
В беседке, где фонтан шумит,
При звоне арфы сладкогласной,
Где ветерок едва дышит,
Где все мне роскошь представляет,
К утехам мысли уловляет,
Томит и оживляет кровь:
На бархатном диване лежа,
Младой девицы чувства нежа,
Вливаю в сердце ей любовь.

Чувствуете прямую перекличку с «Одой к первому соседу»?

  Или великолепным цугом
В карете Англинской, златой,
С собакой, шутом или другом,
Или с красавицей какой
Я под качелями гуляю;
В шинки пить меду заезжаю;
Или, как то наскучит мне,
По склонности моей к премене,
Имея шапку на бекрене,
Лечу на резвом бегуне.

Или музыкой и певцами
Органом и волынкой вдруг,
Или кулачными бойцами
И пляской веселю мой дух;
Или о всех делах заботу
Оставя, езжу на охоту,
И забавляюсь лаем псов;
Или над Невскими брегами
Я тешусь по ночам рогами
И греблей удалых гребцов.

Иль сидя дома я прокажу,
Играю в дураки с женой;
То с ней на голубятню лажу,
То в жмурки резвимся порой;
То в свайку с нею веселюся,
То ею в голове ищуся;
То в книгах рыться я люблю,
Мой ум и сердце просвещаю,
Полкана и Бову читаю;
Над Библией, зевая, сплю...

Можно ли нагляднее, доходчивее и образнее, чем это сделал в приведенных выше строфах Державин, раскрыть поэзию жизни самой знатной части России, поэзию барства, которое позволяло себе все, что только могло прийти человеку на ум. «Вот почему, - писал непревзойденный знаток творчества Державина Я.К. Грот, - нам совершенно понятен успех "Фелицы" не только при дворе, но и в публике. Ода эта рисует нам в ярких красках двор Екатерины и жизнь вельмож ее, исполненную фантастической роскоши, барской прихоти и страсти к наслаждениям. Тут отразилась целая сторона русского общества 18-го века; современники узнавали здесь себя, видели знакомые лица и нравы и не могли не восхищаться сходством мастерской картины» .

Никакой сатиры на «приближенных Екатерины», как это все еще принято у нас считать, в «Оде к Фелице» не было. Более того, на Державина обиделись не те, с кого он писал обобщенный портрет Мурзы, тем самым, якобы, задевая «сильных мира», вызывая на себя огонь их негодования, а те, кого он оставил без внимания. Читающие «Оду», заметил один из младших современников Державина, известный критик Н.А. Полевой, «искали намеков на знатнейших вельмож, перетолковывали; другие, слыша, как эти намеки заставляли говорить о людях», изображенных поэтом, «досадовали, почему он не намекнул на них... (разрядка моя. - А.К.)» . О какой сатире тут может идти речь?

Как сатиру затронутые Державиным «лень и негу, прихотливость, любовь к пышности, сластолюбие», отличавшие «приближенных Екатерины» , стали воспринимать значительно позже, уже в XIX в., свидетельство чему мы находим у того же Н.А. Полевого. В 1832 г. в статье о сочинениях Державина он писал: «Современники могли восхищаться в "Фелице" тонкою похвалою Екатерине, умным вымыслом и живыми портретами вельмож и современников... Но мы, для которых все это (т.е. поэзия той жизни. - А.К.) исчезло, которые видели, читали и узнали после сего так много», продолжая, как и современники Державина, «изумляться» его творению, тем не менее, воспринимаем его иначе, как произведение «благородное, гордое, шутливое, язвительное, богатое словами...» . В дальнейшем «благородное» и «гордое» в восприятии «Оды» отошли на задний план, а на первый вышло «шутливое» и «язвительное», на основании чего ее и стали причислять к сатире. Однако в державинское время, особенно в первые месяцы после ее появления в печати, «Ода к Фелице» была предметом всеобщего восхищения, любования и радости, за исключением пожалуй лишь тех, кого Державин, по выражению Н.А. Полевого, не «заклеймил», и кто поэтому досадовал , не увидев себя в собирательном образе державинского Мурзы...

А как бесконечно добра, скромна, справедлива, трудолюбива и заботлива была Монархиня!

  Мурзам твоим не подражая,
Почасту ходишь ты пешком,
И пища самая простая
Бывает за твоим столом;
Не дорожа своим покоем,
Читаешь, пишешь пред налоем
И всем из твоего пера
Блаженство смертным проливаешь...

Тебе единой лишь пристойно,
Царевна! свет из тьмы творить;
Деля Хаос на сферы стройно,
Союзом целость их крепить;
Из разногласия согласье
И из страстей свирепых счастье
Ты можешь только созидать.
Так кормщик, через понт плывущий,
Ловя под парус ветр ревущий,
Умеет судном управлять.

Едина ты лишь не обидишь,
Не оскорбляешь никого,
Дурачествы сквозь пальцы видишь,
Лишь зла не терпишь одного;
Проступки снисхожденьем правишь,
Как волк овец, людей не давишь,
Ты знаешь прямо цену их...

Ты здраво о заслугах мыслишь,
Достойным воздаешь ты честь...

Слух идет о твоих поступках,
Что ты ни мало не горда;
Любезна и в делах и в шутках,
Приятна в дружбе и тверда;
Что ты в напастях равнодушна...
Еще же говорят не ложно,
Что будто завсегда возможно
Тебе и правду говорить.

Неслыханное также дело,
Достойное тебя одной,
Что будто ты народу смело
О всем, и въявь и под рукой,
И знать и мыслить позволяешь,
И о себе не запрещаешь
И быль и небыль говорить;
Что будто самым крокодилам,
Твоих всех милостей Зоилам,
Всегда склоняешься простить.

Стремятся слез приятных реки
Из глубины души моей.
О! коль счастливы человеки
Там должны быть судьбой своей,
Где ангел кроткой, ангел мирной,
Сокрытый в светлости порфирной,
С небес ниспослан скиптр носить!...

Считается, что образ Киргиз-Кайсацкой царевны приукрашенно-язвительный, созданный явно с воспитательно-просветительной целью: такой Екатерина II реально не была, но должна в идеале быть, в чем и наставлял ее Державин. Однако никакого приукрашивания, тем более язвительного, в образе Фелицы не было. Державин был в восхищении от императрицы, «каковой она, - по его собственным словам, - была в первые дни ее царствования» , и просто высветил все позитивное, все привлекательное в ее личности и деятельности, в чем объективно и состояла поэзия самодержавной формы правления, просвещенного абсолютизма как такового.

Все, что он, якобы, приписывал Екатерине, на самом деле не «умный, - говоря словами Н.А. Полевого, - вымысел», а действительно имело место в жизни, характере и поведении Екатерины «в первые дни ее царствования», под впечатлением чего и продолжал находиться Державин в начале 80-х годов, когда создавал оду, и что легко подтверждается соответствующими фактами. Конечно, и тогда было известно не меньше, если не больше, и иных, неукрашающих императрицу фактов, но поэт остановился на привлекательных моментах ее быта и правления, на что имел полное авторское право. К тому же, подобный отбор отвечал его замыслу - показать приятные, радующие глаз стороны современной ему российской действительности.

Здесь нелишне будет заметить, что в своем творчестве Державин никогда и ничего не выдумывал. Он всегда шел от реальных событий, от увиденного и прочувствованного им самим, что и отметил в «Примечаниях», составленных им в 1805 г. на собрание своих стихотворений по просьбе давнего своего друга - митрополита Евгения Болховитинова. «Книга его, - писал Державин о себе в третьем лице, - может быть потомству памятником дел, обычаев и нравов его времени, и <...> все его сочинения не что как картина века Екатерины» .

3

Сторонники сатирической природы «Оды к Фелице» в подтверждение своей правоты ссылаются на слова державинского Мурзы: «Таков, Фелица, я развратен!», - и на «Объяснения» самого Державина, относящиеся к 1809 г., где говорится, что ода «написана на счет ее (императрицы. - А.К. ) ближних, хотя без всякого злоречия, но довольно с издевкою и с шалостью» .

Действительно, на первый взгляд самооценка Мурзы прямо указывает на обличительный, сатирический характер его рассказа о том, как он проводит свое время, «преобращая в праздник будни», чем занимает свой досуг, ублажает и тешит себя, потакает своим прихотям и т.д., тем самым как бы осуждая «обычаи и нравы» петербургской знати. Да, такой вывод напрашивается, если в понятие «разврат» вкладывать наше современное содержание, которое начало складываться еще в XIX в., постепенно превращаясь в синоним понятий «низменный порок», «моральное разложение», «распущенность» и т.п. В таком случае выражение: «...я развратен!», - означает: «Я человек порочный, морально разложившийся» и т.д. И если подходить к значению слова «разврат», которым пользуется Державин, формально, не соотнеся его содержание с тем, что поведал нам Мурза о своем житье-бытье, его действительно можно воспринимать как самоосуждение и саморазоблачение, и «Оду к Фелице» можно трактовать как сатиру. Правда с одним «но» - как сатиру не на окружавших Екатерину вельмож, а на все человечество, «весь свет». Ведь вот, что говорит Мурза, если не обрывать его на полуслове:

Таков, Фелица, я развратен!

откуда, при означенном выше содержании понятия «разврат», следует, что «развратно» все человечество, которое он таким образом осуждает.

Дело в том, что понятие «свет» в значении «светское общество», «высший свет», формируется у нас лишь в XIX в., а в XVIII в. оно означало «Божий свет» - т.е. все живущее на Земле, в том числе и в первую очередь - людей. Вспомним вопрос Д.И. Фонвизина, заданный им в его знаменитом «Послании к слугам моим Шумилову, Ваньке и Петрушке»:

Скажи, Шумилов, мне: на что сей создан свет?...
На что сотворены медведь, сова, лягушка?
На что сотворены и Ванька и Петрушка?
На что ты создан сам?...

Во всех ответах на этот вопрос - и Шумилова, и Ваньки, и Петрушки, - идет разговор главным образом о таких «божьих тварях», как слуги, господа, бояре, судьи, пастыри и т.п. - т.е. о людях:

Создатель твари всей, себе на похвалу,
По свету нас пустил, как кукол по столу.
Иные резвятся, хохочут, пляшут, скачут,
Другие морщатся, грустят, тоскуют, плачут.
Вот как вертится свет!...

Полагать, что Державин пользуется понятием «свет» в значении «высший свет», «светское общество», имея в виду исключительно петербургскую знать, нет никаких оснований, как так же нет никаких оснований и считать, что он писал сатиру на все человечество, на «весь свет».

Давайте посмотрим, что же из длинного перечня развлечений и забав Мурзы, подходит под наше представление о разврате. Пожалуй, лишь одна «утеха»:

На бархатном диване лежа,
Младой девицы чувства нежа,
Вливаю в сердце ей любовь.

И все. Остальное никакого отношения к разврату в том значении, какое вкладывается в это слово сейчас, не имеет.

Что же считал «развратом» сам Державин? На это есть прямое указание в самой оде:

Сегодня властвую собою,
А завтра прихотям я раб.

«Разврат» в его глазах - рабское потакание своим прихотям. А прихоти - это слабость, в той или иной мере свойственная каждому человеку, а значит и всем людям, «всему свету». Не пороки вельмож осуждал в своей оде Державин, а представил в шутливом тоне, по его же собственному «Объяснению», «все слабости человеческие» , к тому же «сравнительно невинные», как подметил Я.К. Грот . И слова:

Таков, Фелица, я развратен!
Но на меня весь свет похож, -

в действительности означали: «Грешен я, матушка государыня-императрица, слаб, как и все люди: люблю поспать, курю, пью кофе, предаюсь бесплодным (маниловским, как бы мы сейчас сказали) мечтаниям о воинских подвигах и власти над "вселенной", люблю наряжаться, пировать, развлекаться, веселиться, тешить себя "младой девицей", музыкой, певцами, кулачными боями, охотой, разными "проказами"» и т.д. и т.п. Где тут разврат, где обличение, сатира? «Саморазоблачение» Мурзы - это скорее дань традиционному показному самоуничижению , которое, как говорится, паче гордости ; самоуничижению, издавна свойственному «подданным» русских царей, привычно писавшим о себе, обращаясь к государю: «Ваш нижайший и покорнейший раб...».

Что касается державинских слов об «издевке» над «ближними» Екатерины, то нетрудно самим убедиться в их «справедливости», перечитав еще раз процитированный нами выше рассказ Мурзы. Уже на второй строфе вы почувствуете, что поэт не «издевается» над «развратным» поведением вельмож, а наоборот, ему приятно говорить о всех их занятиях, забавах и утехах, тех «слабостях», каким и он сам, была бы на то возможность, предался бы с огромным удовольствием. Ведь из всего перечисленного самому Державину тогда было доступно очень немногое: табак, кофе, «химеры», домашние «проказы» - «игры с женой» в дурака, в жмурки, в свайку, разведение голубей, чтение книг, да еще то, что он назвал «ею (женою. - А.К. ) в голове ищуся». И все...

Почему четверть века спустя по выходе из печати оды Державин решил, что это была «издевка» - вопрос особый. Можно предположить, что это всего лишь дань общественным настроениям начала XIX в. с их умеренной критикой отдельных явлений в жизни России XVIII в., в том числе фаворитизма Екатерининского времени, отмежеваться от чего, дистанцироваться от «ближнего» окружения Екатерины, ее фаворитов и поспешил таким образом всеми признанный «певец Фелицы». Ведь в этой оде он никого и ничего не осуждает, ни над кем и ни над чем не издевается. Потому и обиделся на него лишь один человек - его прямой начальник генерал-прокурор князь А.А. Вяземский, «слабость» которого, известную лишь очень немногим - он любил, чтобы ему читали вслух, и часто под такое чтение засыпал, - Державин предал, как говорится, гласности. Именно его поэт имел в виду, сказав: «Над Библией, зевая, сплю»... Зевать и спать над Библией нехорошо, а потому и обидно, что все об этом узнали... И именно Вяземский оказался единственным, как отметил сам поэт, его гонителем . Остальные же, в том числе и все задетые, «заклейменные» им «ближние» Екатерины, читая оду, «ею любовались и радовались». И это понятно.

В «слабостях», отличавших «обычаи и нравы» наших вельмож, «преобращавших в праздник будни», и проявилась поэзия русской жизни той эпохи. Отразив ее в «Оде к Фелице», Державин не только «открыл миру новую сферу в искусстве», он в одночасье совершил и переворот в художественном сознании россиян. Оказалось, что в российской действительности не все так плохо и неприглядно, как об этом постоянно твердили обращавшиеся к ней наши поэты со времен А.Д. Кантемира. Есть в ней и свои прелести, свое веселье, свои радости, светлые, праздничные и хорошие стороны, одним словом - своя поэзия , которая к тому же была выражена прекрасными, легко запоминающимися стихами. Это вызвало всеобщий восторг, потрясло, по свидетельству самого Державина, его современников: «...всяк ею любуется и радуется», - давая возможность и нам сегодня любоваться этой поэзией - поэзией жизни вельможной России XVIII в., поэзией самодержавной формы правления, просвещенного абсолютизма , подтверждая правоту В.Г. Белинского: «...поэзия Державина <...> есть прекрасный памятник славного царствования Екатерины II» .

4

Но Державин на этом не остановился. Он нашел поэзию в самом вельможестве как заметной составляющей русской жизни, в сословном достоинстве сановника, призванного беззаветно, самоотверженно, верой и правдой служить государю и Отечеству:

Он сердцем царский трон объемлет,
Душой народным нуждам внемлет
И правду между их хранит;
Отечеству он верно служит,
Монаршу волю свято чтит,
А о себе никак не тужит.

Не ищет почестей лукавством.
Мздоимным не прельщен богатством,
Не жаждет тщетно сан носить;
Но тщится тем себя лишь славить,
Что любит он добро творить
И может счастие доставить.

Закону Божию послушен,
Чувствителен, великодушен,
Не горд, не подл и не труслив,
К себе строжае, чем к другому,
К поступкам хитрым не ревнив,
Идет лишь по пути прямому.

Не празден, не ленив, а точен:
В делах и скор и беспорочен...
      «Великому боярину и воеводе Решемыслу».

Он нашел поэзию в меценатстве , покровительстве сильными мира наук и искусства, восхищаясь теми, кто «жил для всенародной льготы»,

Кем добродетели почтенны,
Кто род и сан и жизнь свою
Старался тем единым славить,
Чтоб ближнему благотворить,
Потомству храм наук оставить...
      «На выздоровление мецената».

Державин нашел поэзию и в русском гостеприимстве :

Сядь, милый гость! здесь на пуховом
Диване мягком отдохни;
В сем тонком пологу, перловом,
И в зеркалах вокруг усни;
Вздремли после стола немножко,
Приятно часик похрапеть;
Златой кузнечик, сера мошка
Сюда не могут залететь.
      «Гостю».

И в извечном нашем радушии и хлебосольстве :

Шекснинска стерлядь золотая,
Каймак и борщ уже стоят;
В крафинах вина, пунш, блистая
То льдом, то искрами, манят;
С курильниц благовонья льются,
Плоды среди корзин смеются,
Не смеют слуги и дохнуть,
Тебя стола вкруг ожидая;
Хозяйка статная, младая
Готова руку протянуть.
      «Приглашение к обеду».

Никто лучше Державина не выразил поэзию русского застолья - угощения изобильного, украшенного богатыми дарами природы нашего отечества.

Поэтическую известность Державин приобрёл достаточно поздно, в конце 1770-х годов. В юности образцом совершенной поэзии Державину служили произведения Ломоносова, особенно оды, написанные высоким, пышным слогом. Однако время требовало демократизации поэзии, упрощения одического слога, приближения языка поэзии к реальной жизни. Именно этого удалось достичь Державину в первых заметных произведениях: оде «На смерть князя Мещерского» и стихах «На рождение в Севере порфирородного отрока». Эти произведения сразу привлекли внимание новизной и свежестью языка, бесспорным талантом автора и, главное, необычностью подхода к жанру оды. Вместо традиционного восхваления заслуг умершего князя Мещерского Державин в свободной и доверительной форме рассуждает о бренности жизни и одинаковой участи живущих, уравнивая в смерти монарха и узника:

Ничто от роковых когтей,

Никая тварь не убегает;

Монарх и узник — снедь червей, —

повторяя размышления Гамлета из трагедии У. Шекспира о посмертном странствовании короля в желудке нищего. А стихи на рождение внука Екатерины II, будущего императора Александра I, были первоначально задуманы как ода, однако в силу простоты и лёгкости стиха, обращения к монархам как обычным людям за жанром произведения осталось определение «стихи». Державин напутствует царственного младенца не как угодливый стихотворец, а как мудрый и доброжелательный наставник:

Возрастай, уподобляясь

Ты родителям во всём;

С их ты матерью равняясь,

Соравняйся с божеством.

Оставаясь поэтом-классицистом, Державин тем не менее совершил, по выражению литературоведа Ю.Н. Тынянова, «революцию» в словесном искусстве: он упростил оду, приблизил её язык и ритм к общедоступной, понятной всем лирике. Державин блестяще развил начинания своих предшественников в поэзии, обращаясь, например, в лирических посланиях к явлениям, близким и знакомым всем. Например, шутливое послание «Ласточка» (1792):

О домовитая ласточка!

О милосизая птичка!

Грудь красно-бела, касаточка,

Летняя гостья, певичка!

Державин внёс большой вклад в теорию русского стихосложения, он внимательно следил за всем новым в русской поэзии в начале XIX века, в его доме проходили заседания общества «Беседы любителей русского слова». Державин, как представитель классицизма XVIII века, был сторонником старинного слова, архаичных принципов в поэзии, однако в то же время он живо откликался на элегические стихотворения В.А. Жуковского, заметил талант юного А.С. Пушкина. В романе «Евгений Онегин» Пушкин вспоминает эпизод, когда Державин, присутствуя на выпускном экзамене в Лицее, обратил внимание на талантливого юношу:

Старик Державин нас заметил

И, в гроб сходя, благословил.

Державин утвердил себя в поэзии как истинный поэт одой «Фелица» (1782), которая поразила современников небывалой новизной и смелостью. В своём творчестве Державин выступил новатором, во взглядах — гуманистом и просветителем, душой — гражданином и патриотом. Критик В.Г. Белинский справедливо назвал Державина «отцом русских поэтов». Цель и смысл своей деятельности Державин выразил в стихотворении «Памятник» (1795).